Борис Хотимский - Три горы над Славутичем Страница 4

— Отца не уберег! — кричали те, кто постарше. — Великая вина!

— Отдать его богам!

— Нет его вины! — возражали те, кто помоложе. — Полон кто пригнал? Добычу кто сберег? Не всякий сумеет так, семнадцати лет отроду, в первом же походе…

— Эге ж! — отмахивались другие. — Полон и добычу Идар пригнал. А Кий у него в хвосте скакал.

— В хвосте пускай и скачет! — подхватывали многие голоса. — Рано ему в челе скакать, молоко на губах не обсохло!

— Еще неведомо, кто в хвосте скакал, а кто в челе! — горячились отроки, воротившиеся вместе с Кием из первого своего похода, поначалу стоявшие поодаль, а теперь не утерпевшие.

Но старшие дружинники, к тому же распаленные выпитым, только цыкнули на них:

— Откуда здесь взялись, не было вас? Отрокам на сходке не место!

Кий был тут же, стоял около дуба, на виду у всех, рядом с упившимся до невозможности дядей Идаром. Сам он тоже не раз приложился к круговому рогу — за отца и других павших, за Горы и Днепр… Но не хмелел. Глядел сумрачно в озаренные огнями лица, слушал хриплую перебранку.

Стиснув крепкие молодые зубы, молчал. «Эх, — думал, — собрать бы сотен пять — семь верных отроков, въехать верхоконно на Майдан… Враз крикуны протрезвели бы да поугомонились. И старики бы заговорили почтительно. Сила, сила нужна! Не слепая, не шальная. Поглядеть на сходку — чем не сила? Да проку от нее… Нет, сила нужна своя, в один кулак собранная — его кулак, одному ему послушный, его разуму, его воле. Пальцы — по одному — долго ли переломать? А совладай-ка с ними, когда в кулак сожмутся! Своя дружина нужна, верная, единая, княжья!»

Еще подумал. Решился. Подошел к трезвым старейшинам, царапавшим на бересте непонятные знаки. Поклонился. Попросил смиренно. Старики кивнули благосклонно. Затем обратились к сходке — запросили, каков будет ответ на просьбу Кия. Но толпа с перепою ревела невразумительно. То здесь, то там взвывали, гадая и предрекая, неистовые волхвы, еще больше будоража и без того нетрезвые головы доверчивых полян. Однако старые хитрецы под дубом будто все разбирали и понимали, что отвечала сходка, и царапали, царапали бересту острыми ножичками. После чего тихо сгинули с глаз, унеся свои берестяные полоски.

Тем, казалось, сходка и завершилась — неясно чем. А пир ночной никак не останавливался, пока последний полянин не споткнулся о вытянутые ноги другого, блаженно храпевшего под звездами, сам не вытянулся ничком — а вставать было ох неохота! — и не увидел в тотчас наступившем сне то, что видел изо дня в день, из лета в лето: жирно-черную землю… теплую… готовую уродить — только кинь в нее зерна… вспоротую наральником и выползающую под ноги — пласт за пластом, пласт за пластом… Другой полянин, едва закрыв глаза, видел рыжие хвосты векшей и такие же рыжие стволы сосен… Третий — серые спины сбившихся в кучу бестолковых овец…

Хорошо на Горах над Днепром, под ясным небом. Как нигде в другом краю, хорошо здесь…

Светило, так и не сгоревшее на закате за сосновым бором, отдохнуло за ночь и выбралось из-за левобережного окоема, расталкивая предзоревой туман. Ясное, круглое, как натертый песком медный щит. Выбралось и заторопилось, разгораясь все ярче, вдогонку бледневшему месяцу, уж который день пошедшему на убыль.

Поляне пробуждались кто где. Вода в ручье под Лысой горой — чище слезы девичьей — освежила похмельные головы, воротила ясность мысли и верность движений. Подкрепились кто чем припасся и опять — на Майдан, откуда уже подали зазывной голос звонкие била. Собирались без вчерашнего шума, без суеты, занимали каждый свое место.

Без шуму и протяжки решили все дела, много не спорили. И тогда старики, глядя в давешние берестяные полоски, напомнили сходке, что те же дела обсуждались и решались еще вчера, но во хмелю.

Вчера с вечера решили отдать Кия в жертву богам, поскольку сим ушел, а отца оставил на погибель. Нынче же поутру предложили избрать того же Кия князем вместо отца его Рекса, ибо не по своей воле ушел с Истра, а не посмел старшего ослушаться. Не совпали решения — вечернее и утреннее, хмельное и трезвое. Стало быть, ни тому, ни другому на сей раз не давать ходу. Таков древний обычай, сбереженный еще со времен сколотов. И еще напомнили старики, что вчера с вечера решила сходка позволить Кию одно любое желание. И нынешним утром то же позволили. Совпало. Значит, так тому и быть.

Дали слово Кию, побледневшему, осунувшемуся. Из похода воротясь, не отдохнул толком и эту ночь не спал. Он вышел к дубу, поклонился старейшинам, поклонился сходке полянской на все стороны. И все услыхали в утреннем безветрии, какой крепкий, зычный у него голос. Еще громче, чем был у отца его Рекса.

— Поляне! Дозвольте сказать одно мое желание! А после делайте со мной что сами пожелаете…

— Сказывай!!! — дружно рявкнула сходка и притихла в ожидании.

— Сказывай, — разрешили старейшины, благосклонно кивнув.

— Поляне! Среди нынешнего полона была взята рабыня. Взята с дозволения моего отца. В дороге она родила, а сама не выжила. Другие полонянки сберегли младенца. Мое желание одно, поляне! Подарите того младенца моей матери, вдове Рекса.

Сходка помолчала. Небывалое желание! Молчали, задумавшись, и старейшины. Наконец присудили: рожденного рабыней младенца отдать вдове Рекса, матери Кия и Щека.

Назвали его Хоривом.

Теперь мать кормила двоих — Щека и Хорива. И когда они оба, насытившись, начинали утомленно задремывать, осторожно клала их в рядом висящие люльки и, покачивая обе разом, тихо напевала ту же колыбельную, под которую засыпал когда-то Кий, под которую засыпали и те братья его, что теперь вместе с отцом их Рексом спят беспробудно…

Ой, люленьки-люли!Прилетели гули.Сели на воротах,в червонных чеботах.Стали думать и гадать,чем сыночка годувать…А-а, а-а-а!..

4

ГУЛЬТЯИ

Поначалу думали, что вновь пришли бродячие гунны из степи. Оказалось — гультяи с поля. Те, кто когда-либо уходил с антскими дружинами вниз по Днепру, но далеко почему-то не ушел, отщепился от своего племени, остался в поле, но и на землю не сел. Гультяи собирались ватагами и таились по ярам да перелескам. Кормились набегами на близживущих антов — россичей, полян и других. Отнимали зерно, угоняли скот, арканили жен и дев. Нередко сговаривались с бродившими по степям племенами недобитых гуннов — набегали вместе, а после грызлись из-за неподеленной добычи.

Когда дружины антские уходили из своей земли в дальний поход, гультяи наглели. Вот и эти — явились как раз в ту пору, когда хозяин дворища — отец маленького Брячислава — ушел в далекий поход с недавно избранным на сходке молодым князем Кием. Налетели нежданно-негаданно, порушили невысокое жилище-мазанку и запалили камышовую кровлю — занялась пламенем тотчас. Пожгли и припасенное к зиме сено. Среди сыплющихся во все стороны жгучих искр перемахивали через поваленный плетень бешеные приземистые кони, крутились по дворищу всадники с закатанными выше локтя рукавами, топтали очумевшую с перепугу птицу. Вместе с искрами и дымом кружились под разоренным хозяйством пыль и перья.

Мать Брячислава, когда заарканили ее и поволокли по земле, сумела голову в камень направить — все лучше, чем в гультяйском плену…

Сам Брячислав успел прихватить подаренный отцом лук со стрелами, добежал до заросшей камышами старицы, затаился, переводя занявшийся дух. Отдышавшись, осторожно выглянул. Увидел дедушку, бегущего на неразгибающихся ногах в поле, в руке — секира, а за ним — несколько всадников. Сюда бы ему, к камышам, недалеко ведь! Здесь и отсиделся бы… Но старик упрямо бежал в другую сторону, нарочно уводя гультяев от камышей, где затаился внук его Славко, последняя надежда малочисленного рода.

Стрелу за стрелой выпускал теперь Брячислав из своего укрытия, свалил все же одного за другим двух преследовавших деда недругов. Сызмальства приученный бить уток влет, он стрелял без промаха, но не набрали еще тоненькие руки достаточной силы — все стрелы, кроме тех двух, не долетали. И вот не осталось больше стрел, а гультяев было немало, они скакали к деду со всех сторон. Тот, окруженный, остановился и поднял секиру, изготовясь к последнему своему бою. Не утерпел Брячислав, бросил бесполезный теперь лук и с громким криком выскочил из камышей, зажав в слабом кулачке маленький ножик. Но поздно: увидел, как упал дедушка…

А гультяи, повернув коней, уже мчались на безумного мальца, весело скалясь, взмахивая секирами и мечами. Впереди, на мордастом полудиком жеребце, летел приблудный гунн, широколицый, без усов и бороды, в железных нагрудных пластинах поверх долгого зеленого кафтана, в высоком войлочном колпаке. Долгий меч оставался в зеленых ножнах с бронзовыми кольцами, всадник держал перед собой лук со стрелой, бросив поводья, правя одними ногами. Следом стлались зеленые кисти, украшавшие конскую сбрую.