Галина Цветкова - Снег на сирени Страница 2

– А этот?

– Он не любит такую рыбу, я покормлю его потом.

– Тоже мне, принц крови, – усмехнулся отец. Раздался звонок в дверь, и мать пошла открывать.

Полоска света опять пробилась в затемненную комнату, и Андрей уже знал, что к нему пришла Рогозина.

Она была красива – всегда красива, но сейчас особенно. У нее вились прядки на висках, и челочка вилась, а неровный свет ложился на лицо тенями и делал его еще загадочнее, тоньше.

– Мы уже начали подготовку к экзаменам, – сказала она. – Ты сделал тетради для билетов?

Андрею по многим причинам не хотелось касаться вопроса об экзаменах. Учился он не блестяще. Не то, что она.

– Да нет пока, – сказал он нехотя. Он смотрел на нее.

Она звонила и спрашивала: «Тебе не нужны уроки? Только там надо объяснить, а то ты не поймешь», – и появлялась у него, и во всех ее словах и взглядах чувствовалось настойчивое желание, чтобы он начал звонить ей. Сам.

– В школе тихо, – сказала она. – Спортсменов нет.

– Еще бы, – заметил Андрей. – Целый класс парней.

Он не спросил, куда они делись. Уехали, наверное. Хоккеисты. Ведь был еще сезон. Они часто ездили, и тогда школа действительно затихала. Учителя стонали от этого спортивного класса, в котором были всего две девочки. Одна из них – Стеклова.

– А… – начала Марина.

– Да, да, да, – сказал Андрей. – Нет у меня никакой температуры. Скоро приду в школу.

– Какой ты, – сказала она и, постояв немного на его месте у окна, ушла, не попрощавшись.

Родители за стеной не разговаривали. Мать штопала. Отец прослушал все выпуски новостей по телевизору и теперь читал газеты, не чертил. За ужином они спорили, и мать, наверное, в чем-то его убедила, раз он сейчас молчал. А может, отец с ней просто поругался.

Андрей думал, что спасен в этот вечер от его сердитого ворчания, но тут зазвонил телефон. Через некоторое время мать позвала:

– Андрей, иди поговори, кажется, это опять тебя. Но говорить было не с кем. Трубка молчала, и, когда он спросил: «Ну?» – трубка вздохнула.

– Да не вынуждайте вы меня отключать телефон.

Там опять вздохнули, но не обнадежили, что отключать не придется.

Андрей уже пошел было к себе, но отец его окликнул:

– Ты бы разобрался со звонками своих барышень. Мне они надоели.

– Может, это и не барышни вовсе, – вступилась мать.

– Ну, конечно, это мне с завода звонят и не решаются вызвать в ночную.

Отец взял новую газету. Андрей, сидя в своей комнате и слушая слова отца о том, что ему даже дома нет покоя, думал о настойчивых вечерних звонках, – конечно, звонили девчонки. В школе писали ему записки – в последнее время их количество уменьшилось, по классу словно прошелестела фамилия Рогозиной, а немногие бы решились отобрать что-нибудь у Рогозиной. Но звонки остались. Один раз отец поговорил с кем-то сам, и Андрею показалось, что от его голоса съеживается телефон. Но и голос отца не помог.

Думая обо всем сразу, Андрей вдруг уснул и где-то во сне еще слышал, как мать говорит с отцом – ее спокойный голос в ответ на сердитые доводы, – потом за отцом пришла машина, и он уехал на завод, но этого Андрей уже не слышал. Какая-то путаница ему снилась. Будто то же, что он видел все дни из окна, но по-другому связанное, как это бывает во сне, а он и там был в стороне. Снился смеющийся, легко живущий и легко бегущий Горелов. Казалось, он не прилагал никаких усилий ни чтобы жить, ни чтобы бегать, и поэтому у него очень хотелось выиграть. А как? Еще снилась девочка, которую он сегодня не видел, и думал, что забыл о ней совсем, но вот не забыл. Она так торопливо перебегала дорогу, что он не успевал ее рассмотреть – курточка, сумка, кисточка на шапке. Иногда она шла рядом со Стекловой – они не ждали друг друга, просто подходили одновременно к школе, Кажется, они даже не разговаривали по дороге. Но со Стекловой девочка шла медленнее. Но Андрей тогда смотрел на Стеклову, а не на нее. «Наверное, спортсменка, другая, из стекловского класса», – подумал он во сне. И ко всему примешивалась обида на отца, на вечно занятого отца, который про Андрея говорит «этот».

Школа встретила обычным шумом перед уроками. Как всегда, восьмиклассники не знали, в каком кабинете у них в этот день будет история, и пол-урока тянулись заблудившиеся; как всегда, на физкультуре вылетел мяч в окно и пришлось бежать за ним, разыскивать в кустах; на алгебре считали на логарифмической линейке, и математик ворчал, если кто-то проверял результат столбиком на бумажке.

На уроках царили напряжение и расслабленность одновременно. Кому-то нужно было исправлять четвертные оценки – до весенних каникул оставалась неделя, – и они, вставая, дочитывали учебник и шли к доске; остальные были предоставлены самим себе и болтали, а самые безнадежно примерные тянули руки, изнывая от невозможности ответить на хороший вопрос.

– Сдавайте взносы и расписывайтесь! – крикнул Петька сразу после звонка.

Обычно ему передавали копейки прямо на уроке, а потом пересылалась по партам ведомость, но сегодня математик чуть не выставил за это Петьку из класса.

– Пшеничкин! Ты куда? – спросил Петька.

– А я не комсомолец! – крикнул Пшеничкин.

– Потому что несознательный, – сказал Петька и погрузился в ведомость. – Сергеева, а ты?

– У меня нет.

Тихая Света Сергеева подошла и молчала.

– У тебя в кармане, – заметил Петька, – полно двушек. Давай.

– Нет. Мне нужно! Я принесу завтра.

– Да мне сегодня нужно сдать! Света не отвечала, но и не уходила.

«Похоже, что одного телефонного воздыхателя я нашел», – подумал Андрей и протянул Петьке пятак.

– Возьми за нее и выпусти меня наконец. Петька встал, и Андрей вышел из-за парты. По тому, как поспешно исчезла тихая Света, он понял, что не ошибся: у нее дома не было телефона, она бегала звонить к автомату. Андрей расписался за Сергееву в ведомости и вышел в коридор.

Прозвенел звонок. У Андрея больше не было уроков, но он стоял в светлом коридоре на третьем этаже – специально, чтобы не столкнуться в раздевалке с Рогозиной. Сзади галдели малыши, строясь в пары: их всюду еще водили парами. Пожилая учительница призывала к порядку.

– Здравствуйте, Анна Борисовна! – услышал Андрей.

– Здравствуй, Зимина, здравствуй, детка, – прогудела простуженным голосом учительница. – Что-то тебя не видно. Леночку вижу, а тебя нет. Но обижают вас спортсмены?

– Пусть попробуют! – сказала Зимина,

Малышня загалдела сильнее, и пары потянулись к лестнице. Андрей повернулся. И налетел на девчонку. И выбил у нее из рук стакан с соком. Стакан разбился, и по линолеуму расползлась громадная томатная клякса.

– Медведь, – сердито сказала подбежавшая Стеклова. – Смотреть надо!

– Все равно я его пересолила, – упавшим голосом сказала девчонка.

Андрей пожал плечами и побежал вниз. «Ну, теперь-то она ушла», – подумал он о Рогозиной.

Никуда она не ушла. Стояла у входной двери и внимательно перечитывала расписание. Теребила рукой в перчатке прядь у виска. Оглянулась на его шаги, промолчала.

– Пошли, – вздохнул Андрей. Все-таки они жили в одном доме.

И, пропуская в дверях ее вперед, сказал ей вслед:

– Шапку надень.

И она послушно надела шапку.

Элька совершенно забыла про гандболисток, засмотревшись в дальний угол манежа, и один из мячей, которым они перебрасывались для разминки, попал ей в лицо. Она покачнулась, но устояла. Гандболистка подбежала и поддержала ее, подняла мяч. Тугой плетеный мячик.

Под глазом вздулась шишка. Врач сказал:

– Могу дать освобождение от занятий.

– Не надо.

– Фигуристка? – спросил врач, записывая что-то. – А что с ногой?

На ноге белел бинт.

– Обыкновенное растяжение, – хмуро сказала Элька.

Врач не стал смотреть растяжение, но шишку пластырем заклеил. Боль немного утихла от приложенной ватки с холодной жидкостью, но неприятное ощущение примятых ресниц оставалось. Элька вернулась в манеж и встала у шведской стенки, касаясь перекладины затылком, чувствуя, что, если сядет, ее немедленно начнет тошнить. И без того гулкий манеж сделался совсем огромным, оглушающим. Гандболистка, кинувшая мяч, была не из слабых.

Элька ушла в раздевалку и все-таки села, и подступившая было тошнота улеглась, только на щеке словно лежало что-то ощутимое и не слишком теплое. Осторожно просунув голову в ворот свитера, Элька глянула на себя в зеркало: белый прямоугольник под глазом оказался не таким уж страшным и большим.

«Я забыла на вираже скакалку», – подумала она, но возвращаться в манеж еще раз не стала.

На улице шел снег. В конце марта вдруг сноса настала зима. Деревья казались тонкими и черными, нарисованными тушью на стекле. Под ногами снег превращался в кашу, и снова падали тяжелые хлопья, делая все мохнатым. Было слегка грустно, что весна не сбылась.

Неслышно, как в тапочках, прошел троллейбус. Его почти не было видно – крышу засыпал снег, и троллейбус сливался с белой аллеей. Элька пропустила его и пошла пешком, забыв, что хотела сделать задание по алгебре, поджидая после тренировки Ленку; забыла, что хотела ее дождаться.