Ханиф Курейши - Будда из пригорода Страница 27

- Нет, Карим, не сегодня, - вздохнула она.

Но я не отставал: нарисуй меня, нарисуй меня, нарисуй меня, мама! Ругал её. Разозлился страшно. Не хотел, чтобы она сдавалась и мучила себя размышлениями, забившись в темную норку. Жизнь для мамы была сущим адом. Ты постепенно слепнешь, тебя насилуют, забывают о твоем дне рождения, Никсон побеждает на выборах, твой муж уходит к блондинке из Бекенгема, потом ты стареешь, не можешь передвигаться, и умираешь. Ничего хорошего на земле случиться с тобой не может. Тогда как у других подобная точка зрения может выработать стоическое отношение к жизни, у мамы она породила только жалость к себе. Поэтому я был удивлен, что в конце концов она начала меня рисовать, рука её вновь летала над листом, в глазах появился огонек. Я замер, изо всех сил стараясь не шевелиться. Когда она вылезла из постели и пошла в ванную, велев мне не подглядывать, я тут же воспользовался шансом.

- Ну не ерзай, - жалобно попросила она, вернувшись и продолжив свое занятие. - У меня глаза не получаются.

Как же заставить её понять? Может, не надо было ничего говорить. Но я был рационалистом.

- Мам, - сказал я. - Ты смотришь на меня, твоего старшего сына, Карима. Рисунок получился замечательный, и не слишком волосатый, но это портрет папы, правда? Это же его большой нос и двойной подбородок. И мешки под глазами - его мешки, не мои. Мам, это совершенно не мое лицо.

- Ну, дорогой, с годами сыновья становятся очень похожи на своих отцов, разве нет? - и посмотрела на меня со значением. - Вы же оба меня бросили, не так ли?

- Я тебя не бросал, - сказал я. - Я приду как только понадоблюсь. Я учусь, не забывай, в этом все дело.

- Ага, знаю я, чему ты там учишься. - Не слишком ли часто мои домашние с иронией отзываются обо мне и о том, чем я занимаюсь? - Я одна-одинешенька. Никто меня не любит.

- Нет, любят.

- Нет, не любят и не помогают. Никто и пальцем не шевельнет, чтобы помочь мне.

- Мам, я тебя люблю, - сказал я. - Просто виду не подаю.

- Нет, - сказала она.

Я поцеловал её и обнял, и постарался убраться из этого дома, ни с кем не попрощавшись. На цыпочках сошел вниз и выскользнул на улицу, и почти добрался до ворот, когда из-за угла стремглав выскочил Тед и схватил меня за рукав. Видно, подстерегал, затаившись в засаде.

- Скажи отцу, что мы все в восторге от того, что он сделал. Он мне здорово помог!

- Хорошо, скажу, - сказал я, вырываясь.

- Не забудь.

- Ладно, ладно.

Чуть не бегом возвращался я в Южный Лондон, в квартиру Джамилы. Заварил себе целый чайник мятного чая и молча уселся за стол в гостиной. В голове у меня царило смятение. Пытался отвлечься, сосредоточившись на Джамиле. Она, как всегда, сидела за столом, лицо освещено мягким светом настольной лампы. На стопке библиотечных книг - большой кувшин с ярко-красными полевыми цветами и эвкалиптом. Думая о людях, которых любишь, всегда выбираешь какие-то моменты - определенный день, а то и целые недели, - когда они прекрасней всего, когда в них идеально сочетаются юность и мудрость, красота и душевный покой. И пока Джамила увлеченно читала, бубня под нос, а Чангиз, лежавший на своем топчане в окружении "особенных" книжек, покрытых слоем пыли, посвященных крикету журналов и початых пакетиков с печеньем, поедал её глазами, я почувствовал, что сейчас - момент наивысшего расцвета её личности. Ведь и я мог бы так же сидеть сейчас, как фанат, глядящий на свою любимую актрису, как любовник, глядящий на свою возлюбленную, и не думать о маме и о том, что же с ней делать. Если вообще возможно помочь другому человеку.

Чангиз дождался, пока я допью чай; тревога моя слегка улеглась. Потом он взглянул на меня.

- Ну как?

- Что "ну как"?

Он, кряхтя, сполз с топчана с видом человека, который пытается идти, держа в руках пять футбольных мячей.

- Пошли, - сказал он, волоча меня в кухню.

- Послушай, Карим, - зашептал он. - Я должен сегодня уйти.

- Да?

- Да.

Он попытался придать важность своему пухлому лицу. Что бы он ни делал, доставляло мне радость. Дразнить его было одним из самых приятных развлечений в моей жизни.

- Ну и уходи, - сказал я. - Тебя же, вроде, никто не держит.

- Тсс. Я ухожу с моей подругой Шинко, - доверчиво сказал он. - Она хочет показать мне Тауэр. А ещё я прочитал о некоторых новых позах, ага. Весьма диковинных, когда женщина стоит на коленях. Мужчина сзади. Так что ты оставайся и отвлекай Джамилу.

- Отвлекать Джамилу? - я рассмеялся. - Пузырь, да ей плевать, здесь ты или нет. Ей все равно, где ты.

- Что?

- А чего ей волноваться-то, Чангиз?

- Ну ладно, ладно, - сказал он, отодвигаясь. - Я понял.

Я продолжал язвить.

- Зато Анвар волнуется, недавно о твоем здоровье спрашивал. - Страх и уныние немедленно отразились на лице Чангиза. Восхитительное зрелище! Нельзя сказать, чтоб это была его любимая тема для разговора. - Ну что, Чангиз, штанишки обмочил от страха?

- Этот говнюк, мой тесть, на целый день у меня эрекцию отобьет, сказал он. - Лучше уйду поскорей.

Но я удержал его за увечную руку и продолжал:

- Меня уже тошнит от него, вечно на тебя жалуется. Пора тебе что-то с ним делать.

- Этот гад думает, я ему слуга, что ли? Какой из меня торговец! Я в бизнесе ничего не смыслю, не мое это. Я человек умственного труда, не какой-нибудь необразованный иммигрант-замухрышка, который едет сюда, чтобы вкалывать день и ночь. Скажи ему, чтоб не забывал этого.

- Ладно, скажу. Но предупреждаю, Чангиз, он собирается написать твоему отцу и брату и рассказать, какая ты на самом деле ленивая, жирная задница. Я знаю что говорю, потому что он просил меня набрать письмо на компьютере.

Он схватил меня за руку. Лицо у него было взволнованное.

- Ради бога, только не это! Выкради это письма, если сможешь. Умоляю!

- Сделаю все, что в моих силах, Чангиз, я ведь тебя как брата люблю.

- Ага, и я тебя! - с чувством сказал он.

Стояла жара, я лежал на спине голый рядом с Джамилой. Все окна были открыты, и с улицы вливались в комнату выхлопы машин и ругань безработных. Джамила попросила трахнуть её, и я стал мазать ей между ног вазелином, руководствуясь инструкциями вроде "сильнее", "еще сильнее, пожалуйста" и "да, но ты все-таки не зубы чистишь, а любовью занимаешься". Я спросил, щекоча ей носом ухо:

- А Чангиз тебе совсем безразличен?

По-моему, мой вопрос её удивил.

- Чангиз? Он милый, правда, так симпатично хрюкает от удовольствия, когда читает, ходит и спрашивает, не хочу ли я чего-нибудь поесть. Но меня вынудили стать его женой. Он мне тут не нужен. И я не вижу причины испытывать к нему какие-либо чувства.

- А что если он тебя любит, Джамила?

Она села и уставилась на меня. Потом выставила вперед руку и произнесла со страстью:

- Карим, в мире много людей, которым нужна забота и сочувствие, в этой расистской стране много угнетенных людей, таких, как наш народ, который каждый день подвергается оскорблениям. Вот их я жалею, а не мужа. Честно говоря, он иногда раздражает меня до безумия. Чем он живет - разве это жизнь? Жалкое зрелище!

Я покрывал её живот и грудь поцелуями, как она любит, покусывал и щипал, пытаясь отвлечь, но она все равно думала о Чангизе.

- Он вообще-то просто паразит, сексуально недоразвитый. Вот что я о нем думаю, уж если думаю.

- Сексуально недоразвитый? Он сейчас как раз пошел развиваться. К своей постоянной проститутке. Зовут её Шинко.

- Нет! Серьезно? Правда?

- Самая что ни на есть.

- Рассказывай, рассказывай!

И я рассказал о покровительствующем Чангизу святом по имени Гарольд Роббинс, о Шинко, о проблемах с выбором позы. В результате нам захотелось самим испробовать многочисленные позиции, этим же наверняка занимались и Чангиз с Шинко, пока мы здесь перемывали им косточки. Позже, когда мы лежали, обнявшись, она сказала:

- А ты-то как живешь, Карим? Ты какой-то грустный.

Мне и вправду было грустно. Как же было не грустить, когда мама день за днем не встает с кровати в чужом доме, совершенно раздавленная тем, что папа ушел к другой. Оправится ли она когда-нибудь? Она обладает такими великолепными качествами, моя мама, - обаянием, добротой, порядочностью, но оценит ли кто-нибудь эти достоинства, не причинит ли ей снова боль?

Потом Джамила спросила:

- Что ты теперь собираешься делать, Карим, ты ведь бросил колледж?

- Как бросил? Не бросил. Просто реже появляюсь на лекциях. Давай не будем об этом, а то у меня депрессия начнется. А ты что будешь делать в жизни?

Она вдохновенно заговорила:

- Я-то не бездельничаю, как может показаться с первого взгляда. Я серьезно готовлюсь. Только не знаю пока, к чему. Просто чувствую, что мне необходимо знать вещи, которые однажды мне очень пригодятся, чтобы понять, как устроен мир.

Мы снова любили друг друга, и, наверное, здорово утомились, потому что проснулся я часа через два, не раньше. Проснулся от холода. Джамила спала, накрыв ноги простыней. Как в тумане, сполз я с кровати, чтобы подобрать упавшее на пол покрывало, и случайно бросил взгляд в гостиную, где в темноте, глядя на меня со своего топчана, лежал Чангиз. Лицо его было бесстрастным; быть может, немного печальным, но скорее все-таки безучастным. Похоже, он давно наблюдал за нами, лежа на животе. Я захлопнул дверь спальни, поспешно оделся и разбудил Джамилу. Я часто гадал, как поступлю в такой ситуации, но все оказалось просто. Я выскочил из квартиры, не поднимая глаз на своего друга, оставив мужа и жену наедине, и чувствуя, что всех предал - и Чангиза, и маму с папой, и самого себя.