Владимир Пистоленко - Памятное лето Сережки Зотова Страница 29

— Это… это леска.

— И зачем же ты привязал ее?

— Так я… не леску привязал, а нитки. Я из ниток леску свиваю. Кручу машину, она и свивает. Вон уже сколько я их заготовил.

Сергей показал на пучок аккуратно сложенных лесок. Павел Иванович взял одну в руки.

— А хорошо получается. И, кажется, прочные. — Павел Иванович с силой потянул. — Смотри ты, какая крепкая, не порвешь. Можно крупную рыбу вытащить.

— О, любого сазана выдержит! — оживился Сергей.

— Кто же тебя надоумил машинку приспособить?

— Никто. Сам придумал.

— Молодец, — чистосердечно похвалил Павел Иванович, — ты прямо изобретатель.

Сергей промолчал, а Павел Иванович внимательно осмотрел приспособление Зотова.

— Да, все как следует быть. Вот только жаль, что один дома сидишь. Наши-то ребята сейчас все вместе в колхозе работают, — сказал он. — Ну ничего, это дело поправимое. Не вечно же будешь болеть. Тебя на какую работу назначили?

— Копнильщиком.

— Работа хорошая, и по твоим силам. Но, может быть, пока тебе временно лучше пристроиться где-нибудь здесь, в поселке.

— А где в поселке? Тут и делать сейчас нечего.

— Почему? Работы везде много. Вон Таня Ломова дежурит в правлении колхоза, а она просится на сенокос или на прополку. Можно тебя вместо нее. Как ты на это смотришь?

Нет, это предложение Сергею не нравилось. Остаться в поселке — значит не миновать ходить к старцу Никону.

— А мне нельзя дежурить в правлении.

— Почему? — удивился Павел Иванович.

— У Тани Ломовой бабушка колхозница и мама там работает. А мы не в колхозе.

— Верно, — согласился Павел Иванович. — Я об этом не подумал.

— Мне бы тоже лучше в поле…

Учитель немного помолчал.

— А знаешь что, Сережа, я собираюсь ехать в бригаду, могу и тебя прихватить. И давай с тобой в паре работать.

— С вами в паре? — переспросил Сергей, не веря своим ушам.

— Да.

Глаза мальчика загорелись. Интересно, кто из мальчишек не обрадовался бы такому?

— А что станем делать, Павел Иванович? — спросил он.

— Мы, брат, будем с тобой косить. Лобогрейкой. Сначала сено, а хлеб поспеет — за хлеб возьмемся. Вот договорюсь с Антониной Петровной, и можно двигаться. В школе меня отпускают. Ну, что скажешь? Согласен?

Ну как же Сергею на такое не согласиться? Даже со всем своим удовольствием! Вот только Манефа Семеновна…

— А почему не согласен? Я согласен.

От Павла Ивановича не скрылась нерешительность в голосе ученика.

— Как думаешь, бабушка не будет возражать?

И опять по лицу Сергея пробежала тень.

— Не будет, — сказал он неуверенно, но тут же торопливо добавил: Нет, не будет.

Когда Павел Иванович ушел, Сергей уселся на пороге погребушки. К чему теперь прятаться? Все решилось. Очень даже хорошо, больше не надо мотаться из стороны в сторону. Он поедет на сенокос, и конец. Теперь, пожалуй, Манефа Семеновна вмешиваться не станет. Рассердится она — это уж конечно, но против Павла Ивановича не пойдет.

А все же нехорошо на душе у Сергея, запутался, совсем изоврался за последние дни. Будь жив отец — не похвалил бы. От него Сергей не раз слышал, что ложь — большой порок, а со лгуном не только разговаривать встречаться неприятно. И Манефа Семеновна говорит, что ложь — самый большой грех и что за него человек рано или поздно будет строго наказан.

А Павел Иванович, видно, и вправду очень хороший и обходительный человек. С ним и работать будет приятно.

Вдруг Сергея огорошила мысль: как же оно так, Манефа Семеновна за обман пугает наказанием, а сама-то?.. Ведь это она заставила его обманывать Павла Ивановича, и Семибратову, и ребят… Как же это понять?..

Когда Павел Иванович поздним вечером пришел в правление колхоза, кроме Семибратовой, там уже не было никого.

Увидев учителя, Антонина Петровна закрыла блокнот, из которого что-то старательно переписывала на чистый лист бумаги, отложила в сторону карандаш и, поднявшись со стула, протянула ему загорелую, твердую руку.

— Ну к ребята у вас! Сегодня я весь день пробыла в поле. Как-то на душе спокойнее стало — вижу, поля ожили, вроде надежды прибавилось, что с работами справимся. Эх, война, война… — Она махнула рукой, надолго замолчала, задумалась. А потом резко наклонилась через стол к Павлу Ивановичу и почти шепотом заговорила: — Ведь они же детишки, им же отдыхать после ученья нужно, купаться, рыбачить, сил набираться, а тут… Вот всей своей душой понимаю — не надо бы этого допускать, жалко ребятишек, а что еще можно придумать, Павел Иванович? Травы стоят до пояса, косить, косить нужно, время упускать нельзя, а оно не ждет, торопится. Тут еще сорняки душат. Хлеба-то нынче какие буйные! Спасать надо, сорняки выпалывать. А рук рабочих нехватка. И взять негде. Хоть в землю заройся!

Семибратова снова замолчала.

— Сегодня я заезжала на просо, взрослых там мало, полют, можно сказать, одни ребятишки, в третьем они, в четвертом учатся. Малыши, а не отстают от взрослых. А работа проклятая, осот растет, колючка, молочай, у привычного человека и то ладонь распухает. Я полдня с ними траву дергала. Ну хотя бы один захныкал, работают — спин не разгибают. А главное — их никто не понукает. Сами! Даже есть которые поют. Верите? А руки-то все уже в занозах. Да, детишки не хуже нас все понимают.

Часы натруженно пробили двенадцать. Антонина Петровна слегка качнула головой.

— Время бежит. Вроде только было утро, а уж полночь. Так о чем вы хотели поговорить со мной, Павел Иванович?

— Хочу степным воздухом подышать, — чуть улыбаясь, сказал он. — Вчера отчитался на педсовете и — свободный казак. В поле тянет.

— Понятно. А где бы вы хотели поработать?

— Откровенно говоря, я пришел договориться, чтобы вы закрепили за мной лобогрейку. Ведь вы собираетесь пускать их на сенокос?

— Завтра отправляем, по две в бригаду. Правда, это первый опыт, раньше лобогрейками убирали только хлеб, а сено не косили. Все-таки лобогрейка — тяжелая машина, не то что сенокосилка. Но никуда не денешься, в нынешнем году сена в два раза больше потребуется, чем в прошлом. Без лобогреек не справимся.

— Значит, перед вами лобогрейщик.

— Нет, Павел Иванович, — возразила Семибратова, — уж коли вы решили работать на косовице, то кого-нибудь из школьников пересадим с сенокосилки на лобогрейку, пускай лошадей погоняет, а вы берите сенокосилку. Вот так.

— Ни за что! Мне только лобогрейку.

— Павел Иванович, вы же недавно из госпиталя.

— Не принимайте в расчет этого факта. Сейчас я, можно сказать, здоров. Нога не болит. Да и работать-то на лобогрейке не ногами… А кстати сказать, я уже и напарника себе подобрал. Вернее, погоняльщика.

— Вон как? — удивилась Антонина Петровна. — Кого же это?

— Ученика моего, Сергея Зотова.

Умная женщина сразу поняла, что не в одной уборке тут дело.

— Пусть будет по-вашему, — согласилась она.

Павел Иванович попрощался и закрыл за собой дверь. Было безветренно и тепло. Он выбрался на середину улицы и неторопливо зашагал домой.

Глаза постепенно освоились с ночным полумраком, и темь уже не казалась такой непроницаемой, как прежде. Небо было усыпано звездами, они как-то нехотя мигали, словно сонные. Павел Иванович шел и думал о Семибратовой. Большая и хорошая у нее душа. Ведь на человека свалилось столько горя, на ее ответственности огромное колхозное хозяйство, везде нужно успеть, дать вовремя полезный совет, а она ухитряется находить время, чтобы подумать о каждом человеке.

Он обернулся назад. Окна кабинета председателя по-прежнему были ярко освещены.

«Она, наверное, и спит всего лишь два-три часа в сутки», — решил про себя Павел Иванович.

А во всем громадном селе ни огонька. Уснуло село. Да и спать-то, собственно, почти некому, разве только станционные рабочие да старики с малолетними. Остальные в поле.

НА РАССВЕТЕ

Неторопливо шагая вдоль улицы и невольно вслушиваясь в таинственные ночные шорохи и неясные звуки, Павел Иванович вспомнил рассказ Семибратовой о ребятах, работающих на прополке. Наверное, все уже спят после утомительного дня просто под открытым небом.

А возможно, какой-нибудь мальчишка или девчонка еще не уснули, смотрят в высокое небо и пытаются сосчитать звезды. Ребята любят эту игру. И Павел Иванович улыбнулся, вспомнив, как и он, бывало, принимался за это бесплодное занятие. Так незаметно дошел он до своих ворот.

Спать не хотелось, и Павел Иванович опустился на скамью. Скамья была низкая, и как он ни приноравливался, не мог сесть поудобнее — беспокоила несгибающаяся нога. Тогда он лег, подложив под голову руки. Вспомнился Сергей. В его поведении есть что-то настораживающее. Он какой-то замкнутый, необщительный. И хотя с виду рослый, но все же он еще мальчик-подросток. По всему видно, и друзей у Зотова нет. А без друзей мальчишке жить очень грустно на белом свете. Ну ничего, приедет в бригаду, успеет подружиться с ребятами.