Марина Загидуллина - КузинаЖурналистика Страница 20

Тележурналистика – особое направление. Вроде бы та же «кузи на», да не та. В МГУ даже отдельный факультет тележурналистики учредили. Когда Интернет стал синонимом электричества (то есть спрашивать сегодня: есть ли у тебя дома Интернет – уже так же смешно, как спрашивать, есть ли электричество), то много говорили о «смерти» телевидения. Но на самом деле даже история западной аудитории (где доступность и качество Интернета опережают наши показатели) показывает, что телевизор остается верным другом большей половине человечества. Но дело даже не в ТВ как таковом, а именно в новостных программах. Именно телевидению доверяет население больше всех других каналов, когда речь идет об официальной информации.

И тележурналистика продолжает оставаться «фавориткой» среди других «кузин». Здесь ведь еще чрезвычайно важен такой фактор, как «победа визуальности на отдельно взятой планете». Это значит, что в масштабе всего человечества наступил такой период, когда картинка оказалась важнее буквы (подписи к ней). Этакий переход в комикс-пространство. И даже не в комикс, а именно в электронные движущиеся картинки – видео. Звук здесь выступает в помощь изображению, и он может быть вообще не связан собственно со словом. Показывать стало важнее, чем рассказывать. Новости развивались в этом же направлении. И вот – можешь посмотреть программу «No comments» – только видео с места происшествия, никаких пояснений, анализа и пр.

Эта новая эпоха мгновенно придала тележурналистике невиданные темпы роста: от младенческого состояния первых десятилетий, когда журналист, собственно, оставался «писателем», автором письменного текста, почему-то озвучивающим этот текст перед камерой («говорящая голова»), журналистика телевизионная сразу перешла в совсем иное качество: теперь новости становились событием, не уступающим по замыслу, техническому исполнению, воздействию каким-нибудь художественным фильмам. (Ну, само собой, не буквально! И всё же…) Этот новый стиль требовал и нового тележурналиста.

Своеобразным эталоном нового формата и стало творчество Леонида Парфенова. До перестройки, еще в жанрах советской журналистики, Парфенов был просто «хорошим журналистом». Его работы появлялись в известнейшем тогда журнале «Огонек», в центральных газетах «Правда», «Советская культура». Для выходца из провинции (он родился в Череповце Вологодской области, в вологодские СМИ и пришел работать после журфака Ленинградского университета) это уже был значительный результат. Есть известное признание жены Парфенова, тоже профессиональной журналистки, о ее знакомстве с Парфеновым – сначала ей попалась его работа с курсов повышения квалификации работников телевидения о Борисе Гребенщикове: «Поразил потрясающий, нешаблонный стиль – легкий, веселый, раскованный, чего в советские времена практически не бывало». А потом он показывал ей Петербург: «То был Петербург Леонида Парфенова, который включал в себя и Гоголя, и Достоевского, и Пушкина, и еще многих замечательных людей, но плюс к этому были и различные кафе, и клубы, где собирались рок-музыканты, и какие-то неизвестные парки, дворики, переулки, каналы… Это был его мир, его жизнь. И он провел меня по такому, своему, Петербургу. Я была просто ошарашена. И поняла, что… влюбилась в него. Он был какой-то особенный: с одной стороны, очень естественный в общении, с другой – ироничный, с европейским изыском, в общем, совершенно несоветский человек…»

Это замечательное признание помогает понять главное качество Парфенова – свободу от условностей и штампов. Знаменитому французскому поэту Шарлю Бодлеру принадлежит чудесное высказывание: «Гений – это создатель стереотипа». Вот только вдумайся в эти слова. Гений – это тот, кто создал что-то совершенно новое, и оно стало стереотипом, общим местом, частью жизни, без которой эта жизнь уже не мыслится. Когда-то Карамзин придумал русское совершенно слово «промышленность», казавшееся современникам диким. Но ведь теперь нам и в голову не приходит, что это было авторское изобретение! (Кстати, и «влюбленность» Карамзин придумал – для обогащения русского языка. Слово «влюбиться» было, а слова «влюбленность» – как обозначения состояния – не было).

Так вот, Парфенов ни один стереотип принимать не собирался, а зато создал новый, очень свежий тип журнализма, который моментально увлек других, превратился в настоящий «dolce stil nuovo» – «новый сладостный стиль» (так называлась поэтическая школа в Италии эпохи раннего Возрождения – свежее, яркое явление в тогдашней литературе).

Особенности этого нового стиля в тележурналистике так запросто и не опишешь.

Телевидение в его «послужном списке» появилось еще в советское время – Парфенов стал спецкором программы «Мир и молодежь» Гостелерадио СССР. Но настоящая слава к нему пришла уже после слома советской системы, когда он начал цикл передач «Намедни». Что он сделал в первую очередь, так отбросил прочь, как старую упаковку, жесткий принцип советских новостных программ (он держался и на радио, и на телевидении) – «политика – экономика – культура – спорт – погода». Теперь программа просто была настоящим фейерверком новостей, и единственным композиционным стержнем был интерес, то есть поддержка интереса аудитории. «Не оторваться» – вот это было главной наградой каждой программы. Ее смотрели «на одном дыхании».

Позднее в одном из интервью Парфенов упомянул один из терминов западной журналистики – инфотеймент, слово-«бумажник»: «информация» + «развлечение». Однако очень часто эту самую вторую часть слова понимают неправильно – как именно «приправу» к новости, что-то такое пикантное, развязное, забавное, с чем новость и будет «съедена» аудиторией. Но у Парфенова в его новом подходе работали совершенно иные принципы. «Развлечение» было эквивалентом сильного воздействия на аудиторию, которое заставляло людей смотреть программу не отрываясь, боясь пропустить кадр, фразу, эпизод очередного ролика.

В основе этого подхода лежали три главных принципа, которые ты можешь учесть в своих журналистских опытах уже сегодня. Первое – интерес поддерживался за счет подачи новых, неслыханных фактов. Ты скажешь – что ж, простое информирование. Это верно. Но в то же время это был настоящий информационный штурм – факты выплескивались на аудиторию, и азарт самого говорящего передавался и слушателям. Второе – это детективность. Здесь уже интерес поддерживается за счет того, что журналист ведет за собой зрителя по дороге собственных открытий. Он, журналист, конечно, уже знает, что ждет в «конце тоннеля». Но идет он по тоннелю в той же тьме, что и зритель, – заново переживая поиск истины. Это особый жанр – журналистское расследование, суть его не только в собственно поиске информации, но и в умении показать путь к результату. В таком случае получается именно детектив – и тут уж тоже никак не оторваться. И, наконец, третий способ удержать внимание – лиричность. Ведь в том, что рассказывает Парфенов в серии передач «Намедни. Наша эра», нового почти ничего нет – он обращается к памяти зрителей, к тому, какие шпильки вошли в моду, как переживала страна полет Гагарина, как начинались войны и какие вести доносились из-за железного занавеса. Обращаясь к памяти поколения, Парфенов проживал и свою жизнь заново – не случайно он начал с 1961 года, когда ему исполнился год. И поэтому рассказ об этих прошлых событиях тоже превращался в чудесную новость – он был ироничен и грустен одновременно, в нем был мощный пласт ностальгии по тем странным, ушедшим временам. Лиричность повествования заставляла зрителя взволновано следить за историей, растроганно улыбаться, смеяться и даже плакать.

Профессиональное досье Парфенова переполнено успешными проектами. То главный редактор «Русского Newsweek’a», то автор документальных фильмов о писателях-классиках, а то и об Урале, – он всегда оставался самим собой. Но само российское телевидение оказалось для него при этом, скорее, «средой сопротивления»: на вручении ему премии имени Влада Листьева в 2010 году он с горечью заметил, что такое телевидение научилось хорошо развлекать и веселить, но назвать его гражданским не представляется возможным. Парфенов добавил, что бороться он не будет, – он просто хочет назвать вещи своими именами. Он читал свою речь по бумажке, и черная бабочка на его белой рубашке была как-то беспомощно перекошена, будто он начал снимать ее, но не успел – вызвали на сцену. Такой же странной была и речь тележурналиста, признающего, что в России нет и не может быть даже намека на живое свободное слово.

Но на самом деле его фильмы – на любую тему, пусть даже очень и очень далекую от политики – таким словом всегда и являются. Еще одна интересная черта его творчества – неистощимость всё новых удивительных комбинаций, например, игрового и неигрового кино, высокотехнологичных спецэффектов и «любительской съемки»; а главное – Парфенов умеет обходиться без «самоцитирования», не повторяется. Вроде бы, так же захватывающе, как всегда, но нет, как-то по-другому…