Александр Кононов - Зори над городом (Повесть о верном сердце - 3) Страница 13

У Персица лицо стало несчастным. Он, конечно, уже раскаивался в том, что привел сюда Шумова.

Киллер вопросительно посмотрел на Ирину Сурмонину. Та еле заметно кивнула ему головой, и он начал не торопясь, посасывая губами, почему-то хмыкая, покашливая, и все время оглядываясь по сторонам:

- У Федора Сологуба мне рассказали: на вернисаж, э-кхм, новой живописи пришел один... э-э, пейзанин. Одет традиционно: лапти, армяк. Думали: возможно, стилизован под мужичка? Э, нет - настоящий сермяжник, натуральный, без притворства. Художник, который на вернисаже объяснял содержание картин, прямо-таки оказался в тупике: ну как такому дяде что-нибудь растолкуешь? Там была одна картина - круг из золотой бумаги, перечеркнутый черной линией, потом - треугольник рядом; подпись "Наполеон"... Пока, однако, художник раздумывал, мужик вдруг как зевнет во весь рот: "Чаво там толковать, ето нам знакомо, неоимпрессионизм, и боле ничаво".

Ирина искоса поглядела на Гришу и отвернулась.

"Это они про меня". Гриша, сообразив это, даже не рассердился:

- Значит, художнику все-таки приходится объяснять содержание таких картин?

- Приходится ли художнику... э-э... объяснять? - Киллер пожал плечами. - Да это его обязанность!

- Но обязанность вызвана, должно быть, тем, что картины публике непонятны?

- Речь идет, - вмешалась Ирина, - об искусстве для избранных. Во всяком случае - не для толпы. Не для масс.

- Массы - горы шлаку, - воскликнул Персиц, - творческая личность, художник, поэт - это алмаз.

- Ты, Самуил, алмаз?

- Ну к чему это! - нервно прикрикнула Сурмонина.

- Вы правы. Это ни к чему, - сказал Шумов. - Прощайте!

Закрыв за собою дверь, он решил про себя, что больше сюда не вернется.

11

- Вас прислал шах, но не персидский?

Статный, румяный, кареглазый здоровяк в косоворотке с вышитым воротом приветливо улыбался.

Это был тот самый добрый молодец, которого Гриша заприметил когда-то в университетском коридоре.

Улыбка его отличалась необычайной привлекательностью: открытая, дружелюбная; зубы сияли чистым, влажным блеском, один к одному, ровные, белые, под стать алым губам, чуть оттененным молодым пушком.

Он, должно быть, нравился всем окружающим, и сам, надо думать, хорошо об этом знал.

- Какой шах?

- Не персидский! Мы с ним однокашники по гимназии. Учитель русского языка вызывал его к доске не иначе, как "Шах, но не персидский". Так мы и привыкли его звать Шахно-Неперсидский. Я имею в виду милейшего Семена Шахно - ведь именно он направил вас ко мне? Вас зовут...

- Григорий Шумов.

- А меня Борис Барятин. Присаживайтесь-ка на этот, считаю долгом предупредить, довольно хилый стул.

По всем признакам, помещение редакции "Нашего пути" служило одновременно и складом изданий, и конторой, и, судя по стоявшей в углу койке, чьей-то спальней.

Половина комнаты была завалена перевязанными бечевкой кипами журналов в уже знакомых Грише сереньких обложках.

- Итак, - сказал Барятин, - возьмем сразу быка за рога. Кое в чем вы можете довериться моему опыту. Я ведь сам немало погранил тротуары с "Нашим путем" под мышкой. Но теперь меня повысили: по должности я, можно сказать, ваше начальство - управляющий главной конторой нашего незаурядного издания.

Он снова жизнерадостно засмеялся как видно, подшучивая и над своим званием и над журналом и приглашая Шумова последовать своему примеру.

Смех нового знакомца был так заразительно весел, что Григорий Шумов невольно улыбнулся ему в ответ.

- Ну вот, теперь все в порядке! - объявил Барятин. - А то я уже опасался, - какой, дескать, хмурый мужчина. В нашем деле нельзя быть хмурым. Нужен оптимизм самого высокого давления. Всегда приходится быть в хорошем настроении... Вам Шахно, конечно, уже говорил: многочисленные кафе на Невском - вот где ключи к вашим будущим финансовым победам. Опять нахмурился! Не нравится? Эх, друг милый! Знаете, с кого нам надо брать пример? С мальчишек-газетчиков. У них цель - дневной заработок. А у нас? Тоже. И посмотрите, как они расторопны, находчивы, резвы. Им все равно, где продавать, что продавать.

- Ну, знаете ли, "где", это еще туда-сюда, а "что" для нас, по моему, не все равно. Я, между прочим, нашел в "Нашем пути", в последнем номере, очень стоящую заметку о положении работниц на фабрике "Лаферм". Вполне приличная заметка.

- Да? - заинтересованно спросил Барятин. - Не читал. На мой взгляд, журнал как журнал. Создан для прокорма нищей студенческой души. Но если вам нравится, тем лучше. Тогда с богом! Не вздумайте, однако, отправиться куда-нибудь на Выборгскую сторону. Да и на Васильенском острове вы сбудете за день пяток экземпляров, не больше. Держитесь района поближе к Невскому. И хоть вы и поморщились, но запомните: сияющие огнями вечерние кафе - вот где золотые россыпи. Там иногда с трехрублевки не берут сдачи...

- Послушайте! - Шумов вскочил, хилый стул полетел в сторону.

- ...не берут, приходится чуть не силком всучивать, - спокойно продолжал Барятин. - А лучше всего вот как делайте: положите без долгих разговоров сдачу на столик и продолжайте свой рейс. Экий вы, однако, норовистый! Теперь сторона чисто деловая. Залога мы не берем, все построено на товарищеском доверии. Нераспроданные экземпляры возвращаете на склад без всякого для себя убытка. Подходит? Тогда берите под отчет вот эту кипу - в ней ровно сто экземпляров "Нашего пути", - и ни пуха вам ни пера. Вопросы есть?

- Вопросов нет, - упавшим голосом ответил Григорий Шумов, взял перевязанную бечевкой толстую кипу журналов и вышел из редакции - она же контора, она же редакция, она же склад изданий, она же холостяцкая студенческая спальня.

...И начались муки Григория Шумова.

Наступили дни, когда душа его с самого утра наполнялась чувством едкого стыда.

Он думал - пройдет неделя, другая, он привыкнет. Нет, не привык.

Он уговаривал себя - разве новое его занятие зазорно? Другие люди, может быть, подостойнее его, зарабатывают же таким путем свой хлеб! Он ругал себя: чистоплюй, аристократ! Ничего не помогало.

Щеки его уже заранее, еще задолго до того, как он появлялся со своей кипой на улице, начинали лихорадочно гореть. Да что щеки - пылали уши и, казалось, даже глаза. По крайней мере, они совсем смутно различали в табачном чаду кафе невнятицу чьих-то лиц, влажный мрамор столиков...

Не выдержав, спотыкаясь на крутых ступеньках (кафе, как правило, помещались в полуподвальчиках), он выскакивал стремглав на волю, бежал куда-нибудь за угол и там принимался горько укорять себя: опять не выдержал!

С наступлением вечера тротуары Невского густо заполнялись праздной толпой.

Скользили по торцам блистающие лаком автомобили французских, итальянских, американских фирм, - число их во время войны заметно возросло.

В быстроте с ними успешно соперничали лихачи: протянув вожжи струной, неистово прорезая воздух жеребячьим "э-эгись!", кучера пускали коней вихрем, только брызги летели во все стороны...

Так вот для чего, оказывается, нужны длинные - по ступицы - сетки на рысаках: чтобы комки грязи (а зимой - снега) не попадали случайно в богато одетых седоков.

Гриша и не знал этого. Поздравив себя со столь ценным наблюдением и постояв еще с добрых полчаса на углу Невского, он решил было продолжать свой полный мучений путь: уже зажглись у Гостиного двора молочные фонари, уже поскакали к трамваям газетчики, выкрикивая на бегу горловым, нарочито сдавленным голосом:

- "Веч-ч-черние биржевые"!..

Из-за угла вылетела пролетка с вороным жеребцом в упряжке, с двумя седоками: развеселую сестру милосердия в кокетливо повязанной белой косынке и в котиковой шубке поддерживал за талию, изогнувшись, щеголь-военный. Это был Евлампий Лещов.

Ну что ж, все в порядке.

Все шло своим установленным путем.

И снова перед Гришей аляповато-нарядный подвальчик, где стены разрисованы похожими на розовый шашлык мясистыми цветами, а под потолком клубы синего дыма.

Женщина в меховом манто, положив руку в лайковой перчатке на плечо своего соседа, казачьего офицера, приказывает ему:

- Ну купите же у студентика журнал, слышите!

Офицер, наклонив над столиком налитое вишневой кровью лицо, долго выуживает из бумажника кредитку и мычит пьяно:

- Р-ради бога... не надо сдачи!

Опытный Барятин, оказывается, был прав...

- Получите! - рявкнул Гриша.

Он сгреб в кармане всю свою дневную выручку (пересчитать не хватило терпения) и вывалил ее на стол перед офицером.

Женщина серебристо смеялась и щурила подрисованные глаза.

Казак кричал вслед:

- Клянусь честью! Я сам в душе студент!

А Гриша уже снова на улице. Медленно падающий мокрый снег освежает его лихорадочное лицо и помогает сообразить: с трех рублей он оставил офицеру весь свой дневной заработок.

Борис Барятин, выслушав первый отчет Шумова, сказал с белозубой улыбкой:

- Рекомендую ходить с девушкой. Да, да. С какой-нибудь первокурсницей, предпочтительно недурной внешности. Вы будете предлагать вниманию публики журнал, она - отсчитывать сдачу. И вам станет веселей, и незаметнее время пройдет, и публика, глядя на привлекательную пару, скорее заинтересуется журналом. А пока что ваша выручка ведь не радует?