Константин Сергиенко - Бородинское пробуждение Страница 35

Умирал и Фролов. Он что-то шептал. Я наклонился.

– Запах у него антиресный, – говорил он, закрыв глаза.

Я подумал, что умирающий бредит.

– Запах… – снова проговорил он. – У Петруши. В точь как волосы у моей Алены… Значит, без меня ей там…

Он затих.

7

Листов не достал прикрытия. Он приехал раздраженный и сразу встал к пушке. Он сказал:

– Центр еще держится. Но как я смотрю, у нас очень важное место. Фрунт изогнулся дугой, а мы в середине. Французам как раз бы нажать сейчас с фланга, да тут наши пушки.

– Много ли мы сумеем? – сказал я. – Семь человек, и прикрытия нет. А если пехотой нас атакуют?

– Одна надежда, не догадаются, – сказал Листов. – Пушки им наши не посчитать, место для атаки неудобное, а прикрытие, даст бог, сами вообразят и не полезут.

– Полезут, полезут! – заверил Лепихин. – А вы полагаете, надо держать эту точку?

– Надо держать, – сказал Листов. – Тут между войсками провал, а помощи ждать неоткуда.

– Прекрасно! – Лепихин потер руки.

– Чему вы радуетесь?

– Дело, по крайней мере! Люблю я дела!

Стрельбой теперь заправлял Лепихин. Хоть первый выстрел был неудачным, выяснилось, что наводил он прекрасно. По крайней мере, две из трех подбитых пушек пришлись на его ядра.

– Ай, молодец! – говорили солдаты. – Ай да господин!

– Ребята, не пали понапрасну! – Лепихин бегал между орудий. – Куда целишь?

– Вон туда, – отвечал солдат.

– А если туда, прибавь линию! Чем зарядил, гранатой? Прибавь еще, а бомбой, так сбавь. Понимать надо!

– Въедливый, едрена палка! – говорили солдаты.

Я уже различал пушки на слух. У каждой свой голос. Чуть глуше или резче. У этой с металлом, у той с бархатом.

Наша пушка французского литья, по стволу фривольные литеры: «Une petite rouquine» – «Рыжая малышка». Не задумываясь о происхождении, «малышка» исправно палила по своим.

Это был тот момент сражения, когда маршал Ней несколько раз просил Наполеона дать подкреплений. Но у того оставалась одна гвардия, и после раздумий он только передвинул часть войск ближе к флешам, но в атаку не пустил.

Шел бой за Семеновскую. Второй армией теперь командовал спокойный Дохтуров. Кутузов знал, кого посылать в горячие точки сражения.

Где-то напротив нас строилась молодая гвардия Клапареда, где-то сзади подтягивался наш четвертый корпус. Все это я знал, но, конечно, не мог различить глазами. Каково генералам? Как они разбираются в этой сумятице?

Густые колонны шли на Семеновскую. В пороховом дыму начиналась схватка, а когда дым рассеивался, было видно, как через горы трупов разбредаются раненые. На смену шли другие колонны, опять сшибались в дыму, оставляли убитых, а раненые ковыляли назад. Уже восьмой или девятый час шла битва, и «Рыжая малышка» вносила свою долю, выплевывая горячие шары, гулко ахая и подпрыгивая.

Французы решили попытать счастья на батарее Раевского. До сотни пушек выстроились в километре от нас и стали обстреливать высоту.

Наша маленькая батарея была у них как бельмо на глазу, но пока нам везло, правда, зарядов оставалось все меньше.

Я вышел из оврага и стал оглядывать поле. Может, замечу брошенный передок или пороховой ящик. Но я увидел другое. На припадающей раненой лошади ехал Фальковский с пистолетом в руке. Впереди без шапки, с растрепанной головой шел Федор Горелов.

– Эй! – закричал я и замахал руками.

Они не услышали. Я побежал и закричал снова. Фальковский увидел меня, остановился. Я подбежал, запыхавшись.

– Где же ваш бравый ротмистр? – спросил Фальковский. – Я был на центральном редуте, как условились. Ведь он приглашал на обед. Увы, я остался без обеда. Правда, на закуску встретил старого знакомого.

– Листов здесь, – сказал я. – В ста шагах. Так что, если пожелаете…

– Он все еще занят обедом? – насмешливо спросил Фальковский.

– Он занят стрельбой по неприятелю.

Фальковский слез с седла и осмотрел ногу жеребца. Он будто раздумывал.

– Пожалуй, я все-таки отобедаю с вашим Листовым, – сказал он наконец. – Да и лошадь вот захромала.

– А ты иди, – сказал он вдруг резко Федору.

– Куда идти? – спросил Федор.

– Иди сражайся. А если уцелеешь, я тебя разыщу. Там подумаю…

– Сражаться? – сказал удивленный Федор. – Что ж, мы сражались. Сражаться можно везде. Тогда я с их благородием… – Он все еще с недоверием смотрел на Фальковского.

– Можешь с их благородием, – усмехнувшись, сказал Фальковский.

Так мы все трое оказались на батарее.

– Не ждали? – спросил Фальковский. – Я страшно проголодался.

Листов смутился вначале, но быстро овладел собой:

– Обед у нас самый простецкий – ядра и бомбы, картечь на десерт. Если вас не устраивает, можем перенести встречу, как вы предлагали.

– Но вы настаивали, – сказал Фальковский.

– Предупреждаю, прикрытия за нами нет, – сказал Листов.

– А, старый знакомый! – закричал Лепихин. – Какими судьбами? Ей-богу, мы как в театре!

– Как вы здесь очутились? – строго спросил Фальковский.

– Точно как в театре! – весело говорил Лепихин. – Все собрались на финал!

– Давайте-ка встанем к пушке, – сказал я Фальковскому.

– И вправду, капитан, – заметил Листов. – Обед, на который я вас приглашал, заключается в том, чтобы кормить неприятеля. Он нам отвечает тем же. Кто кого перекормит. Если остаетесь, возьмите банник, а нет – уезжайте скорей.

– Я бы рад уехать, да лошадь у меня захромала, – сказал Фальковский.

Залетная бомба повалила в овражке еще двоих и оцарапала плечо Лепихину. Мы продолжали стрелять из трех пушек. Листов оказался в паре с Лепихиным, Федор с рослым бомбардиром, а нами с Фальковским командовал веселый фейерверкер.

– А ну-ка, господа! Ай да господа, век бы над вами енаралом!

Зарядов оставалось все меньше, и Лепихин требовал, чтобы стреляли наверняка. Я спросил:

– Где вы так научились?

– Когда-то испытывал пушки, – ответил он.

– А вы, однако, прекрасно заговорили по-русски, – заметил Фальковский.

– Не держите банник наперевес и сторонитесь колеса, ногу раздавит, – сказал Лепихин.

– Полицейская линия без вас не растает? – спросил я Фальковского.

– Ее уже нет, – ответил тот. – Разбросало.

– Так вот чему мы обязаны вашим визитом!

– Туманный вы человек, поручик, – сказал Фальковский. – Много вокруг вас понапутано.

– Так уж обязательно вам распутать?

– Интересно, – сказал Фальковский. – Мне многое интересно. Например, зачем очутился здесь мсье Леппих?

– А я не Леппих, – сказал внезапно подошедший Лепихин.

– Возможно, – сказал Фальковский.

– И не доктор Шмидт.

– А кто же?

– Ах, господин Фальковский! Вы все ведете неутомимый розыск. Даже здесь, в сражении. Да поймите, что все уже кончено. Вы еще вольны отсюда бежать, а нам нет дороги. Сейчас пехота пойдет, и всем конец. Быть может, своими пушками мы держим ту струнку сражения, на которой его судьба повисла!

– Слишком красиво выражаетесь. – Фальковский поморщился.

– Красиво! Вот умереть красиво – этого я хотел бы! Смерть – это славно. Раздвинуть шторку веков, заглянуть поглубже!

– Там ничего нет, – сказал Фальковский.

– Откуда вам знать? Время не подвержено полицейской инспекции. И еще вам мой совет, Фальковский. Уезжайте, быстрей уезжайте. Еще полчаса, и в штыки нас возьмут, не выбраться никому.

– Я бы, напротив, советовал задуматься вам, – сказал Фальковский. – Сам государь интересуется вашим предприятием, а вы рискуете, как простой солдат.

– Уж не полагаете ли вы, что я собираюсь бежать к французам?

– Слишком просто меня толкуете, – сказал Фальковский. – Если я не уеду с батареи, вы голову сломаете, а не решите, зачем я это сделал.

– А вам и незачем, – сказал Лепихин. – Вас Ростопчин ждет, поезжайте…

Против нас строилась конница, справа накапливалась пехота. Шесть корпусов готовились к напору на центральный редут. Я осмотрел наш овражек. Мертвых уже не убирают. Вон лежит строгий поручик, он умер давно. А вот солдат Фролов, согнулся калачиком. Я вспомнил, как его губы шептали: «Запах у него антиресный…»

Внезапно сильно и ясно я вспомнил тот необыкновенный запах. Что-то еще тревожило память. Перед глазами возник тот день, когда я приехал в Бородино. На батарее Раевского из жестких пучков травы я выложил первые буквы полегших полков. Полтавский, Орловский, Ладожский, Егерский. Вышло ПОЛЕ. Остался Нижегородский полк. Я выложил «Н» в стороне, а потом догадался – Наташа! На этом месте мы виделись в последний раз. Я сорвал бледно-желтый цветок и положил его сверху. Я почувствовал крепкий, настойный запах…

Тот самый запах, тот самый цветок. Петруша – любимец солдата Фролова. Осколки, как в трубочке калейдоскопа, слагаются в цельную картинку. Наташа – Нижегородский полк. Брошенный поверх, как скрепка, желтый цветок. Слова пехотного капитана: «У нас в Нижегородском полку при лазаретной повозке была одна. Прелесть девушка. И сейчас где-то здесь, врачует…» Неужто она? Стою в размышлении, сердце стучит. Что делать? В седло и в поле? Где-то Нижегородский полк, его лазаретная повозка. Поехать, искать, увидеть ее лицо под белым платком сестры милосердия…