Уле Маттсон - Бриг «Три лилии» Страница 19

— Сперва ружье! — прозвучал голос Миккеля из замочной скважины.

Плотник сидел в постели, подтянув колени к подбородку, и стучал зубами. Из лопнувшего пузыря растекалась по полу вода. За дверью Туа-Туа продолжала рыться в кармане. Рыболовные крючки… Грузила… Старые ключи… Табачная жвачка… Пробковый поплавок… А вот и табакерка в самом низу. Туа-Туа вытащила большой сложенный лист бумаги.

Плотник стоял на коленях в кровати. Мощное чиханье сотрясало его тело.

— Не дури, Миккель! — стонал он. — Табакерку давай, слышишь… не то… не то… я те…те… тебя палкой.

— Чихает, — сказал Миккель, глядя в замочную скважину. — Простудился, должно. Лег опять.

Он ощутил на шее горячее дыхание Туа-Туа.

— Ну что, нашла? Опять встает.

— Миккель, гляди! — зашептала Туа-Туа. — Скорей…

Она держала в руке исписанный лист бумаги и светила, чтобы Миккель мог прочитать.

Он выпрямился и поглядел на бумагу:

— Ну-ка, повыше свечу, Туа-Туа…

— «Дакс! — прочитал он. — Сим привет Вам, дакс, от Вашего друга, Пата О'Брайена…»

Миккель мгновенно забыл о медведе и замочной скважине.

— Он жив, Туа-Туа! Пат жив! — вскричал он, хватая письмо. — Шлет нам привет!.. Но как оно попало в плотников карман?

— Читай дальше, — торопила его Туа-Туа. — Потом узнаешь!

Миккель прочитал до конца. Глаза его блестели, рот приоткрылся.

— Ну что… что там написано? — Туа-Туа притопнула ногой от нетерпения.

— Что он уезжает, — бормотал Миккель. — Но еще вернется… Свети лучше, ничего не вижу… А зовутку чтобы мы сохранили. Слышишь, Туа-Туа? В знак того, что он вернется.

— Она у тебя? — прошептала Туа-Туа.

— В кармане. Понятно, Туа-Туа вернется? И отец тоже!.. Нашла табакерку? Сунь ее под дверь, пусть успокоится.

Дрожащими пальцами Миккель свернул письмо в комочек и затолкал себе в башмак.

— Пат жив, Туа-Туа! И отец жив, вот увидишь!.. Подала табакерку?.. Наплевать на медведя! Ур-ра-а-а!

Тем временем плотник встал с постели, путаясь в ночной рубахе. Расширившимися глазами он смотрел, как из-под двери появляется табакерка. Сердце у него колотилось, из носу текло.

— А… а медведь-то большой, Миккель? — жалобно спросил он.

Но ему никто не ответил. Миккель и Туа-Туа были уже в прихожей. Громко хлопнула наружная дверь.

Над лодочным сараем висела луна, блестящая, как золотая денежка.

На следующий день они осмотрели медвежьи следы.

— Ух ты, какой здоровенный! — сказала Туа-Туа.

— У него на задних лапах сапоги были, — установил Миккель. — Mа каблуках крест вырезан. Да, такого, должно быть, и серебряная пуля не взяла бы.

Глава девятнадцатая

БОГАТЕЙ СИНТОР ЛЕТИТ С ЛЕСТНИЦЫ

Я еще не рассказал, как выглядел богатей Синтор.

Сразу от колен начинался будто куль с мукой, перевязанный вверху черной веревкой. Откуда черная веревка?

А усы! Казалось, и усы, и брови, и волосы налеплены прямо на живот. Мудрено ли, что богатею Синтору приходилось протискиваться в двери боком.

Над усами торчал нос, маленький и загнутый кверху, словно крючок на вешалке. Ноги, подпиравшие мешок, были коротенькие и кривые от верховой езды, обуты в коричневые яловые сапоги.

А теперь — о горе.

Бранте Клев принадлежал Синтору. Но какой толк от горы? На земле можно сеять, на лугу скот пасти. А на камне? Синтор просто из себя выходил. Каждый месяц он поднимался на Бранте Клев, садился на тур и думал: «Что бы такое сделать?»

И вот однажды его осенило. Тур! Он ведь сызмальства слышал, что здесь похоронен викинг и с ним двенадцать сундуков золота, награбленного в Британии.

Правда, сведущие люди говорили, что это вовсе не могила, а каменный тур — примета, чтобы капитаны видели с залива, где Бранте Клев. Но Синтор верил в клад.

И богатей Малькольм Николаус Синтор сделал вдруг нечто совершенно небывалое: сбросил пальто и стал таскать камни. Да, да, тот самый Синтор, который палец о палец ударить ленился! Но тур был старый, весь зарос вереском. И, поработав с час, Синтор понял, что так не одна неделя понадобится, чтобы весь камень разобрать. «Болван! — сказал он себе. Что может быть проще: прислать сюда двоих работников, пусть взорвут, и все».

Синтор надел жилет, пальто, сел и принялся считать на пальцах. Ух ты, да он совсем богачом будет! Сколько еще овец сможет он купить! Пятьдесят? А может, и все сто?

У Синтора даже дух захватило. Или двести?

Но тут он вспомнил, что и тем сорока восьми овцам, которые у него уже есть, тесно в овчарне. Всю ночь напролет блеют, никому покоя не дают. Ясно: надо строить новую овчарню.

В этот миг Синтор открыл пошире левый глаз и увидел внизу постоялый двор, унылый, покосившийся, словно старый корабль на мели.

А надо вам сказать, что в тех местах существовал обычай: овчарни полагалось строить из старого леса. Люди считали, что это приносит счастье. Хорошо еще вырыть ямку под порогом и пустить в нее живую змею. Но самое главное, чтобы лес был старый. Богатей Синтор верил во все приметы. И вот он порешил: куплю-ка я эту развалину и снесу — овцам ведь все равно.

Спустя неделю сделка была заключена. Постоялый двор, принадлежавший до сих пор приходу, перешел к Синтору. За гроши, конечно. Стал бы он на овчарню большие деньги тратить!

А еще через три дня Синтор явился верхом на коне к постоялому двору и приказал:

— Освободить дом до первого мая, сносить буду!

Черную Розу он привязал к яблоне с дуплом, в котором хранилось сокровище Миккеля. Ни Синтор, ни его лошадь не подозревали, что в дупле лежит бутылка с десятью риксдалерами.

Сперва он зашел к бабушке Тювесон.

— Но где же мы будем жить, добрый господин? — заплакала бабушка.

— Какое мне дело! — ответил богатей Синтор.

— Куда мы денемся — я, мальчонка, собака, овечка? Неужто под открытым небом жить?

— А зачем? — сказал Синтор и чихнул: бабушка варила рыбный суп. — Коли уж некуда, пойдете в богадельню.

Богадельня помещалась на краю деревни в жалкой лачуге, наполненной крысами, тараканами и нищими стариками, которым некуда было податься.

Бабушка плакала. Богатей Синтор задержал дыхание и протиснулся боком в дверь. Он замахнулся палкой на глухо ворчащего Боббе и пошел вверх по лестнице, к плотнику. Грилле все еще был простужен и зол, после того как прогулялся на четвереньках от лодочного сарая до постоялого двора. Он сидел в облаке пара, обмотав шею тюленьей шкурой и погрузив ноги в ведро с горячей водой.

Богатей Синтор вошел без стука: станет он церемониться с бедняками!

— Освободить дом до… — начал он и запнулся: тюленья шкура заткнула ему рот.

— Вон! — взревел Грилле. — А есть дело ко мне, то вот дверь!.. Стучаться с той стороны!

— Ка-какая наглость! — бормотал Синтор, освобождаясь от шкуры.

Плотник протянул было руку к ружью, которое лежало на столе в ожидании чистки. Но ведь оно было не заряжено.

Тогда он встал, шагнул из ведра прямо к двери и спустил Синтора с лестницы.

— Вы… вы… еще пожалеете об этом! — вопил Синтор, поднимаясь с пола.

Его пальто лопнуло на спине. Куда делся правый сапог? Шапка свалилась. Боббе схватил ее и уволок в сарай.

Богатей Синтор допрыгал на одной ноге до лошади и уехал без шапки.

Миккель сидел на чердаке и смотрел в окошко, как Черная Роза трусит вверх по горе. На коленях у него лежал дневник. На последней странице было написано: «Первого мая… Хоть бы ты вернулся, отец! Пока дом не снесли».

Нет, уж очень коротко получилось. Миккель подумал, поплевал на карандаш и приписал: «По мне, так можешь шуметь на шканцах сколько угодно, вот тебе мое слово!

Миккель Миккельсон».

Глава двадцатая

КОГДА БРАНТЕ КЛЕВ РАСКОЛОЛСЯ НАДВОЕ

Миккель и Туа-Туа сидели за столом на кухне постоялого двора. Зима кончилась. Солнце взломало лед, чайки камнем падали на воду и взлетали с трепещущей рыбой в клюве. Верба покрылась почками. По Бранте Клеву бежали веселые ручейки.

Куда пропал Пат?

Бабушка ушла с утра к Синтору стричь овец, сказала, что будет вечером. Плотник полночи ловил рыбу и теперь крепко спал. Ульрика Прекрасношерстая паслась в лесу.

Боббе лежал в луче солнца на полу и сладко храпел.

Миккель прихлопнул муху и сказал:

— Через два дня придут дом сносить.

На столе между ними лежала зовутка.

— Дуй не дуй, никакого толку, — заметила Туа-Туа. — Все равно не ответит.

— А ты знаешь почему?

Туа-Туа отрицательно покачала головой.

— Потому что все это неправда, — мрачно произнес Миккель.

Туа-Туа обескураженно посмотрела на зеленый пластырь. Вот уже четыре месяца, как Пат налепил его. Через месяц пора… Нет, не может быть, чтобы Пат… Неужели ляписутапис тоже обман?