Марина Загидуллина - КузинаЖурналистика Страница 16

Репортажем, который прочитала вся Россия, стала «Катастрофа на Ходынском поле». Гиляровский был единственным репортером, написавшим о трагедии, ознаменовавшей коронацию последнего русского царя. Это сухая хроника событий, рассказ очевидца. Почти лишенный каких бы то ни было «красот стиля». Почти протокольным языком журналист описывает место, где развернулись события. Это одна из ярких черт репортерской манеры Гиляровского – он действительно стремится показать события, а не только описать их. Читая эти сухие строки, переживаешь ужас – никто не догадался предотвратить трагедию, а сотни тысяч людей собрались на Ходынке ради каких-то узлов с подарками, причем городские власти могли бы заподозрить неладное еще с вечера 17 мая, когда толпы людей начали свое дежурство в ожидании царских милостей, жгли костры, а к ним всё подтягивались и подтягивались новые толпы. После четкого, «рубленого» описания местности автор репортажа переходит к описанию толпы. Трагедия разворачивается исподволь, читатель уже понимает, что этой толпе нет исхода, не остается ничего другого, как ждать развязки. Краткое описание момента, когда наконец началась раздача «узлов» (подарков), – это уже развязка, а не пик. Страшно даже представить себе, что в этой толпе были дети, подростки (и Гиляровский не случайно вставляет эти эпизоды, истории детей, оказавшихся в толпе). Но еще страшнее картина, когда толпа просто валится на людей, стоящих в овраге, калечась и калеча.

Поступком был сам факт публикации репортажа. Хотя многие были уверены, что царь «свернет» гуляния и празднования, посвященные коронации, выразит соболезнования, произнесет слова сожаления о случившемся, оказалось иначе. Администрация и сам Николай предпочли ни словом не упоминать о произошедшем. Но погибших было невероятно много, трупы везли по улицам в переполненных телегах, и не было никого, кто не знал бы об этом кошмаре. На фоне официального замалчивания репортаж Гиляровского был подобен взрыву. Читали все, передавали друг другу газету, ужасались. После этого репортажа имя Гиляровского стало символом социально ответственной журналистики.

Не хотелось бы смотреть на Гиляровского как на абсолютно бескорыстного «добывателя истины». Он зарабатывал деньги, и хорошо понимал, что его заработок напрямую зависит от его активности, готовности среди ночи срываться с места и бежать в ад какого-нибудь происшествия, спать на земле, помогать таскать трупы, разговаривать с теми, кто только что пережил шок потери близких. В его воспоминаниях деньги – важная часть жизни. Но они не заслоняют для Гиляровского смыслы его деятельности. В его богатой жизни было много занятий – а вот к сердцу пришлась только журналистика.

Это значит, что обязательным элементом той формулы журналистики, которую мы стремимся вывести, будет призвание.

Возникает вопрос – а что это такое, призвание? Слово пафосное, но смысл простой. Это вовсе не миссия, какой-то внутренний призыв. Это ощущение того¸ что ты занят своим делом. Вот, слышишь? Не «любимым» даже, а просто «своим». Всё в этой деятельности тебе предельно ясно, все механизмы этой работы тобой изучены, ты чувствуешь себя в «шкуре журналиста» как в домашнем халате – тепло и уютно, нет никаких «проклятых вопросов». Тепло и уютно даже спать на земле под дождем, потому что это уют другого рода – чувство правильно найденного своего «места в жизни».

Его почему-то называли основателем «желтой прессы» – сенсационных «листков», бьющих на эмоции, полных дешевых сенсаций, слухов и сплетен. Но это несправедливо по отношению к Пулитцеру. Он говорил, что сенсационизм вообще должен быть ограничен. Если сенсация того стоит – она должна быть предельно ярко «выдвинута» в газете. Но только не фейк, только не подделка. Ты можешь прочитать, что жизнь Пулитцера – это восхождение от нищеты к многомиллионному состоянию. Это правда. Но важнее, что его жизнь – это восхождение к высшему пониманию назначения прессы в развитии и становлении гражданского общества.

Он родился в обеспеченной венгерской семье, учился в частной школе, но, как только ему исполнилось 17 лет, попытался наняться в армию. Его не взяли ни в одну из европейских армий, куда он стремился пробиться (причиной было общее слабое здоровье, но особенно плохое зрение – Пулитцер к 40 годам ослеп полностью, однако рассказ об этом еще впереди). Не теряя надежды, он «продал» сам себя вербовщику, собиравшему «пушечное мясо» для армии американской, и на корабле пересек Атлантический океан.

В Америке ему пришлось не только участвовать в Гражданской войне, но и мести улицы, быть продавцом, работать конторщиком, похоронщиком при холерных бараках и много что еще делать, пока он нашел себя в роли газетчика. Дорога к газете была чрезвычайно сложной – Пулитцер (его родным языком был венгерский) прекрасно говорил по-немецки и по-французски, но в США все эти навыки были бессмысленны – ему нужно было освоить язык английский. Он после двух работ шел в библиотеку и там по четыре часа в день сидел за книгами и словарями. Самоучка, Пулитцер скоро мог говорить по-английски свободно, без акцента. Но каких трудов это стоило! Его рабочий день длился 20 часов, потом 4 часа сна – и надо было уже бежать на одну из двух работ. Такая самоэксплуатация давала свои плоды: молодой человек готовился к карьере адвоката. Но случилось иначе – однажды в шахматной комнате библиотеки он случайно познакомился с владельцем немецкоязычной газеты, который предложил ему место репортера.

Пулитцер не только стал отличным репортером, заметным человеком в редакции, но и почувствовал, что обрел дело всей жизни. Правда, путь был тернистым: пять лет работы в «Вестлихе пост» принесли не только место соредактора и совладельца газеты, но и разочарования: проигранную политическую кампанию за республиканцев, падение тиражей газеты. Джозеф продает свою долю в газете, перебирается в Вашингтон и занимается адвокатской практикой. Эта работа приносит много денег, но не приносит счастья – всё же тоска по журналистике заставляет адвоката вновь ввязаться в газетный мир. Он за бесценок покупает две разорившиеся сент-луисские газеты, соединяет их в одну и начинает настоящую революцию, как сказали бы теперь, «газетного формата». Теперь содержание газеты отличается от привычного как солнце от луны: вместо «манной каши» рассказов о собачьих выставках и незначащих происшествиях читатель получает порцию острейшей актуальной информации. Тираж немедленно увеличивается, вскоре Пулитцер покупает газету «Уорлд» и превращает ее в оплот так называемого «нового журнализма».

Всякая сенсация – это хлеб газеты, однако суть журналистской работы не в том, чтобы ждать, когда такая сенсация «грянет». Джозеф Пулитцер первым в мировой журналистике поставил жанр журналистского расследования, что называется, на поток – его репортеры и корреспонденты буквально «ввинчивались» в закрытые для обывателей пространства, чтобы представить публике скандальные разоблачения «власть имущих».

Пулитцер четко определил свою аудиторию – это широчайшая демократическая публика, а не «аристократически-буржуазная» верхушка. Его лозунг был таков – никогда не печатать в своей газете ничего, что не поняла бы его служанка. При этом ориентация на «понятность» вовсе не означала «низкой планки» содержания. Все события излагались так, чтобы от газеты невозможно было оторваться, – и ее равно с интересом читала бы низкообразованная публика и сенаторы.

Журналистские расследования быстро стали визитной карточкой газет Пулитцера. Всемирную известность приобрели репортажи Нелли Блай из психиатрической клиники, куда она проникла, имитируя шизофрению. Ее рассказ о тех унижениях, каким подвергают больных, общей убогости их содержания произвел настоящий взрыв общественного возмущения – и в результате муниципалитету пришлось переоборудовать больницу. Так газета вмешивалась в жизнь, вовсе не ограничиваясь функцией «отражения картины дня».

Внешне газета «Уорлд» стала выглядеть совершенно иначе, чем было принято в газетной практике того времени: заголовки через несколько колонок, игра шрифтом, восклицательные знаки, врезки, крупные иллюстрации, наконец, неизменная политическая карикатура на первой полосе, а потом еще и комикс – рассказ в картинках. Все это Пулитцер придумывал уже после того, как окончательно ослеп (ему не было и сорока лет). К этому добавилась настоящая ненависть к звукам – скрип стула, шорох листа доставлял Джозефу настоящие страдания. Он перебрался в звуконепроницаемый бункер в своем особняке и руководил газетой оттуда. Потрясающе, что все эти удары судьбы не мешали его напряженной работе.

Пулитцер делал журналистику настоящим участником социальной борьбы, и это и был его главный поступок, даже подвиг. Деньги были следствием. Но ему пришлось столкнуться и со своим же учеником и главным конкурентом, который из пулитцеровской «школы журналистики» вынес одно – делать сенсации и продавать их, не считаясь с нравственной стороной. Здесь, несомненно, следует задуматься. Вся история вражды-соперничества Пулитцера с Уильямом Херстом (а именно так звали этого ученика-конкурента) – это настоящий урок ответственности за всё то, что ты делаешь. Херст и Пулитцер оба вышли из обеспеченных семей, но Херст был сыном миллионера, а Пулитцер должен был свое состояние «сколотить» сам. Пулитцер прошел тяжелую школу выживания в Америке, не гнушаясь любой работы. Херсту о куске хлеба думать не надо было. Пулитцер менял лик современной газеты, повышая ее социальную значимость, превращая в инструмент воздействия на общественное мнение. А Херст в своих газетах стремился к одному – увеличению прибыльности любыми путями. Внешне приемы были те же, что и в газетах Пулитцера. Но содержательно это было именно то, что получило название «желтая пресса» (кстати, именно из-за переманенного из газеты Пулитцера карикатуриста): кричащие заглавия, сенсации, газетные утки, вторжение в частную жизнь ради «громкой статьи», безжалостное отношение к людям, которые превратились в газете Херста лишь в «материал» для сенсаций.