Лев Кузьмин - Край земли Страница 2

Брови у тёти поднялись ещё выше, лицо вытянулось ещё больше. Такая смелая мысль у неё самой никогда не возникала и возникнуть не могла. На работе в детском саду она привыкла всегда и за всё бояться. Она и переулок-то родной переходила с такой опаской, как будто за ней тянется строй детсадовских малышей-карапузиков, а тут сразу, на тебе — поехали в Кызылкуль! Куда-то на край земли!

Тётя склонила голову набок и медленно, с великим сомнением произнесла:

— Ты так думаешь?

— Я так думаю, — тоже медленно, но очень твёрдо ответила Кирилка. — Ну, что? Можно доставать чемодан?

И вот не очень решительная тётя вдруг почти решительно махнула рукой:

— Доставай! Ехать так ехать, пропадать, так вместе. Одну я тебя отпустить не могу, на мне ответственность.

А потом она смущённо улыбнулась и тихо договорила:

— Ну и, конечно, еду потому, что соскучилась по своей единственной сестре, твоей маме.

На другой день ровно в десять ноль-ноль тётя и Кирилка сели в самолёт, который летел в целинные края с посадкой в Кызылкуле. По сравнению с московскими и дальневосточными лайнерами, он был не так уж и велик, а внутри, как показалось тёте, даже негде в нём и повернуться.

На тёте было толстое зимнее пальто, тёплая зимняя папаха, на колени она поставила чемодан, и в узком кресле ей сразу стало не только тесно, но и жарко.

Во время посадки получилась, кроме того, маленькая неприятность.

Наслушавшись Кирилкиных разговоров о том, что путешествие будет нетрудным, а главное — быстрым, тётя испекла перед самым отъездом яблочный пирог, обернула его дюжиной старых газет, спрятала под бельё в самую серёдку чемодана и надеялась, что в такой упаковке пирог доедет до места почти тёплым.

Но когда стали подниматься в самолёт, навстречу вышла бортпроводница в пилотке и очень вежливым голосом сказала:

— Громоздкие вещи в салон не заносить. Прошу их оставить в багажном отсеке.

А тётя испугалась, что в багажном отсеке будет холодно, пирог там застынет, и взяла чемодан, как портфель, под мышку.

— У меня вещь не громоздкая. Эту вещь я должна держать при себе.

— Что значит «при себе»? — обиженно глянула проводница. — Аэрофлоту надо верить. Аэрофлот отвечает за всё.

— Мы верим, — сказала Кирилка.

— Я верю, — смутилась тётя, да только чемодан из рук всё равно не выпустила, и вот теперь сидела в узком кресле с чемоданом на коленях, и ей было тесно, жарко и конфузно.

Зато лёгкая Кирилка устроилась лучше некуда. Место ей досталось рядом с круглым оконцем. За стеклом светило солнышко, ярко сверкало морозным инеем поле аэродрома.

Чуть впереди и повыше оконца протянулось огромное крыло. Под ним висел мотор с пропеллером. Пропеллер вдруг начал вертеться с такой быстротой, что исчез из глаз, и на месте его остался лишь прозрачный круг. За бортом самолёта загудело, по бетонной дорожке побежали тонкие снежные ручьи, поле вдруг тоже побежало, — самолёт тронулся.

Тётя проговорила взволнованно и сипло:

— Внимание! Пристегнуть ремни!

Кирилка подняла глаза, увидела на переборке светящуюся надпись, пошарила вокруг и сразу нашла два ремня с пряжками.

Тётя в своём кресле тоже закопошилась. Она изо всех сил стала дёргать такие же ремни, всё пыталась застегнуть их вокруг себя и чемодана, но ремни не сходились.

«Горе моё!» — подумала Кирилка и с большим трудом помогла тёте застегнуться.

В салон вошла строгая бортпроводница. Она объявила, на какой высоте, с какой скоростью полетит самолёт, как звать-величать командира. Потом добавила:

— Во время полёта прошу не курить. Желаю доброго пути!

Тётя робко, как школьница, подняла руку:

— Курить мы не будем, но почему на креслах ремни тугие такие?

Бортпроводница шагнула к тёте, молча расстегнула тяжёлые пряжки, просунула и крепко защёлкнула их там, где положено. Между тётей и её драгоценным чемоданом.

А путь оказался и вправду недолгим. Уже через час самолёт пошёл на снижение, и как только он в Кызылкуле покатил по снеговой дорожке, тётя сразу оживилась, моментально забыла весь свой конфуз.

— Глянь-ка! Впрямь не успели опомниться, и уже приехали! Теперь верю, пирог привезём свеженьким. Теперь лишь бы нас не подвёл этот самый Козлик.

— Не подведёт! Будьте уверены! — сказала Кирилка.

Но внизу, у лесенки самолёта, их никто не встречал.

Там вообще уже не было ни единой души. Только под самым самолётом меж больших колёс ходил, низко пригибался и по-медвежьи переступал меховыми унтами авиамеханик и что-то там, на металлическом брюхе самолета, разглядывал, похлопывал рукавицей и опять разглядывал.

Вокруг расстилалась холодная равнина. Над ней нависло серое небо. По снежным застругам насвистывал ветер. Он переметал узкую тропу, и все бывшие попутчики были уже далеко. Прикрываясь от ветра варежками, упрятав носы поглубже в тёплые воротники, они спешили реденькой цепочкой к невысокому, длинному, словно приплюснутому домику. Над кровлей домика торчала глиняная труба, ветер срывал с трубы плоскую струю дыма, силился повалить высокую тонкую радиомачту — похоже, это и был местный аэровокзал.

— Вот так да! — сказала тётя, то и дело оступаясь на рыхлой тропе. — Вот так да! Вот так приехали… Где он, твой хвалёный Козлик? Неужто ленится выйти, у печки сидит? Так и машины близко не видно…

Действительно, ни у крыльца, ни на крыльце вокзала их тоже никто не встречал, и даже широкая дорога, убегающая к чуть заметному вдалеке посёлку, была пустынной. Тётя сердито перехватила из руки в руку чемодан, ещё больше нахмурилась:

— Попали в историю, нечего сказать. Я как чувствовала, из нашей поездки ничего путного не выйдет. Ну, где он, Козлик? Где?

— Да что вы всё, как маленькая, где да где! Наверное, там, где надо! — не вытерпела Кирилка и от расстройства даже повысила голос. Она толкнула плечом тугую дверь вокзальчика, тётя протиснулась за ней.

Сквозь морозное облако пара сначала ничего нельзя было разглядеть, а навстречу так и ударил оглушительный рёв баяна, весёлый гвалт, топот и смех. Гулкие половицы, весь тесный вокзальчик, казалось, качались, ходили ходуном.

Пар схлынул, и Кирилка с тётей увидели баяниста. Он, круто склонив голову в барашковой кубанке, изо всех сил дёргал тугие мехи инструмента, перебирал яркие кнопки ладов, а перед ним ухал и ахал, топоча, кряжистый, как гриб-боровик, парень в распахнутом полушубке и ходила павой черноглазая дивчина в соскользнувшем на плечи, на шубейку пуховом платке.

Вокруг теснилась толпа. Она подхлёстывала плясунов озорными криками, и тётя опасливо обошла толпу, выбрала угол поспокойней, возле самой кассы.

Под окошечком кассы на тонконогой скамье сидел в полном одиночестве унылый человек. Он весь, как серый воробей в стужу, нахохлился, руки засунул в рукава, поверх шапки и пальто на нём было повязано крест-накрест толстое байковое одеяло. Точно так вот пакуют по морозной погоде малых ребятишек чересчур заботливые матери, точно так вот кутаются, собираясь в дорогу, очень старые старушки.

Человек и сам бы смахивал за зябкую старушку, да под большим вислым носом у него довольно бойко топорщились чёрные, аккуратно подстриженные усики.

Тётя опустилась рядом на скамью.

Скамья скрипнула, пошатнулась, человек опасливо пересел чуть дальше.

Тётя подвинулась вслед за ним, кивнула на весёлую толпу:

— Что значит молодёжь. Нигде не теряются. А у нас, представьте себе, вышло недоразумение. Муж моей сестры, а, стало быть, мой зять, обещал прислать машину «козлика», вернее, шофёра Козлика с машиной, но тот куда-то исчез.

— Остались от козлика рожки да ножки, — пробубнил сердитым голосом сосед.

— Что? Что? — испуганно переспросила тётя.

Но сосед накрепко замолчал, и тётя опять очень вежливо продолжала:

— Вы меня не поняли. Я вас не про того козлика спрашиваю, который из песенки, а спрашиваю вас про Козлика-шофёра… Но, может быть, вам известно и про моего зятя, про Сергея Сергеевича? Он тоже доброволец, он строит здесь новый совхоз «Победа».

Тётя подвинулась к соседу ещё ближе, тот снова промолчал, отодвинулся ещё дальше. Он сидел теперь на самом конце скамьи и, похоже, не только не хотел сидеть рядом с тётей, но даже и разговаривать.

— Вы что? Слышать вдруг перестали? — обиделась наконец тётя, и только тут из-под башлыка-одеяла донеслось:

— Я, мадам, слышу… Я, мадам, не оглох, не кричите. Просто-напросто я и знать теперь не желаю никаких добровольцев, никаких побед, а тем более козликов.

— Как так?

— А так, мадам. Был конь, да уездился.

— Какой конь? И какая я вам мадам? Я обыкновенная гражданка Олимпиада Петровна Чечкина, бывшая работница детского сада номер сто двадцать три! — обиделась ещё больше и даже возмутилась тётя. — И странно, что вы ничего не желаете знать. Но, может, у вас тут какая беда приключилась? Может, вас тут кто обидел? Так вы скажите…