Александр Кононов - Зори над городом (Повесть о верном сердце - 3) Страница 18

Помахивая коленкоровой папкой с завязками, на которой была вытиснена серебряная лира, она сказала независимо:

- Слушайте, я, правда, не знаю даже вашей фамилии...

- А я вашу знаю, - перебил Гриша. - Вы Таланова!

- Нет, я Кучкова. Таланова - фамилия моей бабушки. Да вы ведь были на защите диссертации моего отца. Это, впрочем, не имеет особого значения. Я хотела с вами совсем о другом... Слыхали вы об истории, случившейся в театре "Музыкальной драмы"?

- Нет, не слыхал.

- Я почему-то так и думала. Вы, видимо, совершенно не интересуетесь жизнью окружающего общества.

- Да, нет... Собственно говоря...

- Не интересуетесь, - уверенно сказала Кучкова, - иначе знали бы. Студенчество решило достойно ответить на допущенный произвол! Если у вас есть свободное время, пойдемте - я вам расскажу все по порядку.

Свободного времени у Григория Шумова не было. Это не помешало ему повернуть назад и пойти по городу в каком угодно направлении рядом с привлекательной для его глаз особой.

Кучкова, конечно, заметила впечатление, которое она произвела на Гришу, и это сразу сказалось на манере ее обращения с ним: тон у ней стал повелительным, даже деспотическим. Как ни странно, это делало ее еще более милой, - настолько она была юной! Может быть, это и заслуживает осуждения - и даже наверное заслуживает, - но факт остается фактом: деспотизм в таких случаях редко вызывает гнев и часто - улыбку.

Гриша и начал улыбаться, пока она не остановила его властным окриком:

- Да вы что?

- Я - ничего.

Затем он рассеянно выслушал длинную повесть о том, как известный бас, приехав на гастроли в Питер, незаслуженно обидел молодого и ничем еще не прославившегося певца.

История оказалась романической: привыкший к успеху бас начал ухаживать за одной из актрис, своей партнершей, а так как ему было некогда - надо было через несколько дней возвращаться в Москву, - он решил не терять золотого времени и во время спектакля, в котором участвовал, пел, подняв актрису на своих могучих руках и глядя ей прямо в лицо влюбленными, демоническими от грима глазами. Да он, кстати, и играл Демона. И что же? Бешеный успех у публики, которая полагала, что перед нею - новая трактовка роли, и никакого - у актрисы. Оказывается, она преданно любит своего жениха, молодого тенора, о чем услужливые люди и довели до сведения озадаченной знаменитости.

На следующем спектакле бас принялся у самой рампы на глазах у публики, отбивать молодому певцу такт ногою, недрусмысленно показывая, что тот выпадает из ритма. Какой скандал!

- Так вот почему у вас на папке серебряная лира.

- Я учусь в консерватории. Ну, и что из этого? Что у вас за манера разговаривать! Вы, кажется, ничего не слышали из того, что я рассказывала.

- От первого до последнего слова все слышал.

Ее гнев был просто восхитителен.

Гриша не мог удержаться - рассмеялся:

- Не надо сердиться. Скажите лучше, что от меня требуется.

- От вас требуется, чтобы вы купили себе глиняную свистульку.

- Разве мне пора уже впадать в детство?

- Сегодня свистульки приобретут для себя люди куда посерьезнее вас! Если бы вы слушали меня внимательно, а не смеялись, глядя на меня сверху вниз...

- Это у меня рост такой. Я не виноват.

- ...то вы бы поняли, в чем дело: надо осудить этого безобразника.

- Безобразника?

Как-то не вязалось с подобным словом расклеенное по всему городу изображение Мефистофеля, роль которого должен был исполнять завтра прославленный певец. Скандалист - это о нем было известно. Пьет, говорят. А может быть, только говорят... Человек избалованный. Не терпит противоречий... Все это так. Но - безобразник?

- Уж можете мне поверить, - безапелляционно заявила Кучкова. - Я лучше вас разбираюсь в подобных вопросах. И затем, это не мое только мнение. Это мнение Репниковой. Ах, вы даже не знаете, кто такая Репникова?

- Не знаю, - виновато признался Гриша.

- Ну конечно! Я же говорила: вы не интересуетесь жизнью окружающего вас общества. Вы готовы всю жизнь просидеть в келье под елью.

Даже столь тяжкое обвинение не могло сегодня вывести Шумова из равновесия.

- Вы все-таки скажите мне, - сказал он смиренно, - что я должен сделать?

- Уделить общественному делу несколько часов. У вас все дни заняты?

Он начал рассказывать: лекции, урок, семинар... Урок никак нельзя упустить...

Теперь для Кучковой наступила очередь отплатить ему - она не только ничего не слушала, она просто не хотела обращать никакого внимания на его, как она выразилась, "отговорки".

- Вы просто хотите залезть в свою скорлупу и жить поспокойней. Кстати, кого это вы искали через адресный стол?

- Одну знакомую.

- Нашли?

- Нет.

- Ну вот видите! И потом: предположим, у вас заняты все дни на неделе. Но ведь речь идет не про день, а про ночь.

- Ночь?!

- Ну да. Мы станем с вечера к кассе театра - иначе ведь билетов на галерку не достать, - простоим ночь, утром получим билеты.

- Вдвоем?

- Это почему же вдвоем? Человек двадцать будет, не меньше. Студенты, курсистки... Все, кто за справедливость.

- Я - за справедливость.

- Всем этим делом руководит Репникова, которую вы, к стыду вашему, не знаете. - Кучкова огляделась по сторонам и таинственно прошептала: Она... деятельница. Она связана с общестуденческой кассой взаимопомощи. Понимаете?

- Понимаю, - тоже шепотом, с видом заговорщика, ответил Гриша и против своей воли - опять улыбнулся.

- Возмутительный человек!

Кучкова на этот раз всерьез рассердилась.

Несколько минут они шли молча.

- Усвоили вы наконец, - с возмущением спросила Гришина спутница, что надо делать?

- Нет. То есть... простоять ночь к кассе театра, это я согласен.

- А свистульку, так и быть, если вы уж так сверх головы заняты, я сама вам куплю.

- Вот спасибо! Но зачем свистулька-то?

- Слушайте! Если я еще продолжаю вести с вами разговор, то потому только, что у меня сложилось какое-то странное впечатление, будто я знаю вас уже давно...

- Представьте, и у меня тоже!

- Вы оторваны ото всего. Вы даже не знаете, кто такая Репникова. И нет, видимо, человека, который занялся бы вами как следует.

- Займитесь мной!

- Вы и в самом деле не поняли, для чего нужны свистульки.

- Нет.

- Чтобы свистеть! Свистеть нужно, несносный вы человек! Когда он кончит петь первую же арию, освистать его как можно громче.

- Но что же он такое сделал? Ну, отбивал такт ногой... молодому певцу... И так уж сразу - освистать?

- Дело не только в том, что он отбивал такт ногой. Дело в том, что дирекция театра объявила его сопернику, молодому актеру, строгий выговор.

- За что?

- За то, что он прервал пение и самовольно ушел со сцены во время спектакля. Он не выдержал оскорбления, убежал за кулисы.

- Ну, вот теперь картина ясна.

- Она была бы и раньше ясна для вас, если бы вы слушали внимательно.

- Действительно: несправедливость. Я поступаю в полное ваше распоряжение.

Проводив Кучкову до самого ее дома (это вышло как-то незаметно), Гриша задержал ее руку в своей и спросил:

- Как себя чувствует Нина Георгиевна?

Она совсем по-детски закинула голову, чтобы посмотреть ему - снизу вверх - прямо в лицо. Упрямые ее глаза сразу изменились, потемнели.

- Я очень прошу вас: никогда не спрашивайте меня об этом. Тут ведь расспросами не поможешь.

16

У ворот Шумов снова увидел Дашу.

Она стояла неподвижно, скрестив, как всегда, руки на груди.

И опять сердце у него болезненно сжалось.

Какая бездонная тоска видна в ее глазах!

Сколько обид на свете наносят человеку! И чем тут мог помочь Григорий Шумов? Он и самому себе не умел помочь...

Все вокруг показалось ему в эту минуту ничтожным - рядом с настоящим человеческим горем. Сущими пустяками были его муки с "Нашим путем". Ненужными и легкомысленными - разговоры с Барятиным. Потускнела даже встреча с Кучковой. И страшно мелкой предстала затея освистать знаменитого певца. Но тут уж ничего не поделаешь: он дал Кучковой слово, придется его сдержать.

А чтобы не поддаваться тягостному настроению, придется поусерднее сесть за дело. Это верное в таких случаях средство... Гриша успел испытать его на себе.

Он раскрыл книжку об учении Шарля Фурье.

В библиотеке Семянникова раздобыть ее не удалось, пришлось купить у букиниста на Литейном.

С первых же страниц книга поражала тем, что в ней не было ничего трудного, "ученого", профессорского.

В ней рассказывалось не только о теории великого утописта, но и о его судьбе.

Человек, не окончивший провинциальной школы, принужденный с ранней юности зарабатывать себе на хлеб трудом приказчика, он шел ощупью и во многом ошибался в поисках истины.

Но он был искателем!

"Искать, отвергать найденное и вновь искать", - провозгласил с кафедры Юрий Михайлович.

Фурье был искателем.

Но он не отвергал найденное, а стоял на его защите до конца: он верил, что этим служит человечеству.