Гарри Килворт - Лунный зверь: История лис Страница 3

Одним словом, жизнь била ключом и незачем было загружать ее пустыми опасениями, которые все равно ничего не могли изменить.

Так думала О-ха, занимаясь своими делами, среди которых было два особенно важных — добыть достаточно еды для себя и для будущих детенышей и не попасться на глаза охотникам.

Однажды ночью она проснулась и выбралась наружу, оставив в норе спящего А-хо. Лисице до того хотелось спать, что она даже не выполнила ритуалов, сопутствующих выходу из жилища, хотя обычно не пренебрегала ими.

В небе светила охотничья луна, наполняя лес изменчивыми тенями. Они играли и приплясывали на земле и ветвях, словно живые.

О-ха направилась к лугам; странное ощущение не оставляло ее. Казалось, не она, а какая-то другая, незнакомая лисица крадется по лесистому склону, залитому бледным светом луны. В траве шуршало и стрекотало множество живых существ, поглощенных своими ночными заботами. Внезапно все стихло. В воздухе повеяло опасностью.

Грозный рев охотничьего горна разнесся над полями.

Поняв скорее сердцем, чем рассудком, что означает этот звук, О-ха бросилась наутек через заросли терновника. Она мчалась из всех сил, но лапы ее путались в ажурной сети теней, точно в силках. О, если бы только скрылась луна, эта предательская охотничья луна. Люди совсем близко, и с ними собаки, которые могут учуять лисицу издалека, и лошади, которым ничего не стоит ее догнать.

Лай человечьих голосов становился все громче, до О-ха доносились удары лошадиных копыт по дерну и собачьи перебранки. Псы огрызались и поскуливали, побуждая друг друга к погоне. А тени тянулись к лисице, словно колючие ветви кустов; они вцеплялись ей в шубу, не давали бежать. Наверное, эти тени-ловушки заодно с людьми и собаками.

И все же лисица вырвалась и побежала; она бежала долго, хотя сердце ее едва не выскакивало из груди. На вершине холма, залитого неумолимым светом охотничьей луны, собаки настигли ее. Лисица жалобно завизжала, умоляя о пощаде, но собачьи челюсти уже впились в судорожно извивающееся тело, острые зубы ломали кости и разрывали связки. Невыразимая боль пронзила ее, а убийцы рвали и рвали живую плоть, и кровь заливала их свирепо оскаленные морды.

Кровавый огонь полыхал в глазах, упоенно ломающих зубами кости лисицы и раздирающих ее шкуру. Но вдруг собачьи морды превратились в человеческие, белые, лишенные шерсти, — рты их были искривлены, а из глоток вырывался отвратительный раскатистый лай, который способны издавать только люди:

— Ха-ха-ха-ха-ха!

Воздух сотрясался от хохота, неумолимого, неумолчного, злорадного. Собаки с человечьими головами, в разноцветных человечьих шкурах, пьяные от крови живого существа, которое они разрывают на куски. Человечьи морды и собачьи тела, уродливо напряженные, дрожащие от возбуждения, с наслаждением взирающие на смерть и страдания. Лисица испустила горестный стон, умоляя сохранить ее жизнь и жизнь нерожденных детенышей. Но никто не слышал ее. Радость убийства оглушила полулюдей-полусобак, которые ее окружали.

Вдруг душа О-ха покинула истерзанное тело — теперь она наблюдала за расправой со стороны. Тут она поняла, что в центре обезумевшей толпы полусобак-полулюдей вовсе не она, а А-хо, ее муж. Она вновь жалобно завизжала, надеясь, что они остановятся и не сделают того, что задумали. Она видела, как тело лиса корчится в предсмертной муке, а глаза, устремленные на нее, молят о помощи. Но она была бессильна — ей оставалось лишь смотреть, как над ним глумятся.

Когда все было кончено, один из всадников с человечьим телом и собачьей головой схватил лиса и откусил его хвост, проведя кровоточащим концом по своей оскаленной морде.

— Ха-ха-ха, — разнеслось над лесом.

Изуродованная, разодранная лисья шкура болталась в человеческой руке, как тряпка. Голова моталась туда-сюда, и вдруг О-ха разглядела, что это не А-хо и не она сама, — то была другая лиса, неизвестная, незнакомая. Да, незнакомая, но не чужая, ибо это была лиса, и, когда О-ха смотрела на нее, ей казалось — все лисы на свете безжизненно качаются в руке убийцы. И она сама, и А-хо, и ее будущие детеныши. И мать ее, и отец, и все ее племя.

Внезапно О-ха проснулась. Она лежала в собственной норе.

— Что с тобой? — обеспокоенно спрашивал А-хо. — Приснилось что-нибудь страшное?

Лисица поняла, что она во сне металась, скулила, стонала и, должно быть, разбудила А-хо.

Она теснее прижалась к нему.

— Да, я видела сон. Очень страшный сон.

Так ей впервые явился извечный кошмар всех лис — толпа преследователей, неотвратимо настигающая жертву на открытой взору равнине, кровавая расправа, которая никогда не кончается...

ГЛАВА 2

Ветры добры и могущественны. Не будь их, жизнь обитателей леса стала бы сущим мучением. Ветры приносят звуки и запахи, которые говорят лисам обо всем — о наступлении поры любви, о подстерегающей опасности, о том, где скрывается добыча, когда ожидается дождь. По звукам и запахам лисы распознают деревья, кусты и травы, мир для них прежде всего море звуков и запахов. А каждый ветер — это милостивое божество, скалы и деревья тихонько нашептывают его имя, им вторят воды рек и озер. Ветры — дыхание жизни, без них она так же невозможна как без солнца и луны. Далеко-далеко, на краю земли, в мифической стране, именуемой Запределье, стоит целый лес полых деревьев. Ветры носятся между их иссохших стволов, ночуя в глубоких дуплах. Такова их обитель, дворец ветров.

Дул Завывай, белый ледяной ветер, в конце дня на землю спустилась холодная тьма. Все предметы обрели острые углы, и то, что было мягким, стало вдруг хрупким и ломким. Как и всегда в пору владычества Завывая, в животах лис словно терлись мелкие камешки и легкие их горели.

Стояла ночь, и О-ха неспешно проделала обязательный ритуал, сопутствующий выходу из норы, — эти тщательно продуманные действия помогали лисице удостовериться, что снаружи ее не подкарауливает враг, и обеспечивали сохранность жилища.

Она лизнула нос и подставила его холодному дуновению, проверяя силу и направление ветра. Ветер принес множество запахов, каждый из которых лисица мгновенно распознавала. Запахов человека и собаки среди них не было. Вскоре О-ха уверилась в том, что выходить можно, и высунулась наружу.

Промерзший насквозь мир замер в оцепенении. Вскоре после поры любви установилась настоящая зима, точно совокупление лис послужило сигналом для разошедшейся стужи. Залитые лунным светом деревья едва слышно вздыхали. Лисица завертела головой, вновь принюхиваясь к запахам и прислушиваясь к звукам, что принес в своих прозрачных руках Завывай. А потом она проворной рысцой устремилась краем чащи в  с в о й, открытую пустошь.

Луна кралась по небу вслед за лисицей, заливая все вокруг призрачным светом. Еще когда О-ха была лисенком, мать рассказывала ей, что в луне живет душа солнца. Давным-давно, в самом начале мира, не было ни дня, ни ночи и первые жители земли, исполины, подобные великому А-О, двуполому лису-лисице и волку Сен-Сену, двигались во тьме, ориентируясь по звукам и запахам. Свет был им не нужен. Люди в то время не вышли еще из Хаоса Моря. Однако они послали гиганта Грофа подготовить землю к их прибытию, наказав ему создать свет, — ведь люди, с их убогим слухом и чутьем, не в состоянии охотиться во тьме. Гигант разверз могучей рукой толщу земли и извлек оттуда огненный шар, который назвал солнцем. Этот шар он забросил на свод небес, но бросок был так силен, что душа солнца вылетела из тела. Душа эта — призрак солнца — получила имя луны. С тех пор она по пятам за солнцем следует вокруг земли.

Сен-сен и А-О, звери-исполины, поняли, зачем Гроф создал яркий свет: это нужно было людям, чтобы выслеживать и убивать их. Они попытались расправиться с гигантом, но тщетно. Гроф оказался неуязвимым — ведь он был создан не из плоти и крови, а из людской веры и мог исчезнуть, лишь когда люди разуверятся в его существовании.

О-ха вышла на проторенную лисью тропу, ведущую из Леса Трех Ветров в Поле Вьючных лошадей. Множество других, менее важных лисьих и барсучьих троп пересекало этот древний путь, но О-ха ни разу не свернула: целью ее была вода, и она следовала к ней кратчайшей дорогой.

Поступь лисицы была легка и бесшумна. Время от времени О-ха останавливалась и оборачивалась, но не для того, чтобы всмотреться, не подкрадывается ли сзади враг (ведь подобно всем лисам, О-ха обладала слабым и ненадежным зрением), а для того, чтобы вслушаться. О-ха обогнула фермерский дом, используя как прикрытие канаву, шедшую по краю обширного сада. До нее доносился запах железа, издаваемый проволочной изгородью. Примерно в полумиле, по дороге, идущей к дому, шел человек. Завывай принес его запах.

Уловив предупреждение, лисица залегла на влажном дне канавы и принялась наблюдать за домом; все ее тело тихонько вибрировало. Вокруг было тихо, но и все же, уловив легчайший, далекий звук, она решила, что разумнее будет немного подождать. А возможно, она ничего не услышала и не почуяла — тревожные звуки и запахи были неуловимы даже для лисицы; однако неодолимое внутреннее ощущение заставило ее насторожиться. Для того чтобы выжить, дикому зверю мало чутья и сообразительности — необходимо слушаться инстинктов. О-ха всегда беспрекословно повиновалась приказам своего внутреннего голоса. Она знала — они важнее голода и жажды. В отличие от людей, лисица никогда не шла на поводу у собственных желаний. Желания могли подождать. И теперь, когда она ощутила тревогу, ей хотелось лишь одного — стать совершенно незаметной.