Арсений Рутько - Суд скорый Страница 13

Симка на прозвища не обижался, он только улыбался в ответ тихой, обезоруживающей улыбкой. И как Ванюшка ни ненавидел с малых лет тюремных служителей, к Симке он не питал злобы - наоборот, мальчишка вызывал чувство жалости и даже, пожалуй, уважения своей беззащитностью, своей монашьей кротостью.

Другие, вроде сынка квартального Мишки Заколупова или сына торговца москательными и колониальными товарами Богдана Пшебыжского, - те кичились богатством отцов, грубили учителям, лупили на чем свет стоит тех, кто боялся дать сдачи. Их Ванюшка ненавидел непримиримой ненавистью. И не раз дрался с ними - иногда просто так, чтобы дать выход злобе.

Один раз - это когда железнодорожники первый раз бастовали и дети их сидели, как говорят в Сибири, голодом - тот же Пшебыжка разложил на своей парте хлеб с маслом и икрой и какие-то диковинные желтые фрукты, похожие на большие яблоки, каких Ванюшка никогда до этого не видал. И на глазах у всего класса, половина которого голодала, Богдашка принялся жрать.

Ванюшка подошел и смахнул еду с парты на пол и, пока его не оттащили, топтал хлеб и икру, пинал апельсины.

Так вот, слушая Залогина, Ванюшка и вспомнил о Симке, - тихонький мальчишка всегда тянулся к нему. И не то чтобы искал защиты или помощи, а было ему, кажется, очень одиноко: дети рабочих отталкивали, а с сынками богатеев дружба у него тоже почему-то не получалась.

Раза два Симка зазывал Ванюшку к себе в дом - там были всякие диковинные вещи, о которых Ванюшка даже представления не имел: скажем, граммофон. Крутилась черная пластинка, шипела игла, и из большой, разрисованной розами и сказочными птицами трубы цыганский женский голос, почти как на ярмарке, пел про гаснущий на ветру костер, про мост, про шаль, про любовь...

И еще: Симка без памяти любил голубей, хотя какой уж из такого тихони голубятник - он даже встать на крыше во весь рост боится.

На другой день, купив на последние деньги красивую шилохвостую голубку, Ванюшка пошел к Симке. Ему пришлось долго стучать в калитку высоких ворот, за которыми лаял, бренча цепью, не признающий старых знакомств Султан, большеухий черно-белый пес. Наконец скрипнула на крыльце дверь, и голос Симкиной бабушки сердито спросил:

- Кто тама?! Все свои дома. А милостыни не подаем.

И Ванюшка не решился назваться. Не решился откликнуться. Так и ушел от дома Присухиных, унося за пазухой шилохвостку.

Дома, когда он вынул голубку из-за пазухи и, насыпав ей хлебных крошек, смотрел, как она ест, мать, сердито глядя из-под бровей, спросила:

- Чего еще удумал? Дома жрать нечего, а ты снова с голубями возиться станешь?

Ванюшка ответил не сразу. Присев возле голубки на корточки, глядел, как она неторопливо и с разбором клюет.

- Я к Присухиным ходил. Симка голубей любит...

И мать сразу поняла, робко присела рядом на корточки и, помолчав, глухо спросила:

- Узнал что?

- Не в час попал... В воскресенье пойду.

- Голубя Симке подаришь? Да? Это здорово придумал, Ваня. Может, что и узнаем про батю.

- "Дарить"! - усмехнулся Ванюшка. - Ежели дарить, сразу поймут: не зря. Продавать понесу.

Мать встала, принесла из кухни горсточку пшена, высыпала перед чинно разгуливающей голубкой.

- Гуль-гуль, милая. Ты ешь, ешь...

6. ВАНЮШКА И ХМЫРЬ

В воскресенье Ванюшка застал Симку во дворе - тот что-то мастерил на отцовском верстаке под навесом: негромко шуршала пилка, повизгивал шерхебель.

Симка обрадовался товарищу, отложил инструмент, отряхнул с пиджачка курчавые липовые стружки. Укоротив у Султана цепь, приказал ему:

- Куш тут! Куш!

И мальчишки уселись рядышком на крыльце.

- Чего же в школу не ходишь? - спросил Симка. - Без тебя скучно.

- Работать пошел, - неохотно отозвался Ванюшка. - На чугунолитейном обойщиком работаю, заусеницы молотком сшибаю. Матери одной трудно. Батька-то мой в вашей тюряге сидит.

Симка кивнул:

- Ага. Папаня сказывали.

Ванюшка проглотил подступившую вдруг к горлу слюну.

- Здоровый он? Отец ничего не рассказывал? И суд ему, что ли, будет?

- Об этом папаня не сказывали, - равнодушно отозвался Симка. - Там больше тыщи сидит. Про всех не расскажешь. А чего у тебя в пазухе?

- Это? - с трудом переспросил Ванюшка. - Голубку несу продавать. Жалко, да времени вовсе нету.

- А ну покажи! - Карие глаза Симки заблестели.

Ванюшка расстегнул пиджак и воротник рубахи, достал из-за пазухи красивую белую, в рыжих подпалинках птицу. Сидевший за спиной мальчишек жирный сибирский кот Башкир хищно выгнул спину.

- Пшел, Башкирка! - Симка ткнул кота кулаком в морду. - Ух ты, красивая какая! Сколько просишь?

- Целковый.

- Дорого больно! За целковый в базарный день штук пять купить можно.

- Можно, да не таких...

Голубка из рук Ванюшки поглядывала на мальчишек, пугливо косилась в сторону кота.

- Целковый! А мне папаня в воскресенье только по гривеннику на карусель да на пряники дает.

- А ты у мамки спроси.

- У мамани денег нет: папаня завсегда при себе деньги держут.

- А вдруг он даст... Дома он?

- Утречь с ночного дежурства пришел. Теперь чай пьет.

- Вот и спроси. Не съест.

Симка нерешительно встал.

- И то! Только знаешь чего, Вань? Айда и ты со мной? А?

У Ванюшки все дрожало внутри от нетерпения, но он с деланной неторопливостью поднялся со ступенек.

- Как хочешь. Я и ему скажу: меньше чем за целкаш не отдам. Она, знаешь, мне в прошлом годе сколько голубей привела? Рубля на три на базаре наторговал. Она себя всегда оправдает.

- И про это скажи. Дай-ка ее мне.

Василий Феофилактович Присухин в одном исподнем сидел на кухне за выскобленным до желтизны столом и, дуя в блюдечко, пил чай. На столе пофыркивал самовар. Жена надзирателя, рыхлая, полнотелая Ефимия, за крикливый нрав прозванная на улице Полоротой, сидела напротив мужа, наливала ему стакан за стаканом, придвигала варенье, пироги. И сама пила не отставая, вытирая лицо переброшенным через плечо вышитым полотенцем.

Мальчишки вошли. Ванюшка остановился у порога, не решаясь пройти дальше. Он и раньше бывал в этом доме, но сейчас увидел все как будто в другом свете.

В застланной самоткаными половиками прихожей, через которую они прошли, в глаза ему бросилась черная шинель с белыми, тускло блестевшими пуговицами; круглая, из черной мерлушки форменная тюремная шапка. На полке над вешалкой желтели тщательно уложенные столярные инструменты - рубанки, шершебки, два фуганка, висели всевозможных размеров струбцинки.

Когда-то, еще до поступления в тюрьму, Присухин столярничал, делал детские колыбели и гробики, бабьи прялки и рамки для портретов и фотографий. Потом, как определился в тюрьму, нужда прошла, работу со стороны брать перестал и столярил теперь только "для радости", "для души", как говорил сам.

В горнице, куда с кухни была распахнута дверь, стояли сделанные хозяином стулья с высокими резными спинками, и на каждой спинке, как и на шинельных пуговицах, - двуглавый орел. У окон - самодельные этажерки, на них цветы - бегонии и герани. В переднем углу по случаю воскресного дня теплилась лампадка голубого стекла, похожая на диковинный тюльпан.

Все это Ванюшка увидел сразу, хотя, бывая здесь раньше, не замечал ничего.

"Сыто живут", - с внезапно вспыхнувшей злобой подумал он, стараясь, чтобы ненависть не выбилась наружу, не искривила лицо.

- Чего тебе, Симушка? - спросила от стола мать. - Еще почаевничать захотел?

- Не, маманя. Вот Ванюшка голубку несет продавать. Погляди! Красивая, прям глаз не оторвешь... - Он прошел к столу и на ладони протянул матери голубку, которую перед этим держал за спиной. - Гляди, какая...

Не обращая внимания на стоявшего у порога Ванюшку, Василий Феофилактович и его жена по очереди потрогали голубку; она косилась на их руки красным круглым глазом.

- Тощая. Вовсе заморенная, - с грустным осуждением сказал Василий Феофилактович. - Ей конопляное семя полагается, тогда в тело войдет... А чего же он продает? Га? - спросил он, все еще не глядя на Ванюшку.

- А потому, дяденька, - отозвался от порога Ванюшка, - кормить нечем. Летом-то она у меня справная была. Шестерых голубей на крышу привела, от самого Насхутдинова даже...

- Не могет быть того, - с сомнением покачал головой Присухин. Насхутдиновские на чужую крышу не полетят. У татарина голубь сытый, ухоженный...

- А вот прилетели, - упрямо повторил Ванюшка.

Василий Феофилактович, полуобернувшись, в первый раз внимательно оглядел Ванюшку: рыжеватые кустики бровей вопросительно изогнулись.

- Погоди, погоди, малый. Я тебя игде же видел? Га?

- А у нас и видели, папаня, - ответил за Ванюшку Симка. - Он к нам в позапрошлом годе сколько разов заходил. Запамятовали вы.

Василий Феофилактович, неотрывно глядя на Ванюшку, встал из-за стола, подошел к двери.

- А ты чьих же будешь? - спросил он.

- Якутовых, - хрипло выговорил Ванюшка.

Лицо Василия Феофилактовича построжело, вытянулось, глубже прорезались кривые складки от носа к углам губ. И глаза словно налились холодной светлой водой.