Георгий Березко - Знамя на холме (Командир дивизии) Страница 20

— Начальника артиллерии — к телефону! — приказал Богданов. — Инженера — к телефону! Капитан Игнатьев — ко мне!

Из угла шагнул начальник резерва — невысокий офицер лет двадцати пяти. Его дыхание пресеклось, и щеки быстро начали темнеть.

— Деревня сейчас будет взята, — сказал Богданов. — Будешь преследовать немца… Оседлаешь шоссе…

Тарелкин, карту! Так вот, — закончил он, объяснив задачу. — Дело нехитрое… Целой дивизией на тебя навалятся — стой на месте. До конца стой! Чтобы ни одна немецкая душа по шоссе не проскочила.

— Разрешите отправляться?

— Птицей! — сказал комдив, слабо улыбнувшись.

Игнатьев подошел к краю настила и вдруг действительно, подобно птице, спорхнул вниз. Он ловко присел, выпрямился и побежал к двери.

Богданов по телефону распорядился о новой задаче для артиллерии и переговорил с командиром саперного батальона. Пока ему вызывали командира одиннадцатого полка, он крикнул Зуеву:

— Сережа, коня! Едем в тринадцатый.

Внизу, ожидая лошади, он потянулся за папиросами и с удивлением обнаружил, что коробка раздавлена. Богданов расправил крышку, и глазам его снова предстал черный силуэт всадника в бело-голубом ущелье. На секунду полковник испытал острое удовольствие, как от встречи со старым товарищем тревожных часов. Но коробку пришлось выбросить, и Богданов взял папиросу, предложенную одним из офицеров. Закурив, он вышел во двор. «Не должен немец уйти, — мысленно говорил себе полковник. — Горбунов перехватит его на западе… Дашкову надо быстро двигаться на Лаптево…». Садясь в седло, Богданов подумал, что ему некогда сейчас в полной мере насладиться тем, что произошло. Сражение пока продолжалось, и множество новых задач обступило комдива. Он вынужден был, видимо, отложить свою радость до более свободного часа. «Как странно, — подумал он, — мне казалось, эта минута будет иной». Он не представлял себе, впрочем, какой именно.

Глава двенадцатая. Наступление продолжается

К утру нового дня пространство в несколько десятков квадратных километров было очищено от немцев. В лесу еще ловили бежавших и уничтожали тех. кто сопротивлялся.

Вследствие маневра Горбунова, перерезавшего главные пути отхода неприятеля, количество пленных быстро увеличивалось.

Богданов возвращался на свой командный пункт. Ветер утих, и в утреннем ясном, по-зимнему лазоревом воздухе оцепенели необыкновенные, розовые деревья. Конь под комдивом шел некрупной рысью. Кудрявые кусты, обросшие пышным инеем, нависали над самой дорогой, и казалось, она заставлена по обеим сторонам облаками. Громко стучали копыта, и два всадника на рыжих конях ехали, опустив поводья. Зуев дремал в седле, и голова его валилась на грудь.

Деревья неожиданно расступились, и Богданов увидел впереди отвоеванную землю. Бело-розовые поляны сверкали на солнце так, что больно было смотреть. В замерзших садах виднелись крыши близкой деревни. Дым поднимался из труб совершенно прямо, как на детских рисунках.

Комдив щурился от блеска и слепящей чистоты этого зимнего утра. Улыбаясь ему, Богданов думал, однако, о том, что Игнатьев уже втянулся в огневой бой на шоссе, что связь с левым соседом пока не установлена, что в дивинтендантстве нет махорки. Армия продолжала наступать, и не думать обо всем этом комдив не мог. Он даже чувствовал тревогу по поводу некоторых особенностей новой обстановки и мысленно составлял необходимые приказы. Но где-то на очереди находились другие мысли, и радость, которой не было времени отдаться, жила в кем, ожидал своего часа. Подобно непрочитанному письму из дома, Богданов носил ее при себе, чтобы обстоятельно насладиться на досуге. Большое счастье только еще предстояло ему, и, вспоминая об этом, полковник чувствовал приятное нетерпение.

Дорога пошла вниз, и через несколько минут всадники подъехали к деревне. У околицы лежали убитые немцы с восковыми, окоченевшими лицами. Вокруг валялись пулеметные ленты, желтые винтовочные патроны, плоские синие ящики. Некоторые были раскрыты, и небольшие сигаровидные мины с красным оперением торчали в снегу, яркие, как игрушки.

Комдив и Зуев медленно ехали по широкой людной улице. Было очень морозно, и солдаты около походных кухонь топали валенками, сутулились, толкались. Несколько человек, выстроившись цепочкой, разгружали автомашины с хлебом. Бойцы устраивались на новом месте — переходили из дома в дом, носили военное имущество, кололи дрова, раздавали газеты, курили, шумели, мерзли, жили. Среди них сновали дети, укутанные в платки, и голосили от счастья смеющиеся и заплаканные женщины. Было неповторимое утро освобождения, но победители, занятые своими делами, многого не замечали.

Богданов сошел с коня возле походной кухни и потребовал ложку. Гороховый суп из концентратов показался комдиву невкусным, и он долго распекал оробевшего повара — молодого, светловолосого, с гладким сизым лицом.

— Почему лаврового листа не кладешь? — кричал Богданов.

— Не выдали, — оправдывался повар.

— А вот я проверю! — пригрозил комдив и приказал вызвать к себе помкомполка по хозяйственной части.

Потом он вступил в разговор с окружающими его людьми.

— Видать, у нас артиллерии прибыло, товарищ полковник, — сказал один из бойцов, озябший, краснолицый человек в халате, почерневшем на груди от переползаний.

— Легче было? — спросил Богданов.

— Как же не легче! Раньше я его с винтовки бил, а он меня из укрытия с пулемета. А теперь я его с пушки по пулемету. Удобно…

— Разрешите спросить, — обратился к комдиву молодой сержант с перевязанным лбом. Ушанка не влезала на его забинтованную голову и топорщилась наверху.

— Давай.

— Объясните, товарищ полковник, как с продажными шкурами… с изменниками то есть, которые у фашистов служили. Разрешите сразу кончать…

— Можно и не сразу. Арестовать и сдать по назначению.

— Ясно, — с сожалением сказал солдат.

В нескольких шагах от бойцов стояли и прислушивались женщины. Старуха с удивительно белым, бескровным лицом кланялась и вытирала глаза кончиком платка. Женщина с пылающими щеками, в сбившемся на затылок платке, в распахнутом, не смотря на мороз, тулупе, все время всплескивала руками. И все исступленно вглядывались в фигуры бойцов, в знакомые, русские, понятные лица. Но бойцы уже привыкли к этим встречам. Ибо восстановление справедливости являлось ежедневным, военным трудом Красной Армии. И, толпясь около походной кухни, солдаты обсуждали с командиром дивизии только технические подробности своей высокой профессии.

Полковник попрощался с бойцами и легко вскочил в седло. Конь затанцевал под всадником, и люди расступились.

На выезде из деревни стояли у плетня три тяжелых немецких орудия. Заиндевевшие мохнатые стволы пленных чудовищ были развернуты в разные стороны, как будто удивленно озирались. За деревней полковник пустил коня галопом. Дорога снова свернула в лес, потом он поредел, и слева от себя комдив увидел высоту, которую вчера брал. Здесь дрался Горбунов, наносивший фланговый удар. Скат холма был завален трупами в зеленоватых шинелях и брошенным оружием. Солнце поднималось выше, снег белел и сверкал. Богданов при поднялся в седле и, рукой прикрывая глаза, пытался мысленно воспроизвести движение атаки. Взглянув на солнце, он снова заторопился. Через десять минут Богданов спешился у своего КП.

На крыльце избы стоял Степан. Увидев полковника, мальчик стремительно сбежал по ступенькам навстречу, но в двух шагах остановился и отвел вниз глаза.

— Хозяин, здорово! — сказал Богданов.

— Здорово! — ответил Степан неожиданно звонко, но не поднимая глаз.

Необыкновенное смущение вдруг овладело мальчиком. Все утро он был очень счастлив и весело бродил по своим опустошенным владениям, исполненный нового, уже Позабывшегося чувства безопасности. Он глядел вокруг себя, безотчетно удивляясь тому, что все сегодня выглядит иначе, хотя, в сущности, никак не изменилось. Ему снова нравились белый снег, деревья, глубокие следы на снегу, колодец с круглым, небольшим от наросшего льда отверстием, ржавое ведро без донышка в углу пустого хлева… И, задирая вверх голову, Степан созерцал такое голубое, высокое, прекрасное небо, какого, кажется, никогда еще не было… Увидев могущественного человека, подарившего ему все это, мальчик испытал не благодарность — она была еще мало понятна ему, — но острое восхищение. Он не устоял на месте… Однако сейчас же устыдился своего движения, быть может слишком бурного. Он густо покраснел, чувствуя ужасное смятение. Пытаясь побороть неловкость, Степан поджал одну ногу и быстро запрыгал прочь на другой. Тут же он решил, что ему надо добраться таким образом до самого дальнего угла двора.

«Чертенок, ему и горя мало, — с удовольствием подумал Богданов. — Что же все-таки с ним делать? Оставлять одного — жалко, с собой взять — мал еще… А, ничего, пусть растет в армии», решил полковник.