Владимир Пистоленко - Памятное лето Сережки Зотова Страница 27

Отдохнув, Сергей не спеша оделся и поплелся домой. На душе у него было не очень-то весело.

Все же Таня права: ни к чему было затевать это дурацкое прыганье с обрыва. И что он доказал? Ничего. А она не то чтоб похвалить, даже обиделась… Ну и пускай обижается, на поклон к ней никто не пойдет. Обойдемся и без нее. Думая так, Сергей просто успокаивал себя, на самом деле он готов был сделать что угодно, только бы Таня не сердилась.

В избе Манефы Семеновны не было. Сергей нашел ее в погребушке. Старуха перебирала картошку.

— Вернулся? — спросила она, пристально взглянув на Сергея.

— Ага. Перешел. В седьмой. Вот табель.

Манефа Семеновна показала свои черные руки:

— Измажу.

Она тут же сама себе полила из кружки, вытерла руки фартуком.

— Ну-ка, дай, чего там.

Сергей протянул табель. Манефа Семеновна внимательно просмотрела его.

— Молодец, Сереженька, хорошая у тебя головушка. Бог даст, далеко пойдешь. — Она обняла Сергея, поцеловала в голову. — Беги переоденься да приходи сюда. Поможешь перебирать. Потом уж обедать.

Сергею была приятна похвала Манефы Семеновны. Крутнувшись на одной ноге, он убежал в дом. Теперь он почти семиклассник! А как же! В табеле так и написано: «Переведен в седьмой класс»!

Переодевшись, Сергей вернулся в погребушку, уселся рядом с бабкой. Отборная, одна к одной, картошка лежала большой кучей. Вчера они открыли яму и почти все время таскали клубни в погребушку. Сейчас их перебирали. Нужно было каждую картофелину протереть ладонями, обломать ростки, если они есть, проверить, нет ли гнили, и только после этого бережно, чтобы не повредить, бросить в другую кучу. Занятые делом и каждый своими думами, молчали. Манефа Семеновна работала сосредоточенно, плотно сжав губы, а Сергей, как всегда, первый не начинал разговора. Он думал о том, как же ему сказать Манефе Семеновне, что завтра он поедет в поле. С чего начать такой разговор?

— Вчерась у нас гость был, — первой нарушила молчание Манефа Семеновна.

Сергей вопросительно взглянул на нее, стараясь угадать, кто именно приходил к ним.

— Наш старец Никон, — пояснила Манефа Семеновна.

Она ждала вопроса, зачем приходил Никон, но Сергей промолчал.

— Никон Сергеевич тебя спрашивал, — продолжала Манефа Семеновна.

— А зачем я ему?

— В помощники к себе взять хочет.

— Какие помощники? — недоуменно спросил Сергей.

— Степан Силыч приболел. Старый человек. Ноги не держат. И голоса не хватает вычитывать на молении все, что положено. Давеча заходил — только хрипит. А службу божью бросать нельзя. Без моления душа человеческая стынет. Вот Никон Сергеевич и решился, спасибо ему, тебя вспомнить и пригласить в пару Силычу. Тут как раз троица подходит, праздничные бдения будут. Больше, говорит, не на кого надеяться. Во всем Потоцком нет другого человека, чтоб читал по-церковному. И потом, говорит Никон Сергеевич, как ты богу обещан — надо начинать служить ему. Я-то так рада, так рада, что господи! И заработок маленько у тебя будет. А потом же родителям твоим на том свете как приятно, господи! Грехи их вольные или невольные отмолятся. Возрадуются они за тебя.

На Манефу Семеновну напала редкая говорливость. Она не спеша роняла слова, выражая свою радость по поводу случившегося, и даже не поинтересовалась, что же думает об этом сам Сергей.

— И еще старец Никон сказал: как окончишь седьмой класс, он отправить тебя в особое училище может.

Манефа Семеновна замолчала. Молчал и Сергей. На душе стало пакостно. Ему хотелось крикнуть, что он не желает помогать ни старцу Никону, ни Силычу, что никогда не пойдет он в это училище. Но Сергей не осмеливался возражать бабке, ее суровый вид всегда сковывал его язык, связывал волю.

Манефу Семеновну стало злить его молчание, и она недовольно спросила:

— Ты чего же нахнюпился? Не мне честь оказывают, а тебе. И нечего молча носом сопеть.

— Не хочу я… — чуть слышно проговорил Сергей.

— Чего?! — оторопела Манефа Семеновна. — Боже ты мой батюшка!.. Да как же у тебя язык повернулся на такое!

— Ребята смеяться будут… — несмело сказал Сергей.

— Умный не позволит, а на глупого обижаться грех. Зато старые люди почитать станут.

— Мне на работу завтра. В колхоз, — сообщил Сергей. — Сегодня сама Семибратова в школу приходила звать на работу, — почти в отчаянии добавил он.

Она всплеснула руками:

— Как же ты согласился?

— Все согласились, и я…

— Да ты об этом и думать теперь не моги! Господи, что делается-то!.. Нам, можно сказать, господь свою милость послал, а он вон тебе что… Манефа Семеновна искоса взглянула на него. — Заболел, и всё! Дня три посидишь, а там обойдется. Ты то возьми в голову, что нельзя нам отказываться.

После обеда Манефа Семеновна отварила чугунок картошки и пошла с ней к вечернему поезду. Она давно приспособилась торговать на пристанционном базарчике.

Сергей собрался поливать огород.

Вдруг залаял Шарик. Сергей вышел на крылечко и в калитке увидел Витю Петрова. Обида снова ожила в его сердце.

— Тебе чего? — хмуро проронил он.

— Шарик не укусит? — добродушно, будто ничего не случилось, спросил Витя.

— Он знает, кого кусать, — буркнул Сергей.

— Если так, то ладно, — миролюбиво сказал Витя и подошел к Сергею. Все сердишься? Да? А я не хотел тебя обидеть. Даю честное слово. Не веришь? Как-то само собой с языка сорвалось. Вот и ляпнул. Брось, ладно?

— Я не сержусь, — неохотно ответил Сергей.

— И правильно, — обрадовался Витя, не обращая внимания на хмурый гон товарища. — Давай пять, — шутливо сказал он и протянул руку.

Сергей нехотя подал свою. Он только сейчас заметил, что Витя одет не совсем обычно; на нем была старая, выцветшая майка и серые, в заплатах, явно не по росту, брюки с подкатанными штанинами. На голове его лихо сидела давно потерявшая свой первоначальный цвет пилотка с новенькой красноармейской звездочкой впереди.

— Ты что так вырядился? — спросил Сергей для того лишь, чтобы не молчать.

— Это моя спецодежда, — пояснил Витя. — Я на конюшне был, двор помогал чистить. А завтра так в бригаду поеду! Туда, брат, нового не наденешь. Значит, утром едем? Ты не проспишь? Собираться будем чуть свет.

— Я не поеду, — отрезал Сергей.

Витя удивленно глянул на него:

— Мое почтение! Передумал?

— Заболел. Еще с утра нездоровится. Бабка не пускает. Разве ей докажешь?

— А не врешь? — недоверчиво спросил Витя.

— Думай как знаешь.

— Да-а, — неопределенно протянул Витя. Разговора не получалось, и он вскоре ушел.

Сергей взял ведра и нехотя побрел на огород. Он доставал из колодца воду, разносил ее двумя ведрами, поливал грядки, но делал все это неохотно и как во сне. Ему хотелось бросить все и бежать, бежать без оглядки. Куда угодно, только бы не встречаться со своими ребятами.

Вдруг Сергей увидел среди кустов картофеля цветок. Это был мак. С алыми лепестками. Мальчик прямиком через грядки поспешил к цветку, наклонился, сделал лунку и вылил в нее полведра воды. Сергей знал, что завтра уже лепестки опадут — ну и что же? Зато появится головка, а в ней много-много маковых зернышек. Сколько может вырасти кустов в следующем году? И вспомнилось Сергею — повсюду на огороде цветы, цветы… Было ли это?

ВСТРЕЧА У КАЛИТКИ

Рано утром, едва за окнами начало синеть, Павел Иванович вышел на крылечко и увидел хозяйку с подойником в руках.

— С добрым утром, Марфа Саввишна! — поздоровался он. — А я думал, вы еще спите.

— Корову вот вышла подоить.

Старуха вынесла на крылечко большую кринку и принялась процеживать молоко.

— Я всегда рано просыпаюсь, — пояснила она. — Видно, от старости. Да и дела находятся. Хочешь не хочешь, подымайся спозаранку. А вам, Павел Иванович, можно бы еще и позоревать. Что это вы всполошились ни свет ни заря?

— Тоже дела есть. Мне Семибратову повидать нужно, а она, говорят, бывает в правлении только утром да поздно вечером. Вот и хочу захватить с утра.

— Что верно, то верно, — согласилась старуха, — в летнее время днем ее в поселке не поймаешь. Все больше на поле…

Павел Иванович достал из колодца ведро воды, пофыркивая от удовольствия, умылся, затем окатил себя до пояса ледяной водой и, усердно растираясь суровым полотенцем, ушел в дом. Через несколько минут он уже снова появился на крылечке.

Был он невысок ростом, худощав. Лицо смуглое. Над высоким, крутым лбом курчавятся черные волосы. Глаза быстрые, острые, с суровинкой. На нем военная гимнастерка, подпоясанная офицерским ремнем, и такие же, защитного цвета, брюки. На ногах черные, начищенные до блеска ботинки.

Опираясь на палку и слегка прихрамывая, Павел Иванович спустился с крылечка и направился к калитке.

— Может, перекусили бы чего, — сказала вдогонку Марфа Саввишна. Выпили бы кружку парного молочка.