Уле Маттсон - Бриг «Три лилии» Страница 21

— А если у них нет такой бумаги? — спросила Туа-Туа.

Миккель сплюнул. Тогда… тогда дело будет посложнее.

Он приподнял ружье затекшими руками:

— Придется стрелять.

— Ой, что ты! — всполошилась Туа-Туа. — Вдруг попадешь в кого-нибудь… Тш-ш-ш, вот они!

Прямо перед ними выросла долговязая фигура Мандюса Утота. Он стоял к ним спиной. Мандюс нагнулся: шнур был готов, осталось только поплевать три раза, «чтобы трахнуло как следует», и подпалить.

— Руки вверх! — сказал Миккель.

Мандюс Утот обронил спички и обернулся, разинув рот. Прямо в живот ему смотрело черное дуло. А за дулом стоял Миккель Миккельсон, известный также под кличкой «Хромой Заяц».

Мандюс Утот и остальных тоже знал — не только девчонку, но и шавку. Он поплевал на большой палец — обжегся о спичку — и снова поглядел на ружье.

— Нет, вы поглядите только! — запел он. — Какие знатные гости пожаловали! Миккель Хромой, да с ружьем! Чай, не заряженное?

— Сейчас проверю, — сказал Миккель и потянул спуск.

— Стой! Дружище Миккель, господь с тобой! — закричал Мандюс Утот и поднял руки кверху. — Не надо! Как бабушка, здорова? Положь-ка ружьишко вон на тот камень, а я тебе пятак дам.

— Сначала бумаги покажи, — сказал Миккель.

— Какие бумаги, Миккель, дружочек?

— Насчет участка, что застолбили, — ответил Миккель. А коли нет бумаг, Мандюс Утот, придется тебя застрелить, так в старательском уставе записано…

Мандюс медленно открыл рот, но у него вдруг пропал голос.

— …потому что участок — Патов, — закончил Миккель.

— Гора — Синторова, — возразил Мандюс Утот.

— А он застолбил ее? — спросил Миккель.

Этого Мандюс не знал.

— Как по-твоему, Туа-Туа? — Миккель повернулся к ней. Застрелим и Синтора тоже?

Но Туа-Туа зажмурилась и заткнула уши пальцами — от нее совета ждать было нечего. Мандюс Утот осмелел.

— Вот так-то, гора Синторова! — повторил он. — А с Синтором шутки плохи. Он, как разозлится, натирает вожжи мокрой солью, и, уж кто отведает этих вожжей, тот полгода не сядет! Так что положи лучше ружьишко на камень, Миккель. Получишь два пятака, за то что ты молодец и сирота. К тому же бумага, о которой ты толкуешь, есть, только я ее дома забыл, на столе.

Видно, Туа-Туа открыла глаза, потому что Миккель почувствовал вдруг, как она ткнула его пальцем в спину.

— Миккель, к пристани чья-то лодка подходит, — сообщила она. — Уж не Пат ли?

— Где? — Миккель опустил ружье.

А Мандюс только того и ждал. В тот же миг он нагнулся, чиркнул спичкой о штаны и подпалил шнур.

— Расходись! — заорал он. — Живо! Сейчас трахнет!

Боббе прямо в нос попал пороховой дым; он тявкнул и побежал в кусты. За ним, скользя и спотыкаясь, кинулась ТуаТуа.

На бегу она кричала:

— Скорей! Чего ждешь? Взрывает, не видишь?!

Мандюс размахивал красным флагом.

— Берегись! — орал он на весь Бранте Клев.

И где-то вдали отозвались его помощники:

— Береги-и-ись!

Миккель вскинул ружье на плечо и бросился за остальными. Шлеп, шлеп по ручьям, только брызги летели! Он плюхнулся на живот и скатился в расщелину, где притаились Боббе и Туа-Туа. Лицо Миккеля горело.

— Теперь пусть взрывают! — ворчал он. — Заметила, кто в лодке сидел? Пат! Вот увидишь, он! Услыхал взрывы и подумал: «Никак, на моем участке распоряжаются». Будет теперь Синтору!.. Слышишь, Туа-Туа, что я говорю?

Туа-Туа шепнула в ответ:

— Да, да, Миккель, слышу. Ложись! Ой, сейчас взрыв будет!

— И последний, помяни мое слово! Как думаешь, он уже причалил?.. Чу, что это, Туа-Туа?

— Бе-ре-ги-ись! — рокотал голос Мандюса в другом конце Бранте Клева.

Туа-Туа всхлипывала, зарывшись в вереск. Шнур шипел. Миккель привстал на коленях.

— Что же это такое?.. — недоумевал он.

Если бы Туа-Туа в это мгновение подняла голову, она увидела бы, что лицо Миккеля побелело как бумага. Губы его задрожали, горло сжалось, и он еле вымолвил:

— Уль… Ульрика.

Что привлекло сюда овечку, никому не ведомо, но только вдруг из леса появилась Ульрика Прекрасношерстая.

Она шла и блеяла, держа в зубах зеленую веточку. Может, соскучилась по Боббе? Миккель схватил Боббе за шиворот, потому что пес тоже заметил овечку, и закричал:

— Уходи, Ульрика! Здесь взрывают!..

Боббе радостно тявкнул и стал вырываться. Ульрика вежливо заблеяла, но Миккеля не послушалась: она любила подразнить его. К тому же над камнями вился непонятный дымок. Вдруг там что-нибудь вкусное? И она пошла туда.

А вдалеке отдавался голос Мандюса Утота:

— Бере-ги-и-ись!

Шнур шипел все ближе к шпуру. Оставалось всего три метра. Или два?

Миккель передал Боббе Туа-Туа:

— Прижмись к земле, коли не хочешь, чтобы голову оторвало. Да подержи Боббе, пока я…

Туа-Туа обняла вырывающегося Боббе. Миккель положил ружье на кочку и нацелился в воздух.

— Миккель, ты что… что задумал? — в ужасе пролепетала ТуаТуа.

— Спугнуть ее — вот что! — сердито ответил он. — Видишь — не слушается… Лежи, тебе сказано!

Ульрика вскочила на тур; отсюда открывался чудесный вид на море. Вот это игра: она смело ходит по камням, а ее друзья лежат и кричат. Ульрика весело заблеяла. Не боюсь я никого, хоть медведя сюда подавай! Она понюхала горящий шнур и чихнула. Нет, зеленые ветки лучше пахнут.

Миккель прижал щеку к прикладу.

— Заткни уши, сейчас бабахнет! — сказал он Туа-Туа. Стреляю!

Он зажмурился и нажал спусковой крючок. Какой тугой! Он нажал сильнее. Боббе взвизгнул и спрятал нос в вереск. Туа-Туа затаила дыхание.

Бам-м-м!

Ульрика подскочила вверх, как мячик, и приземлилась с испуганным криком, растопырив ноги. И надо же так: правое заднее копытце попало в трещину и застряло. Ульрика оказалась словно в капкане.

Старые ружья отдают так, что только держись. Миккелю показалось, что весь Бранте Клев обрушился на него.

Пороховой дым щипал глаза и ноздри.

— Миккель! Ой, Миккель!.. — жалобно причитала Туа-Туа. — Она застряла.

Облако дыма над вереском развеялось, и Миккель увидел Ульрику. Она громко блеяла, подпрыгивая на трех ногах. С тура сыпались камни. Шнур горел…

Миккель отбросил ружье и всхлипнул:

— Если Ульрика пропадет, утоплюсь! Где Боббе?

До камней было шагов семьдесят. Еще двадцать, нет, десять секунд, и…

Туа-Туа подтолкнула Боббе вперед. Миккель притянул его к себе.

— Боббе, — зашептал он, — славный, хороший Боббе, отгони ее, не то останутся от нее рожки да ножки! Лай на нее, шуми, пока ногу не выдернет! Слышишь, Боббе? Не то останемся мы без Ульрики. Понял?

Боббе тявкнул, лизнул ему руку и выскочил из кустов.

Подъем был крутой, а Боббе — старый. Хвост торчал вверх, словно палка, а лай звучал так, будто кто тряс сухой горох в жестяной банке.

— Быстрее! — кричал Миккель. — Еще быстрее, Боббе!

Боббе напряг последние силы. Ульрика дергала ногу и блеяла. Сорок шагов оставалось Боббе. Тридцать…. Да полно, можно ли одним лаем освободить овцу?

Туа-Туа громко ревела, зарывшись в вереск.

— Боюсь смотреть… Не добежал еще?

— Сейчас, — успокоил ее Миккель. — Гляди, она уже сообразила. С толком ногу дергает… Туа-Туа! — вскричал он вдруг, поднимаясь. — Она почти освободилась!

Она…

Блеяние Ульрики и лай Боббе заглушили его голос.

Ульрика заметила Боббе. Она замотала головой, как это всегда делают овечки, увидев добрых друзей, и стала тянуть изо всех сил. Овечья нога тонкая; еще немного, еще…

И она очутилась на свободе. А Боббе честно трусил по камням.

— Есть, Туа-Туа! Освободилась! — вопил Миккель. — Хромает, да ничего. Побежала к морю!.. Боббе! Назад, Боббе!

Но Боббе не слышал его. Старые собаки плохо видят, а слышат и того хуже. У Боббе оставалось всего три зуба, но его лучшего друга звали Ульрика Прекрасношерстая.

Только одна мысль была в его собачьей голове: Ульрика на туре, еще немного — и я буду с ней. Розовый язык болтался, в груди сипело. Лаять он уже не мог.

— Боббе! Боббе! Боббе!.. — отчаянно кричали ему вслед два голоса.

Какое там! Боббе был почти у цели. Ему так хотелось поскорее затеять игру с Ульрикой, подергать ее в шутку за пушистый хвостик, а потом зарыться мордой в теплую шубку.

Ба-бах-х-х!..

Если плотниково ружье бахнуло громко, то взрыв ахнул в семь раз громче. На Миккеля и Туа-Туа посыпались земля и осколки. Здоровенный камень, величиной с черепицу, шлепнулся совсем рядом. Мелкие камешки визжали в воздухе, словно картечь.

Миккель лежал и думал: «Нет у меня больше Боббе, нет…»

Медленно развеялся дым.

Издали донесся голос Мандюса Утота:

— Выходи-и-и!

Миккель повернулся с боку на бок. Падая во время взрыва, он ушибся и расшатал зуб. Но разве тут до зуба?