Борис Раевский - Товарищ Богдан Страница 4

Уже рассветало. Бабушкин тряпкой тщательно стер железную пыль с решетки. Подмел пол возле окна.

- Безнадежно! - повторил студент. Он теперь лежал под одеялом, но все еще не мог согреться. - Как же мы не учли?! Утром ведь обход. Посмотрят на решетку - а там надпил...

- Не заметят! - сказал Бабушкин.

Взял кусочек хлеба, размял и мякишем, как замазкой, затер надпил.

- Все равно видно. Прут-то черный, а хлеб...

- Подкрасим, - Бабушкин плюнул на ладонь - руки у него были грязные: всю ночь пилил - и грязью замазал мякиш в надпиле.

Утром, во время очередного обхода, надзиратель ничего не заметил.

"Только бы не стал проверять решетку", - подумал Бабушкин.

Он знал: иногда тюремщики вдруг устраивают "концерт": ударят по решетке молотком и слушают. Звук должен быть чистый, долгий. А если решетка надпилена - звякнет надтреснуто, глухо.

"Да, риск, - подумал Бабушкин. - Но разве бывает побег без риска?!"

Студенту он не сказал о своих опасениях. Исай и так слишком волновался.

Вторая английская пилка прослужила также лишь одну ночь.

- Так я и знал! Так я и знал! - опять нервно забегал студент. - Две пилки - на два прута! Безнадежно!

"Да, скверно, - подумал Бабушкин. - Осталась одна пилка на шесть прутьев..."

Но студенту он сказал:

- Ну что ж! Понадобится - ваша невеста еще инструментов принесет. Она же у вас деловая.

А сам подумал:

"Пока мы ей сообщим, что нужны пилки, да пока она принесет... Сколько дней потеряем! А если тюремщики в это время устроят проверку?.."

Третья пилка, самодельная, держалась дольше других. Миновала ночь, и вторая, и третья...

Исай, стоя на часах у двери, возбужденно шептал:

- Только бы не сломалась! Миленькая! Голубушка! Только бы выдержала!

А на рассвете, когда Бабушкин кончал работу, Исай хватал у него пилочку, любовно оглядывал ее - и казалось, сейчас даже расцелует.

Наконец, оставалось разрезать последний прут.

Исай не дыша глядел на тоненькую, гибкую пилочку. Неужели выдержит?!

Всю ночь трудился Бабушкин. Пилит, а сам нет-нет да и вспомнит, как четырнадцатилетним пареньком отдала его мать в торпедные мастерские. И как учили его там слесарить. Пригодилось...

Пилка не подвела. Своя, самодельная, оказалась хоть куда.

И вот кончилась восьмая ночь. Все восемь прутьев были перепилены. Теперь в нужный момент отогнуть их кверху - и путь на волю открыт!

7. Побег

Камера находилась в первом этаже. За окном - пустырь, обнесенный плотным забором. Круглые сутки по пустырю, всегда одной и той же протоптанной дорожкой, размеренно, неторопливо шагал часовой. Узники уже выверили: весь маршрут его из конца в конец пустыря длится немногим меньше двух минут.

Бабушкин давно обдумал план побега. Надо ночью, в полной темноте, выждав момент, когда часовой уйдет в другой конец пустыря, выпрыгнуть из окна - под ним как раз мусорный ящик, украдкой перебежать пустырь, перелезть через забор. Там должны ждать их с одеждой. Быстро переодеться и добраться до заранее приготовленной квартиры. А там уже будут наготове фальшивые паспорта, деньги. Взять их и покинуть Екатеринослав.

Двадцать третьего июля все было готово к побегу. А с воли почему-то не подавали сигнала. Время тянулось необычайно медленно. Студент нервно расхаживал по камере.

- Так я и знал! Так я и знал! - судорожно шептал он. - Что-то случилось!

Сидеть в тюрьме никогда не сладко. А с подпиленной решеткой - каждый день превращался в муку. Ведь в любую минуту тюремщики могут обнаружить надпилы. Подготовка к побегу. За это - каторга!

- Бежим сами, - лихорадочно предложил Исай.

- Бежать не фокус! - сказал Бабушкин. - Скрыться - вот задача! А так изловят в тот же день. Надо ждать. Городскому комитету виднее...

Прошел день, ночь... Потом еще день. И еще ночь. Сигнала с воли все не было.

Ночью Бабушкину не спалось. Снова и снова виделось ему: вот он бежит из тюрьмы, вот пробирается за границу, разыскивает Ленина. Как там дела в "Искре"? Бесперебойно ли выходит газета? Это сейчас главное. А второй съезд? Как идет подготовка к нему? Съезд необходим. Считается, что партия уже создана. Но на деле это не совсем так. Надо сплотить наши разрозненные группы.

Утром в камеру вошел новый начальник полицейского участка, маленький, вертлявый, с длинными, до колен, руками, как у обезьяны. Подозрительно оглядев камеру, он, ни слова не говоря, вышел.

У Исая зубы стучали, как в лихорадке.

- Бежать! Немедленно бежать! - взволнованно шептал он, шагая взад-вперед по камере. - Мне про этого Чикина сестра рассказывала. Такого ирода свет не видал! Он был шпиком, а теперь, видите, повышение получил. У него нюх собачий! Бежать! Как только стемнеет, сразу бежать!

- Нет, - сказал Бабушкин. - Подождем вечера. Наверно, будет передача и записка с воли.

Он скатал шарик хлеба и подошел к окну. Тщательно оглядел надпилы на прутьях, плотно заполненные мякишем. Эта "замазка", высохнув, меняла цвет и форму, начинала крошиться, отваливаться.

Бабушкин спичкой выколупал кое-где старый, ссохшийся мякиш, заменил новым.

Наступил вечер. Принесли передачу. Записки опять не было.

- Значит, следующий раз будет, - как можно веселее сказал Бабушкин, хотя и у него на душе кошки скребли.

Студент беспокойно метался по камере.

- Глупо медлить! Надо сейчас же бежать, - возбужденно шептал он. Иначе все провалится. Чикин что-то подозревает. Переведет нас в другую камеру - и конец!

Бабушкин, не отвечая, лепил из хлеба шахматного коня. Гриву ему спичкой исчертил. И вместо ушей два обломка спичек воткнул. А в основание коня вмуровал камешек: для устойчивости.

- А может, в передаче была записка? - тревожно шептал студент. - И на досмотре обнаружили? А?

Бабушкин расставил на листке бумаги, разграфленном на клетки, маленькие шахматные фигурки.

- Сыграем?

Студент даже остановился от удивления.

- Кто-то из нас сошел с ума - я или вы! - возмущенно воскликнул он. Тут сердце леденеет! А вы...

Он нервно смешал фигуры и ничком бросился на нары.

- Все будет хорошо! - успокаивал Бабушкин.

Сам он тоже тревожился.

"А вдруг у нас устроят "концерт"?"

Эта мысль преследовала его по целым часам, мешала спать ночью. От нее было никак не отделаться.

Но студенту Бабушкин ни слова не говорил о своей тревоге.

...Прошел еще день и еще один день.

Утром в камере вновь появился Чикин вместе с надзирателем. Начальник участка сам обшарил нары, заглянул даже в парашу. Потом подошел к окну.

"Сейчас заметит надпилы на прутьях, - с ужасом подумал Горовиц. - Вон мякиш отстает..."

Чикин посмотрел на кучерявые облака, закурил папиросу и вновь принялся обыскивать камеру.

- Крысы, стервы, так и рыщут по корпусу. Где же у них лазейки? насмешливо пояснил он заключенным.

"Надо, чтоб этот прохвост немедленно убрался из камеры! - подумал Бабушкин. - А то каюк! Но как? Как вытурить его?"

- Какие там крысы? - грубо сказал Бабушкин. - Наверно, побега боитесь, пилки ищете! Они вон, под ведром!

Горовиц похолодел.

- Шутник! - пробормотал начальник участка. Он больше не обшаривал камеру и ушел.

Вечером принесли передачу.

- Теперь или никогда! - сказал Горовиц. - Больше я этого не вынесу. Или бежать, или к черту все эти муки! Хуже пытки!

Он лихорадочно ощупал ветчину, кусок сала, быстро разломал баранки. Нигде ничего! Швырнув продукты на стол, студент прижался горящим лицом к холодной каменной стенке камеры.

- Поберегите нервы, юноша, - строго сказал Бабушкин. - Закройте "глазок".

Разложив все продукты на столе, он стал тщательно, неторопливо осматривать их. Баранки раскрошил. Ветчину и сало разрезал на кусочки. Пусто.

Ветчина была завернута в газету, насквозь пропитавшуюся жиром. Бабушкин долго рассматривал ее. Не подчеркнуты ли какие-нибудь слова? Нет ли крошечных дырочек - проколов иголкой - в середине некоторых букв? К сожалению, ничего...

Оставался последний из присланных продуктов - маленькая баночка с вишневым вареньем.

Бабушкин посмотрел баночку на свет, взболтал ее - не плавает ли там что-нибудь, кроме вишенок? Нет, только ягоды.

И вдруг Бабушкин вспомнил! Ему когда-то рассказывали, как в Питере передавали в тюрьму особо важные записки...

- Ну, Исай, - радостно сказал Бабушкин. - Смотрите. Сейчас получите записку.

Исай встрепенулся.

Бабушкин слил густой сироп из банки в жестяную миску, которая служила узникам тарелкой. Лил и тщательно наблюдал, чтобы ни одна вишня не проскочила в миску вместе с жидкостью. Когда на дне банки остались только ягоды, Бабушкин стал "снимать пробу". Брал вишенку и клал ее в рот. Зубами нащупывал косточку. Выплюнет косточку, а ягоду проглотит. Потом другую так же обследует: на месте ли косточка?

Бабушкин вспомнил: иногда, чтобы передать в тюрьму записку, делали так: извлекали из какой-нибудь вишни косточку, вместо нее всовывали в ягоду крохотную записку, скомканную, написанную на особой бумаге.