Нора Аргунова - Не бойся, это я ! (рассказы) Страница 20

Шурша прутьями, не таясь, волчица уверенно шла прямо к месту, где лежала рысь. Лесная кошка была крупным, ловким, сильным животным, а волчица невелика, худа, неказиста, но двигалась она бесстрашно, и рысь изготовилась.

Волчица припала к земле. Кожа у неё на морде собралась в складки, открывая клыки. Губы дрожали. Рысь вскинула когтистую лапу, но волчица не двигалась, не собиралась нападать. Они застыли одна против другой выгнувшая спину, шипящая, растерянная кошка и маленькая волчица.

Рысь попятилась. Волчица встала, наблюдая, как она уходит. Рысь легко взмахнула на согнутую берёзу и оглянулась. Волчица ждала. Кошка, прижимаясь, сбежала вниз по наклонённому стволу, и лопатки у неё на спине горбатились боязливо.

1

Впервые волчица решилась отойти подальше от логова. За дни, пока ждала щенят, и потом, ухаживая за ними, она истомилась и теперь шла, жадно втягивая сырой весенний воздух.

Она шагнула с тропы, проложенной старым волком, и провалилась в рыхлом водянистом снегу. Снег холодил ей горячий живот. Она постояла, потом легла, покаталась на спине и затихла.

Она была молода и полна сил, однако с её непоседливым нравом трудно нести материнские обязанности. Волчат всего трое, но они так малы, что ещё ничего не умеют сами. Стоит отойти, улечься неподалёку, как снова пора к ним. Волчица возвращается, переворачивает щенка, вылизывает ему живот, увлекается и лижет грудь, тупое рыльце с беззубым молочным ртом. Сквозь лёгкий и плотный детский мех добирается до горячей кожи, ведёт вдоль податливых позвонков, моет, приглаживает, укладывает возле себя. Вылизывает остальных. И следит, как сосёт каждый из них: азартная маленькая волчица, крупный щенок и средний.

И так дни и ночи, и отвлекаешься только в те минуты, когда старый волк выкладывает мясо, которое ему удалось добыть.

Сегодня она оторвалась наконец от гнезда. Вышла на жировку, словила и съела двух зайчат и шла обратно. Сейчас она, со щенячьи разбросанными лапами и оттянутыми губами, с приоткрытой узкой розовой пастью, дыша часто и мелко, лежала на спине, вся обмякнув, закатив янтарные глаза, а над ней плыл туман...

Мгновение - и волчица вскочила, отряхнулась. Её уже тянуло домой. Она двинулась дальше.

Ещё раз она сошла с тропы там, где лежало бревно. Обычно она впрыгивала на это бревно, чтобы оглядеться. Но сегодня его припорошило мокрым снегом, и волчица, взобравшись, мельком посмотрев в стороны, пошла с опаской, балансируя хвостом, занятая лишь тем, чтобы не поскользнуться.

Внезапно она заметила старого волка, уловила выражение, с каким он следит за ней, и полетела к нему прыжками.

Нос к носу волчица стояла возле волка. Она обнюхивала его большую голову, засовывала нос в его заросшее ухо, и глаза её лучились. А он подставлял ей поседевший лоб, могучую мохнатую шею...

Ему было много лет. Большую часть жизни он прожил со своей первой волчицей. Когда её застрелили, старый побывал в капкане.

Он и раньше понимал, что такое капкан. Как бы ни запрятывали люди это чудовищное сооружение вместе с цепью, как бы ни старались убрать запах металла и своих рук, закопать, замаскировать, придать естественный вид месту, где насторожены смертоносные челюсти - старый волк не ошибался. Он замечал покосившуюся травинку на дёрне, по-новому лежащую валежину, накиданные листья.

Люди знают много способов, уничтожающих запах капкана, но старый всегда его чуял. Зимой, когда человек считал, что сама природа спешит на помощь, занося капкан снегом и уж вовсе ничего подозрительного не оставляя на поверхности, матёрый зверь всё-таки обходил опасные места. Потому что дикое животное - это часть природы, а волк, веками травимый людьми, стал самым напряжённым её нервом. Сжимаемый холодом капкан для него звучал.

Но в ту зиму застрелили волчицу, с которой он прожил почти шесть лет. В тоске он не находил себе места. Он присоединялся к стае, бросал её, сутками лежал, свернувшись, безразличный ко всему, разыскивал стаю снова. Охотился один, изредка вместе с другими, и еда не лезла ему в горло.

Он напоролся на капкан. Ему сдавило, искалечило переднюю ногу, и он стал бешено вырываться. Он грыз железо и дико озирался, зная, что скоро явится человек. Он обломал бы себе зубы или перегрыз онемевшую лапу, а волку лучше погибнуть сразу, чем остаться беззубым инвалидом, который беспомощно мнёт и, давясь, заглатывает целиком какую-нибудь жалкую добычу, медленно слабея от голода.

К великому счастью, дуги капкана сошлись неплотно. Волк дёргал лапу, сдвигался понемногу, и вот он высвободился и бросился бежать, вскидываясь всем корпусом, держа на весу сломанную, набрякшую ногу.

Теперь он хотел жить. Он и волчица были родоначальниками окрестных волков. За шесть лет ни одного выводка не удалось им сохранить целиком. Волчата умирали от болезней и несчастных случаев, а достигшие зрелости разбредались в поисках собственной судьбы. Но и живших поблизости хватало, чтобы образовать большую семью. Они сплачивались на зиму, потому что стае легче выжить, чем одиночке.

Старая волчица обычно двигалась впереди, старый волк замыкал шествие. Теперь другая оказалась во главе, и его место было тоже занято. Быть может, уважение, которым старый пользовался, охраняло его. Никто и не подумал тронуть раненого. Он бы погиб от голода, если б не стая. Он ковылял следом и кормился тем, что оставалось от стаи.

Лапа зажила, но в эту весну он оставался один.

Волк с волчицей сходятся навсегда; из года в год выхаживать им детей, оберегать и учить, и трудными зимами водить их, малых и полувзрослых, в поисках пропитания. Изо дня в день вместе... И волки избирают друг друга. Старый встречал и других самок, но ни одна из них не привлекла его.

Февральским солнечным, льдистым утром он напал на след незнакомой волчицы. Добежав до поляны, он мгновенно разглядел пару взъерошенных волков-трёхлеток и волчицу, лежавшую на снегу. Легко выпрямившись, подняв небольшую голову, она посматривала по сторонам, будто снисходительно охраняя двух дурней, забывших об осторожности.

В позе её угадывались независимость и с трудам подавляемая живость, а недлинная узкая морда имела одну черту, иногда свойственную волкам: она была остра и в то же время чуть курноса.

Старый вышел на поляну. Молодые волки подскочили, разъярённые. Он молча показал клыки, и один трёхлеток отпрянул и уставился остолбенело не по-волчьи круглыми глазами. Короткий пушистый хвост, до того лихо вздёрнутый, повис с испугом и недоумением. Но второй зверь, с хрящеватой мордой, длинным и вёртким телом, надвинулся боком, вызывающе. Они встали голова к голове, затем медленно переступили наструненными ногами, и плечо прижалось к плечу, шея к шее, морды наперекрёст легли на вздыбленные спины. Они сошлись - старый и молодой.

Так начался странный поединок. Клыки и челюсти бездействовали, мышцы каменно напряглись, тела упирались, теснили всё с большей силою. Это был поединок характеров, испытание выдержки. Казалось, нервный срыв близок и драки не избежать.

Но не просто крепостью воли и мускулов мерились они в те долгие минуты. Острая волчья интуиция бурно говорила в обоих. Молодой вдруг ощутил, каков его соперник, и растерялся.

Звери не шевельнулись, и человеческий глаз не смог бы уловить, что произошло, но волчица, зорко наблюдавшая за ними, всё поняла. Затем она увидела, как чуть отстранился крупный волк, а другой, утеряв воинственную осанку, сник, повалился на спину. Он ещё скалился, и старый волк стоял над ним, гневно ловя каждое движение.

Молодой перестал скалиться. Он сконфуженно поджал хвост и лапы, и эта поза обезоруживающей покорности защитила его. Потому что никогда волк не тронет другого, сдавшегося волка.

Старый направился к волчице.

Он был одет в богатую, с чёрной седловиной на широкой спине и густым торчащим воротником шубу, он плавно, несмотря на хромоту, нёс своё тяжёлое туловище.

И волчица не сводила с него взгляда, заинтересованная...

2

Волчица щенилась второй раз, и до сих пор ничто не омрачало её материнства. И всё-таки она, от природы наделённая живым, лёгким нравом (насколько может быть лёгким нрав волка), с самого детства понимала, кого ей надо опасаться. Когда ещё ни след, ни запах врага не были ей знакомы, её уха достиг однажды визг бензопилы, дотянулась, растекаясь по кустам, терпкая вонь раненой хвои и гарь лесоповала, и она поняла, что там человек.

Словно имелся в её мозгу отдельный центр, столь же необходимый, как дыхательный или зрительный, и он денно и нощно вырабатывал напоминание о том, что существует человек. Спала ли волчица, валялась, кряхтя и почёсываясь, под густой елью или, быстро прикидывая и рассчитывая на ходу, загоняла добычу - центр действовал.

Иногда с такой же отчётливостью, с какой настораживал, он успокаивал, если опасности не было. "Можно", - будто слышала волчица, и это означало, что можно унять напряжение, расслабиться, повалиться на землю и дать щенкам на себя налететь. И вскочить, сбросить их, помчаться, валяя их на ходу, увёртываясь. И вдруг замереть. Замирают и волчата. Что там? Подбирается, затаилось? Где? С какой стороны? - и снова пышный хвост по ветру, и кутерьма, и старый не выдерживает и ввязывается...