Евгения Сергиенко - Батюшка в лопухах Страница 2

- И как с ним?

- Перевоспитали! - Дмитрий погрозил остатками лопуха: - Доберусь и я до этих, до божественных.

Отец Виталий вступился:

- По глупости, по девичьему любопытству и сходила в церковь разок. Эко дело! Что она тебе сказала?

- Я ее и не видел. Она Нюрку за мной потом два раза присылала, я и не вышел. Назло ей в совхозный клуб на танцы ушел.

- Доброе слово - это великое дело. Поговорил бы с девушкой. Христианство, если хочешь знать, держится на добрых словах.

- О, вы мастаки на это! - проговорил Дмитрий, отчаянно жалея, что не встретился вчера с Ольгой и, успокаивая свою совесть, изрек: - Мужчине положено иметь стойкий характер!

- Теория! - многоопытно опроверг отец Виталий.

Детский голосишко зазвенел в воздухе, девочка лет пяти в красном платьице вбежала во двор. Две старухи вошли за нею следом, встали перед папертью, перед Иисусом, девочку поставили между собою, учили креститься. Она смеялась, сбивалась и путалась, как в неразученной, непонятной игре. Наставницы ее отшлепали. Ребенок заплакал. Дмитрий вскочил.

- Эй, божьи одуванчики! - закричал он старухам. - Себе расшибите лбы, а ребенка не отравляйте! Слышите?

Старухи оторопели, застыли в испуге, но, разглядев отца Виталия, подняли гомон. В калитке показалась еще вереница молельщиц во главе с бабкой Аглаей. Та с ходу вступила в перебранку, налетела на старого попа:

- Ирод, пьяница, не погань храм божий! Чтобы ноги твоей здесь не было!

Аглая трясла палкой, тряслась сама, и отцу Виталию казалось, что эта старая злыдня, замолившаяся дотла, рассыплется от собственного крика черной пылью.

- Мир праху твоему, святая женщина, - невольно пожелал он.

- Чего, чего? - не поняла бабка.

- Он сказал, чтоб ты сдохла! - перевел Дмитрий.

Старуха замахнулась на "переводчика" клюкой и, возможно, огрела бы, но в этот момент на дорожке появился отец Гавриил в плотном кольце своих прихожанок.

Молодой священник, благословляя на обе стороны, шел понуро и безвольно, как на невидимом поводу.

Среди его поклонниц отец Виталий увидел Клавку, известную на селе обольстительницу, жадную на деньги и щедрую на ласки. Много лет уж она состояла в церковном активе, а с приездом нового батюшки ее благочестие возросло.

Широкая дубовая пасть двери медленно всасывала пастыря и все скопище богомолок. Клавка отстала, подтягивала чулок. Отец Виталий кликнул:

- Клавдия, побойся бога! Не искушай молодого иерея. Он монашество принял.

Застегивая резинку, Клавка похвастала:

- Уж искусила, батюшка! - перекрестилась, будто веером махнула, и юркнула в храм.

Старый батюшка плюнул, чуть было не выругался, но примирительно сказал:

- Блудница Магдалина тоже обратилась к жениху небесному, ноги ему омыла и сделалась святой.

- А девчата не пришли! - ликовал Дмитрий. - Пойдем, батя, отсюда. Но с Ольгой я категорически сегодня поговорю. Или я, или жених небесный. Подумаешь, туда же, в Магдалины пробивается!

Дома на удивление старушке-родственнице, что вела хозяйство, отец Виталий не стал опохмеляться, а умылся, причесался и сел у окна. В душе его было светло и покойно, будто сильная рука стерла обиду и хмарь.

С грядок тянуло зацветающими лакфиолиями и терпкой свежестью напоенной земли. Вдоль забора, обсыпав кусты белыми звездочками, цвел жасмин. Густой аромат, казалось, прозрачным медовым облаком висел над огородом.

Батюшка причмокнул, потянул носом и задумался о тщетности духовной суеты.

- Ну не поп, и не надо! Не все же попами работают! - умиротворенно размышлял он. Но ему помешали.

Створка окна хлопнула, и две сероглазые девичьи головы вынырнули из-за подоконника.

Обе были в голубых платочках, у одной вились рыжие прядки, у другой - льняные.

- Батюшка Виталий, мы по секрету, - шепотом сообщила рыженькая. Беленькая покраснела, сосредоточенно разглядывая наличник.

Отец Виталий при виде юных взволнованных лиц, обращенных к нему, почувствовал, как с души слетают остатки черствой, колючей шелухи. Он улыбнулся и спросил:

- Какая беда привела вас, девицы?

- Это ее! - толкнула рыженькая подругу. - Как пишется молитва за упокой?

- А кто умер?

- Нет, нет, он живой! - прошелестела беленькая, и две слезинки выпрыгнули на пунцовые щеки. Румянец был так горяч, что слезы мгновенно высохли и глянцево блестели две полоски от них.

- О чем же плакать?

- Не любит ее! - выпалила рыженькая и с досадой сказала: - Какой же вы непонятливый, батюшка! Если парень любил, а потом уже не любит и с другими гуляет, то надо в церковь подать записку, поминание, отслужить по нем за упокой. Тогда он станет сохнуть, сохнуть, изведется весь, исстрадается и вернется назад.

- Вы хотите обмануть бога, чтобы он с живым расправился, как с покойником? Ну, что ж, если это помогает в любви, то можно и написать. Однако, девушки, поминать живого за упокой - это грех великий! Господь прогневается, не ровен час, и покарает. Накличете беду, парень и вправду помрет.

Беленькую будто умыли страхом, побледнела, губы задрожали, взгляд метался, как полет бабочки.

- Не надо, не надо! - шептала она. Но рыженькая отвергла опасения:

- Не покарает! Бог знает, что это нарочно. Еще моя бабушка поминала за упокой дедушку, когда он хотел венчаться с другой. Вернулся, как миленький, приполз на коленках. Как надо писать?

- Что ж, пишите так: "помяни, господи, за упокой раба твоего такого то". Имя как?

- Митька! - фыркнула рыженькая.

- Значит за упокой раба твоего Дмитрия, - поучал батюшка, беря грех на душу.

Беленькая, всхлипнув, как ребенок, уставший от слез, подняла на священника глаза, полные сострадания ко всему человечеству, и усомнилась:

- А как же без фамилии? Вдруг начнет сохнуть, да не тот.

- Да, действительно, - почесал батюшка затылок, боясь расхохотаться, - может выйти недоразумение. Всевышнему известно, о ком речь, но для ясности надо бы указать. И приметы тоже!

- Быстров, солдат! - выпалила рыженькая. - Белобрысый, курносый, кошачьи глаза. Страсть одна, глядеть не на что.

Батюшка вытаращился, крякнул, открыл и закрыл рот.

- Неправда! - трепещущим голоском отстаивала беленькая. - Он симпатичный! И глаза у него голубые в крапинку.

- Прямо, красавец! - показала рыженькая язык подруге. - Было бы на кого слезы тратить! Танцевал всю ночь с лошадиными фельдшерицами, а Ольга ревела по нем. Батюшка Виталий, как написать, чтобы изменщика сильнее скрючило, чтобы он наполовину усох?

- Не надо, не надо! - запротестовала беленькая. - Пусть только немножечко посохнет, а потом я его прощу.

Сероглазая, тоненькая, со взглядом ясным и трепетным, она напоминала березку, что стоит на пригорке, укрывшись кусочком неба вместо платка.

- Никому не говорите, - жалобно попросила, - никому, никому!

Рыжая знающе постращала:

- Грех рассказывать, батюшка! Это тайна исповеди!

Отец Виталий побожился и клятвенно осенил себя широким крестом.

Голубые платочки вспорхнули, замелькали возле изгороди, покружили у жасмина, будто два больших голубых мотылька, покачались над душистым созвездием и пропали.

Отставной поп щурился, посмеивался и гадал: огласит или не огласит такое подробное поминание молодой священник? Он бы, отец Виталий, непременно огласил! Для смеха. Бабки бы лишний раз отругали - не привыкать!

...Весть о том, что помер Митька Быстров и его поминали в церкви, разлетелась со скоростью радиоволны. Калитка Быстровых хлопала равномерно, как исправный автоматический механизм, впуская и выпуская ошалелых посетителей.

Митькина мать, дородная женщина, на которую всю жизнь были тесны жакетки и блузки, высунувшись из окна, негодовала:

- Голову оторву той свистушке, что это придумала! Разве так привораживают? Нужно лучину жечь и в трубу выкликать! А то взяли моду - отпевать живьем.

Митька, злой, как стручковый перец, чистил на крыльце сапоги и лично принимал соболезнования семье покойного. Сапожная щетка смертоносным оружием мелькала в его руках.

Опровержение ударило молнией и свалилось на головы верующих раньше, чем они из церкви разошлись по домам.

- Быстров Митрий живой и здоровый!

Прихожане обескураженно разводили руками, топтались на паперти, ахали, охали, жалели молодого попа:

- Либо не здоров на голову, либо замечтался. То-то я слушаю несуразное он читает!

- Слыхано ли обращаться к богу по фамилии? Бог по кличкам и то всех знает. Перед ним нет ни чинов, ни фамилий!

- Ах, какой стыд!

- Смехота, мать моя. Тьфу!

- Помру, бабоньки, не верьте, коли отец Гавриил станет отпевать!

Солнце задержалось на закате на краю неба, ухватилось лучами за красноватые стволы берез, подсматривало и смеялось золотым глазом.

Отца Виталия еле добудились. Спросонья и спохмелья он никак не мог уразуметь, что от него хотят члены церковного совета - три сухоньких старичка, как три комарика, в парусиновых сюртучках.