Шамиль Ракипов - Прекрасны ли зори?.. Страница 45

Уезжая из Казани, я послал Ивану Чернопятко телеграмму. Он прибыл в Голубовку, когда застолье было в самом разгаре.

Наш друг детства Иван Рогов, захмелев, попросил меня сыграть на кубызе. Я исполнил его просьбу. А он вдруг нагнулся, закрыв лицо руками. Его плечи судорожно задёргались. Он плакал…

Я растерялся. Обхватил его за плечи, пытаясь поднять. Все приумолкли за столом. Халиулла-абзый, уловив мой недоуменный взгляд, сказал, что тяжело болеет брат Ивана, Александр Александрович. Врачи не надеются на его выздоровление. Второй день в его палату не пускают никого, кроме близких.

Я крепко сжал Рогова за плечи.

— Возьми себя в руки, дружище, — сказал я, хоть у самого на сердце было тяжело.

— Я ради тебя и Ивана пришёл на это веселье, — сказал Рогов, устремив на меня покрасневшие глаза.

— Спасибо, Ваня.

Когда у соседей кто-то тяжело болен, устраивать большие праздники неудобно. Поэтому мы с Иваном не задержались долго в Голубовке.

Нам предстояло учиться в Военной академии имени Фрунзе, и мы отбыли в Москву.

Десятый рассказ Гильфана

Мы с Иваном Чернопятко учились в одной группе. А старостой группы назначили Терешкина Петра Фёдоровича. Опять мы были в подчинении у бывшего начальника нашей заставы. Среди курсантов группы он старший по чину. Мы все лейтенанты, а ему присвоили звание майора…

В самом начале учебного года я Терешкину предложил заключить «соглашение о взаимопомощи». Потому что с первых же дней выяснилось, что майор хромает по литературе и иностранному языку, а мне военное дело тяжело давалось. А тому, что Терешкин в военном деле чувствует себя как рыба в воде, и удивляться нечего: он ещё до службы на границе специальную школу закончил. Поэтому я не сомневался, что смогу у него многому научиться. А он тоже, видимо, прикинул в уме, какой от меня может быть прок ему, да так ничего не найдя во мне, спрашивает:

— Вы, Батыршин, по каким предметам предлагаете мне свою помощь?

Вид у Терешкина такой, будто и в самом деле речь идёт о международном соглашении.

— По английскому, — так же серьёзно говорю ему.

— Ого! По английскому?.. Хм, а вы что же, проходили специальные курсы по иностранным языкам?

— Нет. Собираюсь академию закончить…

С этого дня мы начали с Терешкиным заниматься вместе. Но каждый день одним и тем же — военным делом. Я даже начал уставать от однообразия. А он примечает это — посмеивается да приговаривает: «Будьте упорным, лейтенант! Даже ветер, если упорен, скалы дробит, в песок обращает!» А чуть только намекну, что пора, дескать, и английским заняться, майор сам тут же скисает. «Эх-ха-ха, — горестно вздыхает он. — Помогай — не помогай, Гильфан, а язык мне не осилить…»

А тут незаметно и экзаменационная пора подступила. День первого экзамена пришёл.

Сидим мы в аудитории, готовимся по билетам. Ещё свежо в памяти, как в школе я сдавал экзамены. Так же волновался и побаивался. И так же сидела за столом наша учительница и строго поглядывала на нас поверх очков. И тоже весь стол её был заставлен цветами. Тогда, в школе, помнится, больше девчонки старались. А теперь среди нас не было девчонок. Сами купили цветы для Татьяны Алексеевны, нашей преподавательницы английского языка. Она была наидобрейшей женщиной, только вид напускала на себя на экзаменах строгий.

Замечаю, майор Терешкин ёрзает на месте.

Я очень быстро выполнил всё, что требовалось по билету, ответил на вопросы экзаменатора. Татьяна Алексеевна приветливо улыбнулась и похвалила меня за прилежание.

Терешкин вышел с экзамена красный как рак. Он показал мне три пальца.

— Вы недовольны тройкой, майор? — спросил я.

— Тройку я бы за счастье почёл, — проворчал Терешкин. — Но она сказала, что выдала мне её в кредит…

Наше соглашение с Петром Фёдоровичем Терешкиным осталось в силе и до следующего семестра. Мы продолжали заниматься вместе. Однако майор теперь упорно просил обращать больше внимания английскому языку.

В библиотеке читать вслух не позволяют, поэтому мы часто оставались в аудитории. Или, если в нашей комнате никого не было, майор приходил ко мне. Иногда занимался с нами и Чернопятко. Позже к нам примкнул Виктор Тимаков. Собравшись вчетвером, мы писали диктанты. А однажды Терешкин придумал игру, которая всем сразу же понравилась. Мы договорились каждый день в течение определённого часа говорить только по-английски.

Шутя и словно играя, мы научились сносно разговаривать по-английски…

Занятия шли, а я всё чаще вспоминал Маргариту Ивановну и мне очень хотелось встретиться с ней.

Однажды в справочном бюро мне удалось узнать телефон Маргариты Михайловой. Мы с ней условились о встрече. Хоть и живёт с незапамятных времён присловье, что, если встречаются двое, третий лишний, на свидание мы отправлялись вдвоём с Иваном.

В условленный час мы пришли к месту свидания. Дружок-то мой помалкивает. И я молчу. Знаю, что Иван тоже думает про девушку.

Мы вышли из метро у Белорусского вокзала.

Маргарита должна была стоять у парапета чугунного моста, по которому проносились автомобили. Мы неторопливо прошлись с Иваном вдоль моста. Шли медленно, чтобы скрыть волнение. Я то и дело проводил пальцами по пуговицам шинели, проверяя, все ли застёгнуты, поправлял армейскую фуражку. Но знакомой нам девушки нигде не было видно. «Неужели обманула?» Нет, вряд ли. Она разговаривала со мной по телефону серьёзно. Она просто сказала: «Хорошо, приду». Голос у неё был спокойный, нежный. Нет, нет, так не разговаривают, когда относятся несерьёзно. Я часто слышал, что глаза — зеркало души. Если это так, то голос должен быть вестником сердца…

Мы ещё раз прошлись по мосту туда и обратно. Выкурили по сигарете. Поглядываем по сторонам. Стоит показаться вдалеке какой-нибудь девушке — у нас сердце замирает. Невольно ускоряем шаги навстречу ей, а потом постепенно замедляем, узнав, что это не Маргарита.

— Наверно, не придёт… — проговорил я, внимательно оглядевшись на всякий случай ещё раз.

— Я с самого начала сомневался в этом, — сказал Иван.

На краю привокзальной площади вёл бойкую торговлю у голубого лотка старик. Около него выстроилась длинная очередь. Стояли в большинстве девушки, захотевшие полакомиться медовыми пряниками, леденцами, и женщины с ребятишками, которые просили купить надувные шары. Мы пристроились к концу очереди: решили погрызть пряников, чтоб заморить червячка.

Но как только мы приблизились к лотку, продавец накрыл свой товар клеёнкой и, попросив Ивана минутку присмотреть за его добром, торопливо ушёл.

В этот момент кто-то легонько коснулся моей руки. Я обернулся. Передо мной, улыбаясь, стояла Маргарита. Она дышала глубоко и часто: видать, очень спешила. Не успели мы с Иваном переглянуться, как она сказала:

— Здравствуйте, — и нагнулась к девочке лет трёх, которую держала за руку: — Нам с тобой, доченька, не хватило воздушных шариков. Дедушка всё распродал…

Девочка обиженно надула губы. Но, подняв головку, посмотрела на нас и тут же улыбнулась. Она была прелестна, эта девочка. Из-под вязаного зелёного берета на лоб падает волнистая чёлочка. Вокруг приподнятого воротника пальто обмотан белый шарфик. Она смотрит внимательно то на меня, то на Ивана. В её больших чёрных глазах вдруг отразилось смятение.

Наверно, в моих глазах в эту секунду было то же самое. «Чья это девочка? Неужели самой Маргариты? Но ведь она сама ещё почти совсем девчонка! Может, решила разыграть нас?»

Маргарита, кажется, поняла мои мысли, усмехнулась.

— Вот мы и пришли, — сказала она и пристальнее поглядела на меня. — Вдвоём, как видите…

Маргарита заметно похудела с тех пор, как я увидел её впервые. В её глазах, кроме печали, ещё обозначилась и усталость.

— И мы вдвоём! — пришёл мне на помощь Иван, когда моё молчание затянулось.

— Это же здорово, что вы пришли вместе! — опомнившись, сказал я. — Мы с этой милой девочкой сейчас познакомимся и будем дружить, правда?..

Я присел на корточки и хотел было взять девочку за руку. И тут произошло непостижимое. Девочка отобрала у матери руку и, звонким голоском вскрикнув: «Папочка!..» — кинулась ко мне, обхватила мою шею ручонками. Я поднял её на руки.

В эту минуту близко-близко от себя увидел я широко раскрытые и полные отчаяния глаза молодой матери. Ребёнок не хотел размыкать обвившиеся вокруг моей шеи руки. Маргарита вздохнула и опустила голову.

— Бессовестная… Может, у дяди есть своя такая же дочка… — сказала она, дёргая девочку за пальтецо.

— Нет, я его дочка, я!..

— Конечно, конечно! — приговаривал я. — Ты моя дочка! У меня нету другой. Ты моя единственная…

Я с тревогой поглядывал на Маргариту.

Но Маргарита улыбнулась и ласково позвала:

— Доченька, иди ко мне, маленькая.