Валентин Катаев - Остров Эрендорф Страница 24

Матапаль поднял маленькую плотную руку в белой перчатке и приподнял цилиндр.

Он сказал:

– Господа! Сегодняшнее торжество, которое, в сущности, началось ещё вчера гибелью Японии и несколькими сильными подземными толчками, о которых сообщалось из разных частей света, я открою небольшой официальной декларацией. С этого момента острову, на котором мы имеем честь находиться, присваивается имя величайшего писателя нашей эпохи, славного мастера и конструктора нашего быта, мистера Эрендорфа. Остров Эрендорф. Не правда ли, господа, это звучит великолепно?

– Остров Эрендорф, – не правда ли, это великолепно? – выкрикнул в сто раз усиленный голос Матапаля из рупора над входом Дворца Центра.

Гости закричали "ура".

В хрустальном зале блеснули бокалы и выстрелили пробки. Матапаль протянул руку, и в ней очутился длинный, узкий бокал. Матапаль улыбнулся частью левой щеки и кивнул Эрендорфу, который раскланивался направо и налево, как тенор, прижимая перчатки к манишке.

Когда возбуждение дам улеглось, Матапаль продолжал…

Теперь опять необходимо вернуться к Вану, который падал в океан. Великий учитель сказал, что у Вана есть свои плюсы и минусы. Он не ошибся. К минусам Вана следует отнести его страшную неудачливость. Что же касается плюсов, то у Вана был один несомненный плюс: Ван умел превосходно нырять и гениально плавать.

Вынырнув на поверхность воды и убедившись, что он жив, а также что до трапа "Юпитера" оставалось не более полумили, Ван встряхнул головой, как пудель, быстро снял апельсинные башмаки и пиджак и стремительно поплыл к кораблю, отчаянно работая руками и ногами.

– …Господа, – продолжал Матапаль, – теперь я должен сказать вам несколько слов по поводу будущего идеального капиталистического общества, которое…

В этот момент в зале произошло замешательство, и двое голых людей, синеватых и совершенно мокрых, упали на колени к ногам Матапаля. Один из них был рыжий, а у другого на груди болтались остатки крахмальной манишки.

– Мистер Матапаль! – жалобно воскликнул голый человек в манишке, стыдливо прикрывая обеими руками свою не слишком впечатляющую наготу. – Мистер Матапаль, вы, вероятно, меня не узнаете. Я – Линоль… Батист Линоль, которого вы, по рассеянности, не успели захватить с собой на остров… Но я пришёл… То есть, вернее, приплыл… Ах, господин Матапаль, я так несчастен… Я очень низко пал, это правда… Я даже осмелился сидеть на вашем кресле.

Батист зарыдал.

– Больше того… Я курил… ваши… па-па-па…

– …пиросы, – добавил жалобно Галифакс (ибо это был он).

– Больше того… я… это самое… требовал индейку… с каштанами… из автомата… я… я… я… даже был премьер-министром… Простите нас! О, простите нас!

Оба голых человека протянули к Матапалю голубые, горестные руки.

– Хорошо, – сказал Матапаль. – По случаю торжества я прощаю вас. Отведите этих молодых людей в питомник лакеев. Двадцать долларов в неделю, с вычетом всех выкуренных папирос и съеденных индеек. Напитки – за счёт компании. Ступайте!

Голые были уведены. Дамы опять повернулись в сторону Матапаля.

– Итак, господа… – сказал Матапаль.

…А в это время Ван наконец доплыл до «Юпитера» и схватился за трап. Он отфыркался и быстро вскарабкался на палубу.

– Эй! – крикнул он матросу, который, вытянув шею над бортом, как загипнотизированный смотрел вдаль. – Эй, вы! Здесь профессор Грант?

– Идите вы к чёрту со своим профессором, не видите разве, что делается.

Ван бросился по лестнице вниз, как гончая собака, лопавшая на верный след, побежал по длинному корабельному коридору мимо длинного ряда дверей. Возле одной из них он услышал грозный голос Гранта:

– Пустите же, чёрт возьми! Я не позволю вам шутить с выдающимся учёным и членом академии! Это просто наглость!

Ван в один прыжок очутился у двери каюты.

– А, вы здесь! Наконец-то я вас поймал. Теперь вы не уйдёте от меня!

Он забарабанил обоими кулаками в дверь. Изнутри послышался точно такой же стук. Это стучал разъярённый профессор.

– Пустите! – закричал Ван.

– Пустите! – закричал Грант.

И они снова принялись колотить кулаками в дверь…

– Итак, господа, – сказал Матапаль, и бокал, в который упал большой кусок штукатурки, выпал из его рук. Стены зашатались. Послышался подземный гул. Эрендорф ещё раз понюхал воздух, запахший серой, и кинулся к дверям. Но, вероятно, было уже поздно. Дворец Центра треснул сверху донизу. Колонны упали на джентльменов. Затем всё смешалось в одном общем крике.

– Джимми… Ты видишь… – Елена показала рукой на остров.

Джимми посмотрел и замер.

– Товарищи! – кричал Пейч в рупор. – Смотрите туда!

Матросы кинулись к бортам. Над островом поднялось облако пыли и огня.

И остров, на глазах у всех, с лёгким треском провалился в океан, как Мефистофель в саду Маргариты.

Синие волны океана сомкнулись над ним, и отвесное полуденное тропическое солнце заиграло на зыби нестерпимой серебряной чешуёй. В то же мгновенье намагниченное железо размагнитилось. Потрясающее "ура" грянуло над эскадрой.

Раскрепощённая дверь каюты распахнулась, и профессор Грант со свёртком под мышкой косыми, старческими прыжками бросился наверх.

– Держите его! – завопил Ван, кидаясь вслед за профессором.

Профессор Грант выскочил на палубу и бросился к Пейчу, который как зачарованный не мог отвести глаз от того места, где только что был остров.

– Послушайте! – взволнованно воскликнул Грант. – Меня там заперли. Я чуть не опоздал. Куда это вы смотрите? Э?.. Где остров?

– Провалился, – сказал Пейч.

У профессора с носа упали консервы.

– Что?! Вы этим хотите сказать, что я плохой геолог? Вы мне за это ответите.

В этот момент Ван подскочил к профессору и схватил его за рукав.

– Слава богу! Наконец-то я вас нашёл! Теперь моя репутация будет спасена…

Профессор побагровел.

– К чёрту! Меня очень мало трогает спасение вашей репутации, когда моя собственная погибла.

– Выслушайте меня! – взволнованно воскликнул Ван.

– Не хочу! – закричал профессор. – Я им докажу, как дважды два четыре, что остров не мог провалиться. Елена! Где мой арифмометр? Ах, вот он, под мышкой. Проклятая рассеянность… Сейчас я повторю свои вычисления, проверенные мною трижды…

С этими словами профессор быстро развернул бумагу и вытащил арифмометр.

Ван слабо вскрикнул.

– Не надо! Ради бога, не надо! Не губите моей репутации и репутации фирмы. Тут произошло недоразумение!

Ван стал в позу и быстро заговорил:

– Всем известно, что фирма Дуглас Мортон и К° (Нью-Йорк, Десятая авеню), по выработке пишущих и счётных машин, касс и арифмометров, представителем которой являюсь я, есть самая честная, аккуратная и самая долголетняя фирма в Штатах, хотя многие торговцы, как, например, негодяй Мурфи, утверждают противное. В данном случае произошло грустное недоразумение, которое я и стараюсь вот уже целый месяц уладить, во избежание распространения в обществе и среди клиентов ложного взгляда на наши машины. По недосмотру главного монтёра, в вашем арифмометре номер восемьсот двадцать девять миллионов семьсот двадцать четыре тысячи пятьсот один АВ вместо плюса поставлен минус, и наоборот… Наша фирма приносит вам свои извинения по поводу этого прискорбного инци…

– Моя репутация спасена! – вскричал профессор Грант. – Вместо плюса минус! Это в корне меняет дело. Значит, остров провалился вполне научно, и все материки, наоборот, остаются на своих местах.

– Только, ради бога, не разглашайте этого прискорбного случая! – зарыдал Ван. – И наша фирма готова компенсировать вам все убытки, причинённые нашей ошибкой.

– Милый! – воскликнул Пейч. – Да мы готовы поставить вам при жизни небольшой памятник, этот арифмометр отправить в музей, а вашу фирму освободить от всяких налогов на пятьдесят лет.

– Теперь я оправдал доверие своего патрона, и моя репутация спасена! – торжественно проговорил Ван.

Как видит читатель, у этого малютки с детективными наклонностями были свои маленькие плюсы и минусы.

А на том месте, где ещё недавно находился остров Матапаля, теперь плавал какой-то странный предмет. Вытащенный на палубу, он оказался большим жёлтым чемоданом с загадочными буквами "Д. Э.". С большими предосторожностями матросы открыли чемодан. В нём сидел изящный, вечно молодой человек во фраке, похожий на маслину. Перед ним стоял диктофон.

– А вот и я! – сказал он резво. – "Д. Э." в переводе на шестьдесят четыре языка значит: "Да здравствует Эрендорф". И вообще, где здесь ближайшая редакция? У меня есть куча сенсационнейшего материала. Могу предложить и социальный романчик.

Что касается Елены и Джимми, то наш читатель, вероятно, уже догадался. Они поцеловались.

Но в этом не было никакой неожиданной развязки.