Борис Хотимский - Три горы над Славутичем Страница 23

Широка старая дорога, идут по ней кони по три в ряд, то чутко уставят острые уши, то гневно прижмут. Одни гарцуют, взмахивают мордами, просят повода либо спорят с хозяином. Другие, покорясь строго натянутой узде, идут собранно, гордо изогнув гривастые шеи. Дружно, бодро идут кони, ступая в лад боевой походной песне, гремящей над робко притихшей степью.

Сизокрылый орелна гнездо полетел.Гей, огей, он полете-ел!Княжий конь на зареко Днепру поскакал.Гей, огей, он поскака-ал!

Кий едет впереди на черногривом гнедом коне, в синем своем плаще с белым подбоем, прикрывающем доспехи и половину каштанового конского крупа. Голова князя не покрыта — ветер вихрит русо-седые его волосы, как степную траву. Крытый золоченой медью шелом с синими перьями из острого верха зацеплен за переднюю луку седла. Рядом — на выносливом пегом степняке — долгобородый Горазд, в серебряном ромейском панцире поверх кольчуги. С другого боку — на злом вороном жеребце — Хорив, черноусый, сероглазый, в черном плаще и вороненом шеломе с золотой насечкой.

За ними следуют, голова к голове, два темно-серых в яблоках коня. На одном — гридень под княжьим стягом: на бело-синем шелку вышиты золотом конская голова под звездой, меч и стрела перекрещенные. То же — на щите Кия. На другом же сером коне — Врячислав, вчера еще отрок-гонец, а ныне гридень, с мечом на поясе, с великим луком через плечо, в кольчуге и железном шеломе с бармицей.

Следом — сотня гридней, все с бело-синими щитами, а на долгих копьях полощутся под ветром бело-синие значки. Вся сотня в островерхих антских шеломах с бармицами, в крепких ромейских латах поверх легких Полянских кольчуг. Отборнейшие, бывалые бойцы, лучшие из кметов!

За гриднями — головная тысяча, за ней — другая, третья… пятая… Тысяцкие — под своими стягами, сотские и десятские — под своими значками. За дружинами — ратники и вои с воеводами во челе. Не та толпа, великая да бестолковая, с которой Рекс когда-то водил юного Кия в его первый, а свой последний поход. Теперь за князем Полянским идет послушное его единой воле слаженное войско — не хуже ромейского…

Всадники, всадники, всадники… Разве сочтешь их? Обернется князь и не видит конца своему войску, далеко за окоемом еще тянется и тянется оно через степь. Не видно ему и обоза под конной сторожей. Там, в обозе, Белослава, там и выкупленные все же настырным Хоривом рабы-каменотесы. А за обозом — замыкающая тысяча, где рядом с тысяцким едет сам сивоусый Воислав, надежнейший из бояр. От него вперед, к князю, и обратно то и дело носятся во весь мах отроки-гонцы, обходя идущих по дороге и топча неудержимыми конями красные маки.

А за княжьим конеммы на Горы придем.Гей, огей, мы все приде-ем!И днепровской водоюконей напоим.Гей, огей, мы напои-им!

— Нельзя нам было на Истре оставаться, — говорил Кий своим спутникам. — Ну, отбились бы раз, отбились другой, все одно — не было бы там житья от славинов.

— Примучить их было надобно, — проворчал Хорив, подергивая повод и горяча своего вороного. — Ромеи подмогу бы прислали. Совладали бы, не впервой!

— И Воислав теперь то же твердит, — вставил Горазд безразличным голосом, так что нельзя было понять, одобряет он такое суждение или не одобряет.

— Не цукай коня зря, — заметил Кий Хориву и молвил насмешливо: — Славинов примучить недолго, как же! Воиславу полслова скажи только — и нету славинов.

— А лодии да челны для чего побросали? — не унимался Хорив. — Отправили бы обоз водой, не тащили бы его на хвосте, давно бы к Горам подошли. Сколько челнов оставили!..

— Лодии да челны, брат мой, за год новые оснастить можно. А войско новое за год не вырастишь. Оно не как жито — как дуб растет, не скоро да крепко. И его, как дуб, только секирой свалить можно… Нет, други мои, не жалею я, что с Истра ушел. О другом жалею: что с Днепра уходил. И не жалею, что челны да лодии оставил. Жалею, что Горы оставлял.

Не часто доводилось слыхать подобные речи от Кия, не любил князь каяться. Изумленные услышанным, Хорив и Горазд умолкли.

— Гляди, княже! — крикнул позади Брячислав. — Глядите все! Вон там…

— Ну и зорок же ты! — похвалил Кий, вглядываясь в указанную даль, где едва приметно темнели то ли камни, то ли хижины, то ли обман марева. — А ведь не стоят на месте! Нет, не камни…

— Неужто обры? — затревожился Хорив, тоже с трудом различая темные пятна вдали.

— Не должны быть обры, — ответил Кий не слишком уверенно. — Рановато обрам сюда дойти. Может, дозорные россичей или гонцы от Щека?

— Так далеко от Гор? — усомнился Горазд.

— То кони! — разглядел Брячислав. — Одни кони, без всадников. Может, сеча была?

Кий все вглядывался, вглядывался и вдруг рассмеялся с облегчением:

— Нет, Славно, не сеча. Теперь и я вижу, не один ты… Верно, кони! Только — дикие. Тарпаны. Догнать их не просто. Я на своем веку только двоих стрелой достал.

— Дозволь! — серые глаза Хорива загорелись. — Я мигом слетаю и ворочусь.

— Дозволь и мне, княже! — попросился вослед Брячислав. — Моя стрела не минует тарпана.

— Не дозволю, — сурово отказал Кий. — Пока не воротимся на Горы, велю всем вместе держаться. Степь — не Майдан. Вы мне для более важных дел надобны. И твоим стрелам, Славко, еще немало найдется целей. А на тарпанов еще поохотимся, после. Когда древлян одолеем и от обров отобьемся.

— Еще от ромеев бы отбиться, — добавил Хорив. — Ведь не простят, пошлют вдогон. И к Горам явятся. Что тогда?

— Ромеям не до нас теперь, — успокоил Горазд. — Им через славинов не пройти. Могут обров натравить, то другой разговор.

— Обры нас и так и этак не минуют. — Кий вздохнул. — Успеть бы изготовиться!

А в родной сторонезори жарко горят.Гей, огей, они горя-ят!Под шеломом огнемочи гридня горят.Гей, огей, они горя-ят!

Несут ветры над травами степными песню кметов Полянских. Идет по степной дороге войско великое, хвоста не видать…

Зато видать теперь вдоль окоема одну, две, три полоски темные. То — перелески, там конец степи. Уже и до Днепра не так далеко. Кони будто учуяли трепетными ноздрями донесшееся дыхание реки — резвее пошли. Скоро земли россичей, там, как у себя, там все свои…

21

ПОЛЯНСКИЙ ОБЫЧАЙ

Когда Брячислав — еще до ухода своего гонцом на Истр — впервой увидал на Киевом перевозе Боянку, дочь перевозчика, то, казалось, не придал тому особой значимости. Но с той поры едва лишь наступала ночь и, отходя ко сну, смежал он веки, тотчас видел желтую косу до пояса. А заслышав где-либо вдали девичье пение, начинал тосковать непривычно и снова вспоминал Боянку, похожие на крылья ласточки ее брови на смуглом скуластеньком личике и все ту же долгую косу. Будто оплела его своей чудесной косой, да день ото дня, ночь от ночи все туже и туже…

Не раз с той поры встречал он ее, возвращаясь с охоты, у перевоза. Теперь Боянка не отворачивалась, глядела без страха своими серо-синими, как днепровская вода, очами в темных ресницах. Бывало глядя так, щурилась — насмешливо, непонятно, будто вот-вот прыснет. То ли солнце слепило, то ли Брячислав смешным виделся.

А что в нем смешного? Раз было решился, набрался духу, предложил ей не чирочка какого-нибудь — лебедя великолепного. За такую птицу на погосте три ромейских монетки серебряных дать могли.

— На что мне? — Боянка перекинула косу, перестала щуриться, глянула безразлично. — Отцу вон отдай, за перевоз.

— Ты и отдай ему! — вскипел Брячислав, швырнув драгоценную птицу к босым ее ногам, побросал в сердцах всю прочую добычу и тут же, не раздеваясь и не разуваясь, только лук со стрелами держа над головой, вбежал по песчаной мели в реку, разбрызгивая воду, кинулся в волну и поплыл на правый берег, загребая одной только свободной рукой. А перевоз был рядом…

— Во дурной! — удивилась Боянка, глядя ему вослед и презрительно пожав плечиком. Глаза ее опять сощурились было насмешливо, но тут же распахнулись, затревожились. Другим уже голосом сказала вслух сама себе: — Утопнет ведь…

От досады даже босою ножкой притопнула. Потом глянула на лежавшую тут же битую птицу, подобрала ее всю — не оставлять же, пропадет! — и потащила к отцу.

После того Брячислав долго не появлялся. Боянка же места себе не находила: неужто утоп, не доплыл? Да нет же, она сама видела, как из воды на правый берег выбрался. А может, простыл тогда в реке и занемог? А может… Ой!

И когда, спустя какое-то время, снова увидела его у перевоза, не смогла, не успела утаить радости в очах, подбежала даже, тронула за рукав, будто не веря, что это он, тот самый…