Люба, Любушка, ЛЮБОВЬ - Вера Чупышева Страница 15

Аннушка работала в колбасном цеху. Девушка она была видная, статная и красивая. Милое, улыбчивое лицо с белой, очень гладкой, будто фарфоровой кожей, волнистые пряди стриженых каштановых волос и яркие зеленые глаза, придавали ее внешности какую – то кукольность.

Ее так и звали – Куколка. Еще потому, что в их в цеху было три Ани. Когда заходил разговор, то сразу говорили – Куколка Аня, а были еще Аня Большая и Аня Маленькая.

Мы никогда не были подругами. Так, просто хорошо знакомые. Иногда встречались на территории комбината, на танцах или в кино, здоровались и перекидывались несколькими словами или короткой новостью. Да и работала она на комбинате всего около года. Говорили, что приехала Аня на заработки из деревни, снимает «угол» у тети Фаи, одинокой вдовы, живущей недалеко от южной проходной.

Я, конечно, была удивлена. Зачем я ей понадобилась? О чем будет разговор? Тем более секретный.

Когда я вышла из комбината, Аннушка уже ждала меня, сидя на скамейке напротив проходной. Я подошла и присела рядом. «Ну, рассказывай, о чем хотела поговорить?» – спросила я.

Аннушка посмотрела на меня и ответила: «Знаешь, Люба, я здесь не очень-то много знаю девчонок, а из своего цеха я просить никого не хочу, чтобы не было никаких разговоров и сплетен. Мне кажется, что ты не будешь болтать и никому ничего не расскажешь».

– «Да, в чем дело то? Объясни толком. Конечно, я никому ничего говорить не собираюсь. Можешь не сомневаться. Сама не могу терпеть сплетниц – балаболок. Говори, что случилось?»

Аннушка улыбнулась: «У меня к тебе просьба. Сходи со мной к колдуну».

Я от удивления на скамейке даже подпрыгнула: «К какому колдуну? Ты где его нашла?»

– «Сегодня в цеху Маша Рябова с Томкой Красиковой разговаривали, а я услыхала. Маша рассказывала Томке, что в вашем поселке живет старый кореец, он у кого-то домик там снимает. Так вот, он так хорошо гадает и всю-всю правду говорит. Ей рассказал, что в прошлом у нее было и что еще будет. За прошлое все угадал. Вот я хочу тебя попросить, чтобы ты сходила со мной к нему. Одной то как-то боязно, а мне очень, очень надо!»

Я, конечно, не поверила, что в нашем Южном поселке появился какой-то предсказатель, да и идти мне, честно, не хотелось. Но и Аннушке отказать было неловко, она с такой молчаливой просьбой в глазах ждала ответа от меня… Сразу видно, что ей и в правду это очень надо.

«Хорошо, давай сходим, но только где его искать будем? – согласилась я, – Поселок только строится. Кто живет, кто не живет, названий улиц и домов еще даже нет, ничего не поймешь, а растянулся он уже ого на сколько…».

Аннушка обрадовалась: «Так Маша сказала, что живет он, как раз, в домике напротив железнодорожного переезда, только я то даже и не знаю, где он там, в вашем поселке, этот переезд…»

– «Ну, переезд то я покажу. Только завтра. Жди меня, сразу после смены, здесь же. Домой заходить не буду, пойдем искать твоего колдуна» – сказала я. На этом и разошлись. Но, перед расставанием, Аннушка вновь попросила меня никому ничего не говорить. Я обещала. Мне даже стало интересно, зачем ей это надо и действительно ли есть такой человек, который может тебе рассказать правду о твоем будущем?

На следующий день мы встретились после работы, как и договорились.

По дороге разговаривали о работе на комбинате, об общих знакомых. Аннушка рассказала хозяйке тети Фаи, которая оказалась доброй и жалостливой женщиной, но достаточно строгой и требующей от Ани приходить домой не позже десяти вечера. Сразу сказала: «Не пущу, если поздно явишься. Будешь с Дозором в будке ночевать», – смеялась Аннушка, – Так ведь и правда не пустит!»

Так, болтая, дошли до железнодорожного переезда. Смеркалось. Действительно, напротив переезда увидели несколько строящихся домиков. В окне одного из них горела лампа, а из печной трубы шел дымок, было видно, что в этом доме уже живут.

Строящиеся дома еще не были огорожены заборами, просто стояли столбики, разделяющие участки, поэтому мы сразу подошли к двери этого дома.

Постучавшись в дверь, услыхали женский голос: «Да, да, войдите!»

Мы вошли.

Возле стола стояла русская, русоволосая женщина лет пятидесяти, невысокого роста, достаточно плотного телосложения. Она крошила ножом капусту, видимо собиралась готовить ужин. Возле печки, на маленькой скамеечке сидел невысокий, седой и худощавый пожилой мужчина. Не русский, похожий на китайца, а может быть, на корейца. Раз говорили, что кореец, значит, это он, подумала я. На вид ему было лет около семидесяти. Он курил самокрутку, дымя в приоткрытую печную дверцу.

Хозяева вопросительно смотрели на нас. Аннушка, как в рот воды набрала. Я сказала: «Здравствуйте!» Они оба кивнули.

Обращаясь к женщине, я спросила: «Скажите, пожалуйста, а этот дедушка правда может сказать, что и у кого в будущей жизни будет?»

Женщина засмеялась и что-то сказала старику. Мы совсем не поняли на каком языке она к нему обратилась, но старик тоже улыбнулся и ответил ей. Она перевела нам: «Если хотите знать свое будущее, он скажет. А не боитесь? Не у всех он видит хорошее, но говорит правду, не скрывает».

Стало как-то уже страшновато, но еще более интересно.

– «Нет, мы не боимся. Мы знать хотим», – сказала опять я.

Женщина перевела мужчине. Он встал, махнул рукой, громко сказал: «Иди, девка, туда», – и пошагал в другую комнату. Мы двинулись за ним. В комнате стояли комод, кровать, шифоньер старый круглый стол, деревянная лавка и два табурета. Домик был засыпной, а стены – дощатые, без всякой отделки. На стене, возле кровати, висел ковер, на котором был нарисован олень. Женщина прошла вслед за нами, неся керосиновую лампу, которую поставила на стол.

Кореец достал из шифоньера деревянную коробку, украшенную каким-то узором, открыл ее, достал и протянул мне листок серой оберточной бумаги:

«Пиши».

Что писать? Мне было непонятно. Я вопросительно посмотрела на женщину.

Она подала мне простой карандаш и сказала: «Напиши, когда ты родилась. День, месяц и год».

Я написала на листочке. Кореец вынул из коробки какие-то таблички, стал их перебирать, что-то черкая на моем листочке. Потом сказал женщине, она перевела: «Покажи руку». Я протянула ему ладонь. Он, молча и внимательно, смотрел на меня, на мою ладонь, а потом стал говорить и