Михаил Пляцковский - Разные пиратские истории Страница 2

— А дальше что? — пооткрывали рты видавшие виды морские волки. И ногти на пальцах грызут — до того их любопытство разобрало.

Пират лысину почесал и ухмыльнулся:

— Дальше было то, что я проснулся!

— Надо же! На самом интересном месте! — упрекнул боцман.

Пирату, конечно, ничего, как всегда, не приснилось. Просто он свой сон сочинил. И делал это не раз потом с таким же успехом. По утрам вся команда в свободное от разбоя время собиралась на палубе и, затаив дыхание, ждала хитрого выдумщика, чтобы послушать его очередной увлекательный сон, который вечно обрывался на самом интересном месте.

Жаль, что тот пират буквы не знал, а то бы, может, писателем стал. Кто знает…

ИСТОРИЯ ОДИННАДЦАТАЯ

Один пират умел гладью вышивать. Первым делом он, конечно, пистолеты порохом заряжал, вторым делом — стрелял и по ночам, как кошка, прыгал, третьим делом — раны залечивал, а уже четвёртым делом — вышивкой занимался.

Всем, кто ни попросит, этот здоровенный малый якоря вышивал на тельняшках, на шароварах, а чаще — на платочках, которые пираты на голове на свой манер носят и морскими узлами завязывают, чтобы ветром не сдуло.

Вышивать-то вышивал, но ни с кого за работу не брал ни пиастрика, ни дублончика, ни гинеечки.

Однажды в команду новичка взяли, который никогда не видел, чтобы пират гладью вышивал. Загоготал новичок и сказал:

— Вот чудак! Не мужское это дело — вышивка. Даже смотреть противно!

— Противно? Ну ладно! — обиделся корабельный вышивальщик и швырнул за борт все иголки и нитки.

Но когда тельняшки, шаровары и платочки с вышитыми якорями износились, стали пираты своего умельца-вышивальщика упрашивать и уговаривать, чтобы он снова занялся своим четвёртым делом. Даже сами нитки и новенькие иголочки купили. А он — ни в какую. Очень разобиделся.

И пришлось пиратам самим теми иголками якоря на груди и на руках накалывать. Кое-кто и на ногах умудрился — для оригинальности.

С той поры и пошла дурацкая эта мода — наколки делать. А всё из-за новичка того неразумного, который не понимал ничегошеньки в красоте!

ИСТОРИЯ ДВЕНАДЦАТАЯ

Один пират курил трубку. Набьёт её крепким голландским табаком и давай колечки дыма в небо пускать. Целый день изо рта трубку не вынимал, только и дел, что попыхивал.

Колечки друг за дружкой вверх уплывали — и облаками становились. Не простыми облаками, а табачными. И плыли они вслед за кораблём, как белые бумажные змеи на ниточках.

А пират знай себе дымом затягивается, глазки зажмуривает, трубочку посасывает. Вот и получилось так, что облака в чёрные тучи превращались. В чёрные табачные тучи. И тогда сам пират кричал во всю свою пиратскую глотку:

— Эй, на корме! Ныряйте в каюты! Сейчас табачный дождь пойдёт!

ИСТОРИЯ ТРИНАДЦАТАЯ

Один пират хвастался, что умеет говорить по-китайски. Говорить-то он, может, и говорил, но никто на корабле по-китайски всё равно не понимал и не мог проверить: так это или нет. Поэтому пирату и не верили, думали: трепется он. А пират был гордым и сильно переживал.

И надо же было такому чуду случиться: в одном порту к ним на судно китайский купец пожаловал. Старенький, правда, в очках. Не разглядел, сослепу, видать, что на мачте чёрный флаг с черепом и костями.

А пират жутко обрадовался гостю. Ну, думает, докажу команде, что я не трепач такой-сякой распоследний. И при всех обращается к нему запросто: «Минь-цынь-фань, цупь-фипь-мань». Или что-то в этом роде. А китаец глядит на него как баран на новые ворота и головой мотает: мол, моя не понимай…

Матросы над пиратом хохочут:

— Ну и здоров ты врать! Вон китаец — и тот ни черта не разобрал!

А купец тем временем кланяется, кланяется, глаза щурит, а сам пятится к трапу от греха подальше.

Догнал его боцман на причале и на чистом английском языке спрашивает:

— А что, разве головотяп наш с тобой не по-вашему, не по-китайски запузыривал?

— Спроси что-нибудь полегче, — отвечает ему купец на чистом английском. — Я китайского не знаю, я в Лондоне родился…

Боцман так за живот и схватился, прямо затрясся от смеха:

— Не повезло нашему бедолаге. Не того туза из колоды вытащил! Вот тебе и цунь-фынь-мань!

ИСТОРИЯ ЧЕТЫРНАДЦАТАЯ

Один пират здорово кошек рисовал. Пытался он и ещё кое-кого изобразить, всяких там кусательных, бородательных, клевательных, всяких там пугательных, хватательных, рычательных, но они у него сами на себя похожими не были. А вот кошки, эти получались на все сто. Как живые. Того и гляди фыркнут и оцарапают!

А тут в корабельном трюме крысы завелись — прямо скажем, малосимпатичные и нахальные до невозможности. И до того они обнахальничали, что даже по каютам скреблись и по палубе туда-сюда шастали. И не было на них никакой управы.

Вызывает тогда к себе этого пирата, который кошек рисовал, капитан, или кто он у них там за главного был, в общем, Бульбуль — мрачная личность со скверным характером. Вызывает, первым делом свой здоровенный кулачище суёт под нос и спрашивает:

— Это видел?

— Видел! — не моргнув глазом, отвечает пират. — У меня самого — не хуже. Я…

— Заткнись! — оборвал Бульбуль. — Закрой пасть и слушай, когда начальство говорит. Так вот… Даю тебе сутки сроку, чтобы ты по всему кораблю триста кошек нарисовал, а то от этих крыс, понимаешь, житья не стало. Но гляди, чтобы пострашней! Задание понял?

— Разве я на дурака похож? — возмутился пират.

— А кто тебя знает! — стукнул кулаком по столу капитан, или как его там, короче, Бульбуль. — Это еще доказать надо. Действуй!

Пирата как штормом смыло. Схватил кисти да краску — и ну кошек малевать: чёрных, белых, рыжих и совсем непонятной масти. Всю ночь и целый день старался, а к вечеру — триста кошек нарисовал в разных позах, притом так, что от настоящих лишь тем и отличались, что не мяукали.

Увидели их крысы, задрожали и по тёмным углам забились, никуда и носа не показывали. А в первом же порту с корабля сбежали — только их и видели.

— Пожалуй, ты и вправду — не дурак! — похвалил пирата капитан Бульбуль.

— А ты зря сомневался, кэп! — подмигнул пират. — Своё дело знаем!

ИСТОРИЯ ПЯТНАДЦАТАЯ

Один пират никогда не брился. И выросла у него такая длинная борода, что расчёсывала её на палубе вся команда. А потом скатывала её в трубочку, стягивала крепким кожаным ремнём с большой медной пряжкой. Так пират свою бороду на привязи и носил.

Толку от неё никакого не было. Одна морока. Попробуй-ка этакую бородищу помыть и высушить. Легче сто простыней постирать и погладить.

Может быть, пиратская борода так ни на что и не сгодилась бы — да случай представился. На далёком острове Макаляко проводился чемпионат мира на лучшего бородача. И решило пиратское собрание:

— Пусть наш участвует! А вдруг прославимся?

Сказано — сделано. Приплыли на этот остров Макаляко, который чёрт знает куда в какую даль занесло, и говорят:

— Ни пуха тебе ни пера! Не осрами команду!

А на острове бородачей — пруд пруди. Ходят со своими бородами, как вениками улицы подметают. Ни соринки!

Пират, понятное дело, волновался, как море перед штормом. Только напрасно волновался, потому что рядом с его бородищей все прочие — бородёнками казались.

Вот и стал он чемпионом мира по бороде. А благодаря ему и вся его пиратская команда на весь мир прогремела.

ИСТОРИЯ ШЕСТНАДЦАТАЯ

Один пират вечно хмурым ходил и мрачным. Ну просто — туча тучей. Даже смотреть противно, потому что кто ни посмотрит — сразу и сам хмурился и мрачнел. Всем не по себе, а пирату — хоть бы хны!

Шуток он не понимал. Вся команда, бывает, смеётся, а его физиономия каменная. Ничто его не брало.

— А давайте мы эту дубину стоеросовую пощекочем, — предложил боцман Тумба. — Может, подействует?

Окружила матросня пирата и давай щекотать. Щекочут, щекочут, а он — ноль внимания. Потом ему надоело, он и признался:

— Чего это вы? Я щекотки не боюсь.

Тогда капитан Бульбуль командует:

— Зеркало сюда тащите!

Приволокли зеркало, как велено. Бульбуль и говорит пирату:

— Ты только глянь на себя. Что у тебя за… личико? Тьфу! Оно просто просит кирпичика! И даже не просит, а требует!

— Тьфу! — согласился пират, увидев себя в зеркале. — Ну и рожа!

— А теперь повторяй: сыр, сыр, сыр, сыр!

— Это можно, — согласился пират. — Сыр я люблю. Чего же не повторять? Сыр, сыр, сыр, сыр…

И когда он произносил это слово, то губы его сами растягивались в улыбку, приоткрывая крепкие белые зубы.

Пират смотрел в зеркало и любовался зубами. И вообще он понял, что улыбка ему очень идёт, обрадовался, как ребёнок, и первый раз в жизни засмеялся.