Уле Маттсон - Бриг «Три лилии» Страница 4

— Ульрика! — окликнул ее Миккель. — Что с тобой, Ульрика?

Овца все блеяла. Тогда Миккель показал ей морковку опять не помогло. Наконец, он причалил, привязал лодку и пошел на бугор. Ульрика затрусила следом.

Миккель любил смотреть вдаль сверху. Если покажется бриг «Три лилии», он первым увидит его! Позор тому, кто теряет надежду.

— Ну, ну, Ульрика, славная, вот тебе морковка, — успокаивал он овечку.

Но она мотнула головой, отскочила в сторону и опять заблеяла. Гроза не шла, только громыхала где-то вдалеке.

Миккель лег на вереск и стал смотреть в море. Хоть бы один парус!..

Он вздохнул и повернулся лицом к проливу. Овечка легла рядом с ним; слышно было, как колотится ее сердечко.

Вдруг Миккель заметил тень. «Кошка, — подумал он и удивился. — Чья? Кто станет держать здесь свою кошку?»

Он присмотрелся. Нет… эта будет побольше кошки…

Настоящий зверь стоял по ту сторону пролива и нюхая воздух… Вот он присел и прыгнул на первый камень. Холод пробежал по спине Миккеля до самых пяток.

Рысь! Ну конечно, рысь!

Слышно было, как царапают о камень когти. Овечка притихла и тоже смотрела.

«А еще в деревне говорят, будто рыси все перевелись», подумал Миккель и пожалел, что он не старше на десять лет и что у него нет ружья.

Тогда бы он…

Рысь выскочила на берег, принюхалась и фыркнула.

Она была больше дикой кошки, мех блестел, когти скребли землю. «Когда рысь злая, она и на человека кинется», — сказал однажды Симон Тукинг.

— Господи, сбрось ее в море, — шептал Миккель, — пришиби ее камнем, чем хочешь, только спаси Ульрику!

Камнем?..

Он лежал на животе, и рука его скользнула по твердым, холодным камням. Овечка не двигалась.

— Не шевелись, Ульрика, — шепнул Миккель. — Может, не заметит…

Но рысь уже заметила. И тут он понял, что напугало Ульрику: овцы издали чуют хищников. «У одной овцы чутья больше, чем в десяти человечьих носах», — говаривал Симон Тукинг.

Всего пятьдесят шагов отделяло их от рыси. Миккель прикинул глазом. Прямо перед ним скала обрывалась вниз на три метра. Здесь рысь не пройдет. Она будет красться в обход: рысь — хитрая тварь. И оба, Миккель Хромой Заяц и Ульрика Прекрасношерстая, окажутся в западне. Этому надо помешать. Но как?

Он осторожно обернулся. Камни, что поблизости, слишком малы — ими не пришибить рысь. Большие ему не под силу поднять. А если катить?

Миккеля бросало то в жар, то в холод. Катить… потом три метра… еще как полетит! Только нужно изловчиться, чтобы попасть прямо в рысь. Но сначала — подкатить камень к краю.

Он отполз назад и попробовал сдвинуть валун. Подался… Но поднять его невозможно, только катить.

А внизу громко скребли когти: рраз, рраз. Длинные острые рысьи когти… Голодное рысье брюхо… Горящие рысьи глаза… Овечка дрожала всем телом, но не двигалась с места.

— Тихо, тихо! — шепнул он. — Потерпи еще, Ульрика, еще чуть-чуть. Сейчас мы…

До чего же тяжелый валун! Неужели не справиться?..

Пошел… медленно-медленно… пошел!

Когти перестали скрести.

— Ага, стоишь, слушаешь, — шептал Миккель. — Знаю я тебя! А теперь к скале идешь. Иди, иди!

Еще несколько метров, и валун будет у края. Хоть бы успеть вовремя…

— Ну-ка, Ульрика, подвинься немного, самую малость.

Снова заскребли когти. Только бы не свернула в сторону, не то…

— Встань, Ульрика, — шептал Миккель, подталкивая овечку. — Ну, поднимись же.

Овечка не хотела подниматься.

— Не то она обойдет нас, понимаешь? А если увидит тебя сейчас, то забудется и прыгнет, попробует сразу достать. Вставай!

Ульрика встала на дрожащие ноги и заблеяла. Что-то зашуршало, потом шлепнулось. Ага, прыгнула! И не дотянулась…

«Ну, Миккель, поднатужься…»

Ему нельзя показываться рыси, не то она свернет и обойдет их с тыла, хитрая тварь. Вереск трещал под валуном.

Еще пять сантиметров…

Снова шум: рысь прыгнула второй раз — каких-нибудь полметра не достала. Шлепнулась обратно и на мгновение замерла.

Пора!

Камень полетел с обрыва. Снизу донесся вой и шипение.

Потом глухой рокот — валун катился дальше, в море.

И… тишина.

Миккель зажмурился и притиснул Ульрику к себе.

— Милая, славная Ульрика, — прошептал он, — погляди ты, я боюсь.

Ульрика храбро заблеяла. Миккель встал на колени и поглядел вниз. Рысь распласталась на камнях и не шевелилась.

Когда Миккель греб домой, рысь лежала на носу лодки, рядом с якорем. Глаза ее были закрыты, когти выпущены, кисточки на ушах торчали вверх.

А Ульрика Прекрасношерстая грызла морковку на пригорке.

Глава четвертая

МОЖЕТ ЛИСА ЗАДРАТЬ ОВЦУ?

Но вот случилось так, что один из батраков Синтора, уже осенью, увидел овцу на Островке. А так как Островок принадлежал Синтору, который дрожал за свое добро, то бабушка Тювесон получила распоряжение: убрать с острова скотину!

Чайкам и сорокам разрешалось быть на острове, а бедняцким овечкам нет. Вот он какой был, богатей Синтор!

Пришлось Миккелю забирать Ульрику.

— Будешь жить с нами в каморке, — сказал он, подталкивая ее в лодку. — Да не прыгай так, потопишь нас обоих. Я не знаю стихов от наводнения в лодке.

Овечка улеглась смирно между скамейками, и они отправились домой, к бабушке и Боббе.

Миккель все лето запасал сено и вереск, чтобы Ульрике не голодать зимой. И все-таки он и овечка думали: «Продержать бы Синтора всю зиму на одном вереске — глядишь, смог бы проходить в двери прямо, а не боком, не пришлось бы брюхо подтягивать да дыхание затаивать».

Бабушка прибила рысью шкуру гвоздями над фотографией Петруса Миккельсона. А Миккель сел на скамеечку у плиты и не успел опомниться, как в голове у него слржился стишок. Он отыскал огрызок карандаша, нашел кулек из-под муки и записал на кульке:

Стихи, сочиненные Миккелем Миккельсоном

29 августа 1891 года

«Миккель Миккельсон собственноручно», — подписался он большими кривыми буквами.

Вообще-то ему было жаль рысь. Миккель любил животных; к тому же у нее были такие красивые кисточки на ушах и такая мягкая шерсть. Но тут он посмотрел на Ульрику и спросил себя: «Значит, пусть бы лучше сожрала Ульрику, так, что ли?» На всякий случай, он приписал внизу: «Сия рысь убита для самообороны. Што и подтверждает Миккель Миккельсон чесным словом».

Зима тянулась долго. Ульрика спала возле Боббе, Боббе возле Ульрики. Однажды через залив прошли по льду три лисы. Миккель сидел на подоконнике и видел их. Они покружили возле сарая, но там было пусто. Тогда лисы отправились дальше, в курятник Синтора, и загрызли одиннадцать породистых кур.

А вот рысей он больше не видел. И никто во всей округе не видел.

Настала весна, по Бранте Клеву побежала вниз талая вода. На постоялом дворе кричали под застрехой скворчата.

Пробилась травка, и Ульрика Прекрасношерстая запрыгала на воле — худая, как деревяшка, потому что весь последний месяц она ела один вереск да черствые горбушки.

Сперва они привязали ее к колу возле дома. Но Ульрика бегала вокруг кола, пока не намотается вся веревка, и падала от головокружения. Веревка была слишком короткая, а трава чересчур редкая.

— Ее надо в лес пустить, — решила бабушка. — Отвяжи овцу, Миккель. В лесу она хоть несколько травинок, да найдет. А вечером покличем домой.

И овечка побежала в лес. Боббе побежал было с ней, но наверху Бранте Клева повернул назад, лентяй этакий!

Правда, он немного поскулил вслед Ульрике. Миккель попытался сочинить стихи про этот случай, но не мог придумать рифму к словам «Ульрика» и «голодная». Так и бросил.

К тому же вечером овечка вернулась. Бабушка Тювесон взяла ломоть хлеба, вышла за дом и покликала:

— Рика-рика-рика!..

Боббе лаял. Миккель бил в жестянку. Ульрика выскочила из леса и пустилась вприпрыжку вниз по склону. Все трое решили, что она уже стала немного толще.

А вечером седьмого дня овечка не вернулась. Бабушка кликала и Боббе лаял, пока не осипли оба. Миккель всплакнул, потом швырнул жестянку прочь и побежал вместе с Боббе в лес.

Кто хоть раз бывал в Брантеклевском лесу, никогда его не забудет. Там есть сосны почти до луны. Там есть трясина, которая засасывает людей, и бездонное озеро. А лосей и оленей — как трески в море.

В ту пору во всем лесу был только один дом. В нем жил Эмиль-башмачник, первый мастер в округе шить туфли и делать овечьи ошейники. Дом Эмиля стоял возле озера, а в озере обитал водяной.