Татьяна Корниенко - Херсонеситы Страница 3

А еще была история, геометрия, философия, звездное небо, политика, риторика… Мальчик услышал о Платоне{12} Сократе{13} Пифагоре{14}.

Дионисий оказался способным учеником. Науки, предназначенные для взрослых, он впитывал, как губка.

– Если ты не остановишься в своем рвении узнавать новое, со временем сможешь преуспеть в науках, – однажды задумчиво заметил Епифаний, наблюдая за развитием своего ученика.

Да, теперь Дионисий понимал, насколько его кичливое заявление об умении считать и складывать буквы в слова было самонадеянно и наивно.

Как-то вечером, когда солнечная колесница катилась за линию, отделявшую небо от земли, Дионисий задал вопрос, на который уже не раз пытался ответить самостоятельно:

– Епифаний, зачем ты учишь меня?

– Чтобы ты, приняв то, что будешь хранить так трепетно, как хранят только собственную жизнь, сумел различить, кто находится подле тебя. Зло он несет или добро, созидатель он или разрушитель.

– Но разве это не видно просто так, без наук?

– Видно. Но видеть – мало. Важно понимать.

– Зачем?

– Чтобы не допустить ошибку.

– Но если я вижу, как я могу допустить ошибку?

– Иногда глаза видят то, что им показано. Умение мыслить в таких случаях важнее умения смотреть. Вот скажи, что ты увидишь, поднявшись на башню своей усадьбы?

– Поля. Арбустум[5]. Виноградники.

– О чем же ты думаешь, глядя на их плантажные стены, составленные из насыпанных друг на друга камней?

– Об одном и том же: зачем? В нашей усадьбе немало рабов, работает отец, но они так устают! Зачем собирать все эти камни?

– Почему же ты не спросил у него?

– Я спрашивал.

– И что Гераклеон ответил?

– Сказал, что так делали до нас и будут делать после того, как мы уплатим цену Харону.

– И ты остался неудовлетворен его ответом?

Дионисий замотал головой.

– Отец не сказал – почему.

– Как видишь, твои глаза смотрели, но причина осталась в тени. Попробуем разогнать тень светом мысли. В течение жаркого дня камни, из которых сложены плантажные стены виноградника, нагреваются. Когда же опускается ночная прохлада, на них собирается обильная роса. Роса скатывается по камням в землю, к корням кустов. Если убрать камни, винограду нечем будет поить свои листья и гроздья. Он погибнет. Вот и причина. Скажи мне, Дионисий, после такого объяснения остались ли у тебя вопросы по поводу камней?

– Нет! Никогда бы не подумал, что выяснять причины чего-либо так интересно!

– Молодец, мальчик! И здесь я в тебе не ошибся. Отбросив частности, ты ухватил самую суть.

Ощущение беды не проходило. Более того, оно стало осязаемым настолько, что Дионисий попытался увидеть, но из-за охватившей его тревоги ничего не получилось: сполохи огня, материнские украшения, высыпавшиеся из разбитой пикси́ды, лужа оливкового масла, старый, заброшенный колодец и тени, тени, тени…

Смахнув со лба выступивший пот, он мысленно обратился к Гераклу за защитой, пересек двор с глубоким новым колодцем и цистерной для дождевой воды.

Мать он нашел в гинекее. Несмотря на раннее утро, она ткала: нелегко обеспечить полотнами и одеждой всех жителей усадьбы.

Дионисий опустился на изящный стул – клисмос – подле матери, дотронулся пальцами до пляшущей у станка руки.

– Мама!

В коротком оклике билась такая тревога, что Алексия тут же отложила работу и повернулась лицом к сыну:

– Дионисий? Почему ты так взволнован? Что случилось?

– Не знаю! – Он склонил голову, захотел прижаться к матери, как делал это раньше, но вспомнил, что уже считает себя взрослым. Красный оттенок стен гинекея неприятно гармонировал с тонами его видений. Дионисию стало душно. – Мама, выйдем!

– Да-да, конечно! Но мне не нравится твой вид, сынок. На, выпей! – Алексия протянула ски́фос с чуть подкисленной вином водой.

Дионисий сделал два жадных глотка.

Под открытым небом ему стало легче. Взглянув в блестящие озабоченные глаза матери, он засомневался, не лживы ли его опасения. Но порыв ветра, пришедший из степи, принес новую волну страха, и Дионисий, больше не раздумывая, зашептал тихо, так, чтобы не услышали рабы:

– Мама, будет беда! Я чувствую большую беду!

Готовая ко многому, Алексия тем не менее вздрогнула.

– Какую беду, Дионисий? Снова пожар?

– Нет! – Он мотнул головой так, что в шее что-то неприятно хрустнуло. – Нет… А может, да… Я не понимаю сегодня своих видений. Закат. Языки пламени. И кровь. Почему-то масло олив, потом колодец – глубокий и страшный… Мне жутко в него заглядывать. Мама, я боюсь!

Лицо Алексии побелело.

– О Дева{15}! Мальчик мой, но, может, это лишь сон? В твоем рассказе много деталей, но мало смысла.

– Нет, мама! Сны к людям приходят ночью. Мои видения пришли, когда я стоял у алтаря Геракла.

– Но что же нам делать, если мы не знаем, чего ожидать? Ты не говорил с отцом?

– Нет, он ушел в поле без меня. Я пойду к нему теперь же.

– Мы пойдем вместе. Подожди здесь.

Через несколько минут Алексия вышла. Теперь поверх легкого хитона[6] на ней был надет светлый гиматий, ноги обуты в сандалии. Волосы цвета спелой пшеницы собраны в узел. Дионисий засмотрелся на мать. Предчувствие беды обострило его нежность. Снова захотелось, как в детстве, ощутить на своем лице мягкую теплую ладонь.

Заметив взгляд сына, Алексия остановилась.

– Что ты так смотришь на меня, Дионисий?

– Ты самая красивая, мама!

Она зарделась, на минуту запнулась, потом, преодолев какие-то свои сомнения, шагнула к сыну и обняла за начинающие набирать мужскую силу плечи.

– Все будет хорошо!

Отца они нашли на дальней делянке. Участок, доставшийся его семье по жребию, оказался не самым лучшим. Земля Таврики была плодородной, но много сил требовалось, чтобы заставить ее отдать урожай.

Издали заметив жену и сына, Гераклеон оставил рабов под наблюдением надсмотрщика-виллика и двинулся навстречу. По широкому загорелому лицу отца стекали ручейки пота, небольшая бородка блестела на солнце, под кожей перекатывались мышцы. И все это было так обыденно и надежно, что Дионисий вдруг совершенно успокоился.

– Алексия! Я не ждал тебя! Что произошло? Почему у тебя такое лицо?

– Нашему сыну сегодня снова было видение, Гераклеон! Мы пришли сообщить тебе об этом.

Дионисий заметил, как сразу подобрался отец.

– Что за видение?

– Оно было неясным. Но я видел беду. Большую беду…

– Что может произойти сегодня? Небо чистое. Ветер почти утих. Лето в разгаре, и в жаровнях не зажигают огня. Какую беду нам ждать, Дионисий?

– Не знаю.

– Успокойся. Ты ошибаешься…

– Гераклеон, – перебила мужа Алексия, – вспомни, Дионисий еще никогда не ошибался. В прошлый раз…

– Это было в прошлый раз. А сегодня ничего не произойдет. И вечером вы убедитесь в этом.

«Отец боится моих предсказаний, поэтому не хочет верить», – догадался Дионисий.

– Алексия, ступай домой. И ты, Дионисий, тоже. Сегодня отдохни.

– Хорошо, мы пойдем. Но, Гераклеон, – Алексия прижалась к мужу, – обещай нам, что ты закончишь работу засветло.

– Обещаю. – Он развернулся и на ходу крикнул: – Дионисий, загляни с Дайоной в арбустум. Там уже есть чем поживиться!

Жизнь в усадьбе не способствовала завязыванию дружеских отношений со сверстниками. Дионисий был одинок. Если не считать встреч с Епифанием, развлекала его только Дайона. Сестру Дионисий любил. Маленькая, легкая, словно мотылек, она обладала веселым нравом и почти мальчишеским характером.

Напоминание отца об арбустуме сулило нечто приятное. Дионисий даже знал, что это будет, – сливы! Среди их деревьев было одно, дававшее радостно-желтые шарики значительно раньше основного урожая. Представив, как лопается, заливая руки сладким соком, слива, Дионисий поспешил в комнату, где, судя по тишине в доме, еще спала Дайона.

Однако он ошибся. Сестра сидела на полу в углу и старательно, закусив губу, водила острым сти́лосом по покрытому воском пина́ксу.

Дионисий, не говоря ни слова, подошел, наклонился над предметом ее кропотливого труда. Дайона сразу же прикрыла воск ладошкой, но он успел разглядеть контуры.

– Зачем ты прячешь рисунок? Покажи. Я все равно знаю, что там!

– Нет, Дионисий. Я опасаюсь.

– Опасаешься? Чего?

– Того, что, если ты посмотришь на недоконченный рисунок, она потом не захочет превращаться в настоящую.

– Я не понимаю тебя. Кто – она?

– Собака.

– Послушай, Дайона, а где и когда ты успела увидеть собаку?

– В Керкинитиде. Отец отправился за тобой, а я упросила взять и меня. Разве ты забыл?

– Вспомнил. Если хочешь, я ближе познакомлю тебя с Епифанием. Он много рассказывает. Тебе понравится.

– Ой, хочу! – Дайона, забыв о необходимости защищать незаконченный рисунок от посторонних глаз, вскочила, повисла у брата на шее.