Марк Ефетов - Последний снаряд Страница 13

А как чудесно было утром! Бледнели звёзды и луна, но зато далёкое небо окрашивалось золотом и пурпуром восхода - каким-то особенным розовым огнём. Так было в свежий и лёгкий утренний час, когда люди ещё не проснулись, но просыпается небо и земля. А ведь к тому утру многие люди и не ложились спать. Они встретили восход солнца песнями, музыкой, они хлопали в ладоши и танцевали. Раздобыв какой-нибудь красный флаг, вывешенный у ворот дома, поднимали его высоко над головой и шли шумно-радостно, не в ногу, вразброд, потому что кто-то в этой шеренге приплясывал, кто-то шёл в обнимку, а кто-то кружился в вальсе.

Выше поднялось солнце, и золотисто-розовое небо стало шелковисто-голубым: утро утвердилось в своих правах. Теперь во всех парках и скверах города замелькали пёстрые, праздничные платья.

Московские улицы заполнились военными грузовиками. Это тысячи детей катались по городу на больших военных машинах, размахивая цветными флажками, распевая песни. Среди этих детей была и Наташа Ратикова.

Песок, который берегли для тушения зажигательных бомб, а проще сказать "зажигалок", теперь увозили на детские площадки. Из огромных шаров воздушного заграждения выпустили газ, и девушки-солдаты пронесли по улицам в последний путь серо-зелёную оболочку "воздушных слонов".

Над Кремлём полыхало Красное знамя. Ночью его освещали сотни прожекторов, днём - лучи солнца. И наше знамя плыло по небу, переливаясь на свету.

ПАРАД

В тот день с утра накрапывал дождик. Но это никак не могло омрачить праздник.

Да, это было необычайное лето, совсем не похожее на все другие. Хотя ведь всегда удивителен расцвет деревьев, появление цветов, смена белоснежной простыни зимы на яркость и пестроту лета.

А в ту незабываемую весну сорок пятого года Володя по-особому ощущал праздник природы. Как-то утром, посмотрев в окно, поразился обилию почек на дереве, ставших видимыми за одну только ночь.

Накануне прошумел тёплый дождик. А следующим утром дерево будто задымилось зеленоватой дымкой. И пошли, пошли светлые клейкие листочки. Казалось, природа радовалась и салютовала Победе. Весна переходила в лето, как всегда, то тёплыми днями, то холодными. Но радостными были все дни, ибо это были дни года Победы.

А в день парада даже дождь казался радостным и весёлым: сквозь струи пробивался вдруг солнечный луч, и дождь становился блестящим, искрящимся, сверкающим, праздничным. Ната прыгала на одной ножке и повторяла:

Дождик, дождик,

Тра-ля-ля,

Дождик, дождик

Не беда.

Володя при этом подумал: "Надо же, Натку охватила такая радость, что она уже сочиняет стихи".

В эти дни Наташа играла в войну, но совсем не так, как прежде. Девчонка, а поди ж ты, потребовала, чтобы кукле сшили белый передник с красным крестом, и была она уже не Машка, а санинструктор. Слово-то такое, что у Натки получалось сплошное "шу-шу-шу", а всё равно требовала, чтобы Машку называли санинструктором. И медвежонка Мишку аттестовала. Был он теперь старшиной.

Что говорить: куклина коляска и та у Натки стреляла.

- Что это? - спрашивал Володя.

И Наташа говорила:

- Орудие!..

В одной небольшой комнате Ратиковых беда была с игрушками Наташи: мешали, путались под ногами, создавали беспорядок, хотя было их не так-то много. Все они были довоенные. За годы войны Наташа не получила ни одной новой игрушки. Может быть, именно потому она особенно берегла и лелеяла старые. А когда переименовывала старые, становились как бы новыми.

Мама часто говорила Наташе:

- Сложи игрушки.

Но Ната не слушалась и устраивала игру, рассаживая игрушки по всему полу. Она уже была не той Наташей, которая в начале войны шепелявила, не выговаривала букву "р", коверкала слова. Но всё равно она по-ребячьи жила в мире игр и игрушек, хотя до школы остался всего год. Ната и в школу-то пока что только играла.

Теперь же всё произошло по-другому. В то утро, когда надо было собираться на парад, Володя сказал или, вернее, спросил:

- Ната, война-то кончилась?

- Угу, - подтвердила Наташа.

- Значит, все по домам?

- По домам.

- А у тебя все они на фронте, во фронтовой школе: и Машка-санинструктор, и старшина Мишка, и пушка с ними. Ну?

Ната молча стала собирать игрушки. Она бережно сложила их в ящик и сказала:

- Все они уже по домам. А мы пойдём на парад?

И, услышав, что Володя берёт её на парад, закружилась пританцовывая, хлопая в ладоши:

- А я на парад! А я на парад! А я на парад!

- А Мишку-старшину мы тоже прихватим на парад? - спросил Володя.

Наташа задумалась. Мишка был её любимцем. Она брала его к себе в кровать, гладила, кормила и говорила ему иногда: "Ты мой сынок". Она разговаривала с ним, как с живым существом. А то вдруг делала страшные глаза: "Ой, боюсь!" - и убегала от медвежонка.

Ната никогда не выносила Мишку во двор или на улицу. Должно быть, боялась потерять. А тут вдруг - на Красную площадь!

Задумалась. Повертела его туда-сюда, и Мишка при этом зарычал. Он был такой - рычащий. Самая дорогая игрушка Наташи. Рычащего медвежонка подарил ей отец к Первому мая, совсем незадолго до войны.

Володя сказал:

- Давненько он не гулял, твой старшина. Ему небось тоже хочется воздухом подышать. А сегодня особенно.

Володе нравилось, когда Ната разговаривала с игрушками как с живыми. Её беспечность, жизнь в сказочной стране уводила как-то и его от горя, от страшного горя. Ведь не было надежды увидеть отца, и сосед Миша не крикнет в окно: "Вов, пошли давай!"

А как тяжело было смотреть на маму, когда она украдкой вытирала щёки! Галина Фёдоровна плакала беззвучно. И от этого Володе почему-то было ещё больней.

Вот говорят, что никто, как мать, не умеет так глубоко скрывать свои страдания и муки.

И ещё утверждают, что никто, как дети, не умеет так хладнокровно не замечать того, что происходит с матерью.

В семье Ратиковых всё было по-другому. Боль матери была для Володи больнее собственной боли. Даже маленькая и, казалось бы, ещё несмышлёная Наташка не могла спокойно видеть грустную маму. Когда мама плакала, у Наташи начинали дрожать губы. А Володя сколько раз ей говорил: "Не плачь, Натка, маме тяжелее будет. Ты же не вакса-плакса".

Нате не хотелось, чтобы маме было тяжелее, - очень ей хотелось, чтоб мама была весёлой. И она сколько раз морщилась-морщилась, а чтоб губы не дрожали, пальцами их придерживала и не плакала. При этом про себя повторяла: "Я не плакса, я не вакса".

Наташа и не знала, что такое вакса. В войну её не было, как не было многого. Только понимала, что вакса - это что-то чёрное, значит, думала, плохое. А ей хотелось быть хорошей, и очень она ещё хотела и любила, когда все втроём были вместе - разговаривали, шутили и никто не хмурился и не плакал.

От всего этого непоправимо тяжкого спасла Наташкина весёлость, беззаботность и игра. Она ведь и раньше играла в победу, в возвращение папы, в мирные времена. Кое-что сбылось, сбылось же: пришла победа. И Володя вспомнил отцовские слова: "Нельзя жить плакучей ивой. Надо радоваться и маленькой радости. А горю надо не давать придавить себя. Не то будешь лежать раздавленный..."

Наташа продолжала петь и сочинять свои стихи:

А я рада,

А я рада:

Мы пойдём домой

С парада!

Тра-ля-ля,

Тра-ля-ля,

Дождик, дождик

Не беда.

Этой песней Наташка разгоняла мрачные мысли Володи. Ему захотелось схватить её в охапку, обнять, прижать к себе и закружиться вместе с ней. Но он знал, что сестрёнку нельзя баловать, и сказал:

- Смотри, Мишка скучает. Так берёшь ты его? Нам пора.

- Нет, - упрямо мотнула головой Ната. - Дома останется старшина.

- А скучать будет?..

- Не будет.

- Почему?

- Он же не живой. Скучают живые. А его на фабрике сделали. И он совсем как настоящий, только неживой.

Всё это она сказала неожиданно совсем серьёзно, как большая.

И Володя при этом подумал: "Большая стала Наташа. Вот бы отец порадовался..."

Нет, серьёзность у Наты была не долгой. Она тут же снова закружилась по комнате, напевая уже совсем бессмысленную песенку, просто какое-то "тра-ля-ля".

- Да не вертись ты! - прикрикнул на неё Володя. - Голова закружится упадёшь.

- А вот не упаду! А вот не упаду! А вот не упаду!..

Они уже вышли на улицу, а Ната, смеясь и лукаво прищурив глаза, продолжала не то выкрикивать, не то напевать одни и те же слова. При этом она била ногой по воде.

- Что за манера обязательно лезть в лужу? - Володя легко поднял Наташку и при этом почувствовал, как окрепли его руки за годы войны. Теперь он уже не просто мальчик, а настоящий рабочий.

Наташа озорно выкрикнула:

- А вот не лужа! А вот не лужа!

- Что же это? - спросил Володя.

- Зеркало! Зеркало! А вот и зеркало!..

Умытая дождиком Красная площадь была особенно нарядной. Зеркалом блестела серая брусчатка мостовой, ярким пламенем взлетали флаги, солнцем горели трубы оркестра, радостью светились лица людей, заполнивших трибуны.