Алексей Пантелеев - Новенькая Страница 3

- А что, интересно, Киев большой город?

- Большой.

- Больше Ленинграда?

- Меньше.

- Интересно, - сказал Володька, помотав головой. Потом он еще помолчал и сказал:

- А как, интересно, будет по-украински собака? А?

- А что? - сказала Морозова. - Так и будет - собака.

- Гм, - сказал Володька. Потом он вдруг тяжело вздохнул, покраснел, посопел носом и сказал:

- Ты... это... как его... не сердись, что я тебя вчера плаксой-ваксой назвал.

Новенькая улыбнулась и ничего не ответила. А Володька еще раз шмыгнул носом и отправился к своей парте. Через минуту Морозова услышала его звонкий, захлебывающийся голос:

- Ребята, вы знаете, как по-украински будет собака? Не знаете? А я знаю...

- Ну, как же, интересно, будет по-украински собака?

Володька оглянулся. В дверях, с портфелем под мышкой, стояла Елизавета Ивановна, новая учительница.

- Собака - собака и будет, Елизавета Ивановна, - сказал Володька, поднимаясь вместе с другими навстречу учительнице.

- Ах, вот как? - улыбнулась учительница. - А я думала, как-нибудь поинтереснее. Здравствуйте, товарищи. Садитесь, пожалуйста.

Она положила на столик портфель, поправила на затылке волосы и опять улыбнулась:

- Ну, как поживают наши уроки?

- Ничего, Елизавета Ивановна, спасибо. Живы, здоровы! - закричал Володька.

- А это мы сейчас увидим, - сказала учительница, раскрывая классный журнал.

Взгляд ее пробежал по списку учеников. Все, кто не очень уверенно чувствовали себя в этот день в арифметике, - съежились и насторожились, только Володька Бессонов нетерпеливо подпрыгивал на своей задней парте, мечтая, как видно, что его и тут вызовут первым.

- Морозова - к доске! - сказала учительница.

Почему-то по классу пробежал ропот. Всем показалось, наверно, что это не очень-то хорошо, что вызывают Морозову. Можно было бы сегодня ее и не беспокоить.

- Отвечать можешь? - спросила у новенькой учительница. - Уроки выучила?

- Выучила. Могу, - чуть слышно ответила Морозова и пошла к доске.

Отвечала она урок очень плохо, путалась и сбивалась, и Елизавета Ивановна несколько раз обращалась за помощью к другим. И все-таки не отпускала ее и держала у доски, хотя все видели, что новенькая еле стоит на ногах, и что мел у нее в руке дрожит, и цифры на доске прыгают и не хотят стоять прямо.

Лиза Кумачева готова была расплакаться. Она не могла спокойно смотреть, как бедная Валя Морозова в десятый раз выписывает на доске неправильное решение, стирает его и пишет снова, и опять стирает, и опять пишет. А Елизавета Ивановна смотрит на нее, качает головой и говорит:

- Нет, неправильно. Опять неправильно.

"Ах, - думала Лиза. - Если бы Елизавета Ивановна знала! Если б она знала, как тяжело сейчас Вале! Она бы отпустила ее. Она бы не стала ее мучить".

Ей хотелось вскочить и закричать: "Елизавета Ивановна! Хватит! Довольно!.."

Наконец, новенькой удалось написать правильное решение. Учительница отпустила ее и поставила в журнале отметку.

- Теперь попросим к доске Бессонова, - сказала она.

- Так и знал! - закричал Володька, вылезая из-за своей парты.

- А уроки ты знаешь? - спросила учительница. - Задачи решил? Не трудно было?

- Хе! Легче пуха и пера, - сказал Володька, подходя к доске. Я, вы знаете, за десять минут все восемь штук решил.

Елизавета Ивановна дала ему задачу на что же правило. Володька взял мел и задумался. Так он думал минут пять, по меньшей мере. Он вертел в пальцах огрызок мела, писал в уголке доски какие-то малюсенькие цифры, стирал их, чесал нос, чесал затылок.

- Ну, как же? - не выдержала наконец Елизавета Ивановна.

- Минуточку, - сказал Володька. - Минуточку... я сейчас... Как же это?

- Садись, Бессонов, - сказала учительница.

Володька положил мел и, ни слова не говоря, вернулся на свое место.

- Видали! - обратился он к ребятам. - Каких-нибудь пять минуток у доски постоял и - целую двойку заработал.

- Да, да, - сказала Елизавета Ивановна, оторвавшись от журнала. - Одним словом - легче пуха и пера.

Ребята долго смеялись над Володькой. Смеялась и Елизавета Ивановна, и сам Володька. И даже новенькая улыбалась, но видно было, что ей не смешно, что улыбается она только из вежливости, за компанию, а на самом деле ей не смеяться, а плакать хочется... И, взглянув на нее, Лиза Кумачева поняла это и первая перестала смеяться.

В перемену несколько девочек собрались в коридоре у кипяточного бака.

- Вы знаете, девочки, - сказала Лиза Кумачева, - я хочу поговорить с Елизаветой Ивановной. Надо ей рассказать про новенькую... Чтобы она с ней не так строго. Ведь она не знает, что у Морозовой такое несчастье.

- Пойдемте, поговорим с ней, - предложила Шмулинская.

И девочки гурьбой побежали в учительскую.

В учительской рыжая Марья Васильевна, из четвертого "А", разговаривала по телефону.

- Да, да... хорошо... да! - кричала она в телефонную трубку и, кивая, как утка, головой, без конца повторяла: - Да... да... да... да... да... да...

- Вам что, ребята? - сказала она, оторвавшись на минуту от трубки.

- Елизаветы Ивановны тут нет? - спросили девочки.

Учительница показала головой на соседнюю комнату.

- Елизавета Ивановна! - крикнула она. - Вас ребята спрашивают.

Елизавета Ивановна стояла у окна. Когда Кумачева и другие вошли в комнату, она быстро повернулась, подошла к столу и склонилась над грудой тетрадок.

- Да? - сказала она, и девочки увидели, что она торопливо вытирает платком глаза.

От неожиданности они застряли в дверях.

- Что вы хотели? - сказала она, внимательно перелистывая тетрадку и что-то разглядывая там.

- Елизавета Ивановна, - сказала, выступая вперед, Лиза. - Мы хотели... это... мы хотели поговорить относительно Вали Морозовой.

- Ну? Что? - сказала учительница и, оторвавшись от тетрадки внимательно посмотрела на девочек.

- Вы знаете, - сказала Лиза, - ведь у нее отец...

- Да, да, девочки, - перебила ее Елизавета Ивановна. - Я знаю об этом. Морозова очень страдает. И это хорошо, что вы о ней заботитесь. Не надо только показывать, что вы ее жалеете и что она несчастнее других. Она очень слабая, болезненная... в августе у нее был дифтерит. Надо, чтобы она поменьше думала о своем горе. Сейчас о своем много думать нельзя - не время. Ведь у нас, милые мои, самое ценное, самое дорогое в опасности - наша Родина. А что касается Вали - будем надеяться, что отец ее жив.

Сказав это, она опять склонилась над тетрадкой.

- Елизавета Ивановна, - сказала, засопев, Шмулинская, - а вы почему плачете?

- Да, да, - сказали, окружив учительницу, остальные девочки. - Что с вами, Елизавета Ивановна?

- Я? - повернулась к ним учительница. - Да что с вами, голубушки! Я не плачу. Это вам показалось. Это, наверно, с мороза у меня глаза заслезились. И потом - здесь так накурено...

Она помахала рукой около своего лица.

Шмулинская понюхала воздух. В учительской табаком не пахло. Пахло сургучом, чернилами, чем угодно - только не табаком.

В коридоре затрещал звонок.

- Ну, шагом марш, - весело сказала Елизавета Ивановна и распахнула дверь.

В коридоре девочки остановились и переглянулись.

- Плакала, - сказала Макарова.

- Ну, факт, что плакала, - сказала Шмулинская. - И не накурено ни чуточки. Я даже воздух понюхала...

- Вы знаете, девочки, - сказала, подумав, Лиза. - Я думаю, что у нее тоже какое-нибудь несчастье...

После этого Елизавету Ивановну никогда больше не видели с заплаканными глазами. И в классе, на уроках, она всегда была веселая, много шутила, смеялась, а в большую перемену даже играла с ребятами во дворе в снежки.

К Морозовой она относилась так же, как и к остальным ребятам, задавала ей на дом не меньше, чем другим, и отметки ставила без всякой поблажки.

Училась Морозова неровно, то отвечала на "отлично", то вдруг подряд получала несколько "плохо". И все понимали, что это не потому, что она лентяйка или неспособная, а потому, что, наверно, дома она вчера весь вечер проплакала и мама ее, наверно, плакала, и - где ж тут заниматься?

А в классе Морозову тоже никогда больше не видели плачущей. Может быть, это потому, что никто никогда не заговаривал с ней об ее отце, даже самые любопытные девочки, даже Лиза Кумачева. Да и что было спрашивать? Если бы отец ее вдруг нашелся, она бы и сама, наверно, сказала, да и говорить не надо - по глазам было бы видно.

Только один раз Морозова не выдержала. Это было в начале февраля. В школе собирали подарки для посылки бойцам на фронт. После уроков, уже в сумерках, собрались ребята в классе, шили мешочки, набивали их конфетами, яблоками и папиросами. Валя Морозова тоже работала вместе со всеми. И вот тут, когда она зашивала один из мешочков, она заплакала. И несколько слезинок капнуло на этот парусиновый мешок. И все это увидели и поняли, что, наверно, в эту минуту Валя подумала об отце. Но никто ей ничего не сказал. И скоро она перестала плакать.

А на другой день Морозова не пришла в школу. Всегда она приходила одной из первых, а тут уже прозвенел звонок, и все расселись по своим местам, и уже Елизавета Ивановна показалась в дверях, а ее все не было.