Валентин Катаев - Под Сморгонью Страница 2

А этот самый чи Михаил, чи Гавриил ему докладяет: "Это есть тот самыймладший фейерверкер Лепко с первой батареи шестьдесят четвертой артиллерийской бригады, который в доблестном бою пострадал за веру, царя и отечество". Бог спрашивает: "Солдат справный?" Я ему отвечаю: "А как же? Я службу свою аккуратно по уставу сполнял, до своего непосредственного начальства всегда имел уважение. Даже господин подпрапорщик могут подтвердить. А если вы мне не будете давать какую-нибудь пищу, тогда я лучше ухожу из вашего рая. Ну его к черту с таким делом!" Бог подумал-подумал и говорит: "Раз солдат справный, службу по уставу сполнял, до своего непосредственного начальства имел уважение, за веру, царя и отечество пострадал в доблестном бою, тогда ничего не попишешь. Дайте ему кушать". Тут дали мне полный бачок жареного мяса, полбуханки белого хлеба и кипарисовую ложку.

Пошел я себе в сторону, сел под райским кустиком и как следовает быть пообедал, а потом лег спать. Только я лег спать, как этот меня будит, чи Гавриил, чи Михаил: "Эй, солдат! Вставай! У нас в раю спать не полагается. У нас в раю находятся бесплотные духи. Они никогда не спят". - "А ну вас всех к черту! Веди меня до бога". Обратно приходим до бога. "Что такое за шум? - говорит. - В чем дело?" - "Солдат спать хочет!.."

Лепко рассказал, как бог подумал-подумал и позволил ему спать. Потом, выспавшись, Лепко захотелось курить, и как архангел не позволил, и как опять ходили до бога, и как бог, обратно, подумал-подумал и велел выдать восьмушку махорки "Тройка", газету "Русское слово" и две коробки спичек Лапшина: "Нехай курит, чтоб дома не журились".

Лепко рассказывал подробно, обстоятельно, не торопясь, изредка сплевывая и крутя на груди револьверный шпур свекольного цвета.

Чигринский хмурился, хмурился.

- А где же тут за меня? - наконец спросил он с напускной небрежностью. - Что-то я этого не замечаю.

- За вас сейчас будет, Капитон Иванович, - быстро сказал Лепко. - Это есть анекдот довольно длинный, часа на полтора.

Вот, значится, выкурил я две хорошие скрутки из махорки "Тройка" и газеты "Русское слово" и вдруг замечаю, что мне сильно необходимо до ветру. Побежал я по раю искать, где это находится. Бегаю, бегаю и ничего такого не вижу. Ну что тут делать? Подходит до меня этот самый чи Михаил, чи Гавриил:

"Ты чего, солдат, бегаешь?" - "До ветра хочу". Он даже рассердился: "Да ты что: с ума спятил? Здесь все-таки рай, а не бог знает что!" А я прямо-таки чуть не плачу: "Веди меня скорее до бога". Приходим. "Что такое за шум?" Архангел докладает: так и так. Бог подумал-подумал и говорит: "Нельзя". - "Как это "нельзя"?! - кричу я. - Как это может быть "нельзя", когда я уже больше не имею возможности?! Что такое, на самом деле!

Кушать даете, а до ветру не разрешаете! Тогда пустите меня назад, в часть!" Бог, обратно, подумал-подумал и говорит: "Раз солдат справный и пострадал за веру, царя и отечество в доблестном бою, тогда, поскольку мы ему действительно давали кушать, ничего не попишешь. Можно. Только отведите его подальше". Отвел меня архангел на сто шагов в сторону, выбрал тихое место за райскими деревцами, вынул свой огненный тесак и вырезал в небе аккуратный такой кружок. Небо там, знаете, синее, твердое, вроде стеклянное или, лучше сказать, фарфоровое.

"Валяй", - говорит. А я посмотрел вниз, на землю и отвечаю:

"Слушайте, извиняйте, но здесь я не могу. Вырежьте мне очко в другом месте". - "Почему такое?" - "А вот смотрите". Архангел посмотрел вниз, а внизу, аккурат под нами, как раз самая наша батарея и скамеечка, и на скамеечке как раз вы сидите, Капитоп Иванович. "Видите?" - спрашиваю архангела. "Ну, вижу, - говорит. - Так в чем дело?" - "Не могу я позволить себе такое свинство над господином подпрапорщиком. Господин подпрапорщик всегда меня любил, в наряды меня не в очередь не посылал и сказал, что на той неделе меня непременно в отпуск отпустит, домой на побывку". А этот, чи Гавриил, чи Михаил, махнул только рукой и говорит: "Ничего. Валяй. Не стесняйся. Все равно не отпустит. Брешет".

И едва успел Лепко произнести последние слова своей длинной сказки, как воздух страшно рвануло и четыре взрыва, как четыре черных земляных столба, медленно выросли впереди батареи.

Спотыкаясь, падая и срывая на бегу с елок белье, бежали батарейцы к своим блиндажам.

Вдалеке ударили четыре слабых орудийных выстрела, и почти в ту же секунду налетели четыре новых восьмидюймовых снаряда и разорвались позади, обдав батарею ливнем черной земли.

Следующие четыре снаряда разорвались на самой липейке.

Вверх полетели щепки, куски дерна, елки, ведра, рубахи. Но мы уже сидели на нарах в блиндажах, с ужасом прислушиваясь к потрясающему свисту неприятельских снарядос", бушевавших вверху. Стены шатались, ползли. Ручьи сухой пыли бежали по стенам. Куски земли завалили маленькие окошечки. В блиндажах стоял удушливый зеленоватый сумрак. Мы молчали, подавленные. Мы боялись взглянуть друг на друга, боялись пошевельнуться. Нам казалось, что малейшее движение может навлечь мгновенную смерть. Вместе с тем мы понимали, что случилось. Случилась очень простая вещь.

Мы остерегались неприятельских самолетов, но совершенно забыли о змейковых аэростатах. Одна такая "колбаса", выставленная неприятелем за Сморгоныо и незаметная в огненной пыли заката, обнаружила нашу батарею, увешанную бельем.

Я не знаю, какая сила в мире могла нас спасти!

Свыше сорока минут восьмидюймовая батарея противника ца совершенно точном прицеле буквально уничтожала нас с методичностью сверхчеловеческой, зверской.

Несколько сот десятипудовых снарядов превратили нашу батарею, наш прелестный уголок с шашечными столиками, скамеечками, клумбами и дорожками, в совершенно черное, волнистое, вспаханное поле.

В могильном сумраке блиндажа нам казалось, что прошло несколько суток.

И вот, когда мы уже думали, что этому аду никогда не будет конца, вдруг наступила полная, глубокая, блаженная, ангельская тишина. Мы подождали пять минут, десять минут и, наконец, осторожно, один за другим, стали выбираться из земли наверх.

Резкая оранжевая полоса зари плыла в глазах.

Мы были почти совсем глухие. Мир вокруг нас плыл в нестерпимой тишине. Но вот звуки стали возвращаться. С густым жужжанием пролетел майский жук.

Свежий ветерок, уносил вонь жженого гребня, выползавшую, из горячих воронок, покрывавших все пространство батареи.

Сильно потянуло холодным, эфирным запахом листьев и хвои.

Тогда мы стали выяснять потери, но оказалось, что потерь нет.

Не было не только убитых или раненых, не было даже контуженных. Были только оглушенные, но они приходили в себя.

Ни один снаряд не попал в блиндаж с людьми или в орудие. Два снаряда попали в блиндаж телефонистов, но он был пуст: телефонисты, игравшие в "скракли" далеко в поле, не успели добежать до своего блиндажа и укрылись в чужом. Блиндаж телефонистов был совершенно разбит, но на поломанной потолочной балке каким-то чудом висела совершенно не тронутая взрывами целенькая керосиновая лампа под круглым жестяным абажуром - гордость независимых и богатых телефонистов.

Некоторое время мы не знали, что делать, и в нерешительности сидели на земле, вытирая рукавами потные лица с черными носами и ушами.

Вдруг дежурный по батарее, младший фейерверкер Лепко, вскочил, поправил фуражку, обернулся и закричал:

- Встать, смирно!

Он увидел командира бригады. Генерал-майор Алешин шел в сопровождении адъютанта по исковерканной земле к батарее.

Генерал оставил свой кабриолет на шоссе. С шоссе батарея, вероятно, казалась полностью уничтоженной. Его лицо было белее мела, губы тряслись. Он спотыкался, иногда скрываясь в земле по грудь, иногда поднимаясь на насыпь так, что были видны целиком его хромовые сапоги с маленькими шпорами.

Когда он приблизился на должное расстояние, младший фейерверкер Лепко, с рукой под козырек, стремительно ринулся к нему, как вкопанный остановился за четыре шага, стукнул большими медными шпорами, отбросил левую руку ковшиком назад, выставил грудь настолько, насколько вобрал живот, и лихим, отрывистым бабьим голосом крикнул так, что в далеком лесу отозвалось эхо:

- Ваше превосходительство! Первая батарея шестьдесят четвертой вверенной вам бригады. Дежурный по батарее - младший фейерверкер Лепко. Во время дежурства никаких происшествий не случилось.

И отскочил в сторону, пропуская генерала.

Генерал хотел поздороваться, взял под козырек, запнулся, посмотрел на нас - черных и страшных, - и вдруг слезы хлынули по его старческому белому лицу. Он махнул рукой и, спотыкаясь, пошел назад, а за ним на высоких драгунских ногах шел, сутуло качаясь, адъютант подпоручик Шредер.

А мы начали откапывать орудия.

1939

КАТАЕВ Валентин Петрович (р. 1897). Под Сморгонью. Впервые опубликован в журнале "Крокодил", 1939, № 35 - 36. Печатается по изданию: Катаев Валентин. Собр. соч.: В 9-ти т. Т. 1. М.: Художественная литература, 1968.