Альберт Лиханов - Собрание сочинений (Том 3) Страница 47

Не думал он никогда в жизни ни о каких памятниках, а тут подумал скорбно и тихо стояли бабы у двери, словно хотели что-то сказать - грубое, стыдное, да сами же и жалели.

- Не суди нас, незрячий, - проговорила Валя, выходя из кучки. Женщины народ известный. Слово обронили нехорошее, извини... Ну а если по делу, то могу я по вашим ценам из всего этого обмундирования сменять на муку для Сереги разве что только фуражку. А ежели весь костюм, то сама мужа не дождусь, околею. Так что ищите деревню побогаче.

Дверь отворилась опять, и холод бил по ногам теперь долго - пока все женщины не ушли.

- Садитесь за стол, - приказала хозяйка. В ухвате держала она черный горшок. - Чем бог послал.

Алексей не слушал ее. Рассовывал тряпки в мешки, зло их тискал, уминая. Анатолий закуривал цигарку, и руки у него тряслись.

Торопливо поднялись и обедать отказались, как ни просила хозяйка.

На пороге Пряхин протянул ей кожаный картуз.

- Отдай Вале для ее Сергея!

Хозяйка запричитала, что надо бы отдать в руки Вале, да она ее и кликнет, но Пряхин поморщился:

- Отдай сама!

И плотно притворил за собой дверь.

Они шли по деревне быстро, почти бегом, не сдерживая шаг, а Анатолий шипел Пряхину в ухо:

- Да быстрей, черт тебя дери! Быстрей!

Только в низинке, когда закуржавелые березы и домики, взбегавшие на гору, скрылись за ельником, Алексей расслабился.

- Дурак же я, - сказал зло гармонист. - Тащились, ехали. Надо было на рынке. У кого есть что сменять да продать - в город везут. А кто сам локоть кусает - дома сидит.

Они шли молча, досадуя на себя.

- Стыдобища какая! - сказал Алексей.

- А чего стыдобища! - не согласился Анатолий. - Не менять же костюм за мешок картошки? У всего цена есть. Баб жалко, деревенька бедная, но и себя пожалеть надобно. Война, братишка, война.

Они вздохнули враз, словно сговорившись, засмеялись своему единодушию, и вроде полегчало тотчас: ну ошиблись, ну промашка вышла, да ведь не трагедия, поменяют свое барахло на рынке.

- Война, война, - сказал Анатолий бодрым, обычным своим голосом. Прямо-таки почище любого романа навертела. Мужики барахло меняют да карусель крутят! А бабы ишачат как лошади, в деревне вон, говорят, пашут на себе! Но вообще, братишка, жить хорошо, а? Слава богу, что нас не кокнуло, подумай-ка. Идем вот себе живехоньки, хоть не больно-то здоровехоньки, и снег под ногами скрипит, солнышко блестит? Ну-ка рассказывай, что видишь!

Пряхин улыбнулся, принялся Анатолию говорить, что видит.

- Вот елка, темным, вроде как морозом, отдает, но боковые лапы зеленые - солнышко их развеселило. О! Красота какая, гляди-ко! Рябина ягоды сохранила. Оранжевые горсточки висят, глаз обжигают. А вон синица дорогу перелетела - брюшко желтым огоньком горит...

- Были раньше у меня глаза молчащие, - рассмеялся Анатолий. - А теперь есть говорящие!.. Представляешь, вижу все, о чем рассказываешь.

Низкое солнце высвечивало верхушки деревьев, золотило сосны, молодило еловые пики, высветляло березовую кору. Тени густели, сочились синей краской, воздух становился звонче.

Цокот копыт по плотному снегу первым услышал Анатолий, они остановились, повернулись лицом назад, к попутной подводе, может, и повезет, подбросят до города.

- А ну, инвалиды, влезай! - услышали они знакомый голос. Улыбалась во весь рот Валя, помахивала кнутом, похлопывала по сенцу, приглашая устроиться в санях по всем правилам, с удобствами. Пока Пряхин и Анатолий устраивались, объясняла: - Бабье собрание постановило: доставить вас до дому, а то вечереет, не ровен час. У нас тут пошаливают, банда какая-то завелась.

Снег опять заскрипел яблочным вкусным хрустом, а Валя кричала им, оборачиваясь:

- Это ж надо, а? Хуже фашистов - в тылу мародерствуют!.. А за фуражечку спасибо! Мы вам вон полмешка картошек собрали. Всей деревней!

Анатолий ткнул Алексея в бок, и Пряхин строго отрезал:

- Картошку за фуражку не возьмем, так и знай. За подарок не берут.

- Больно я тебя спросила! - засмеялась Валя. - Ты мне подарок, я тебе подарок!

- Эхма-а! - весело заорал Анатолий. Отстегнул пуговку на гармошке, рванул свою разлюбезную, запел озорным голосом:

Крутится-вертится шар голубой,

Крутится-вертится над головой,

Крутится-вертится хочет упасть,

Кавалер барышню хочет украсть!

- Валя, - крикнул Пряхин, заражаясь весельем гармониста, - мужа-то заждалась, а?

- Ага! - обернулась она надолго. Глаза ее светились радостью, самозабвенной, отрешенной улыбкой горело лицо, и в этом ее "ага!" было столько уверенности и счастья, что Алексей позавидовал неизвестному ему Сергею. Если бы кто-нибудь где-нибудь, пусть в самом дальнем уголке земли, ждал его так! Да он бы сломал все преграды - ринулся туда, чтоб обнять, чтоб прижать к себе ждущую, тоскующую, думающую о нем женщину. Ах, если бы! Но его никто не ждал на всем белом свете. Не считая тети Груни, конечно, бабушки Ивановны да ее девочек, кроме Кати. Но то было другое ожидание. Так, как ждала эта счастливая Валя, его не ждал никто.

Зинаида! Мысль о ней кольнула его. Пропащая душа. Сразу после болезни зашел он в милицию к тому же сморщенному милиционеру, похожему на печеное яблоко, написал заявление о розыске, справлялся пару раз, но бесполезно. "Ждите!" - сказала милиция, и то верно! Ждите, если дождетесь, что в войну эту проклятую, когда столько горя, столько смятения на земле, когда разнесло, развеяло по белу свету столько семей, найдут следы какой-то Зинаиды.

- Ох, Валя, - крикнул Анатолий, - а сладка будет пуховая перина? Целый мужик-то?

- Целый! - весело ответила Валентина, снова радостно обернувшись. Всего и нет-то одной руки! Это ж не помеха!

- Не помеха! - засмеялся Анатолий. - Конечно, не помеха!

Лошадь вывернула из-за поворота, всхрапнула, зажатая натянутой вожжой.

- Ну вот, мужики, - обернулась Валя. - Говорила я вам! Бандиты!

Алексей приподнялся: на краю дороги стояло четверо мужиков с поднятыми воротниками.

- Ерунда! - сказал он. - Бабьи враки! Какие тут могут быть бандиты! Поехали!

Валя тронула лошадь, подхвостнула ее кнутом. Снег завизжал под полозьями. "Верно, что бабьи враки", - подумал Алексей. Лошадь приближалась к мужикам, а они все стояли в тех же позах, говорили между собой.

В следующее мгновение все четверо кинулись к лошади, навалились на оглоблю, сани прошли несколько метров и встали. Один схватил лошадь за уздцы и накинул ей на голову холстину.

- Вы чего, мужики, шалите? - крикнул шутливым тоном Пряхин, все еще надеясь, что Валя ошиблась, а люди эти шутят, мало ли...

- Я те пошалю, са-алдати-ик! - ответил мордастый парень, подходя к саням. Брови у него были насуплены, казалось, срослись над переносицей, и всем своим видом старался он навести на окружающих страх и ужас.

Резким рывком мордастый выдернул из-под ног Алексея мешок, мигом сдернул с горловины лямку, вывалил в снег тряпье.

- Ого! - орал он. - Братовья! Защитник-то отечества! Барахло меняет!

Бандиты сдержанно засмеялись.

- Постой-ка, - продолжал мордастый, вытаскивая кожаные штаны и пиджак. - Да тут солидное имущество! Как батька Махно буду, а? Поменяем ему? Он нам костюмчик, мы ему - жизнь!

Он заржал, и тени засмеялись тоже.

- Погоди-ка, - сказал Алексей, сходя с саней в снег. - Ну давай. Поменяем.

Это было безрассудством - в сущности, одному драться с четверыми. К тому же у бандитов наверняка есть оружие. Но отдать этот костюм было немыслимо. И не потому, что жалко. Не потому, что кожаная одевка дороже жизни. Просто подумал Пряхин о том, что значат эти штаны и пиджак для него, для троих девочек и бабушки Ивановны. Подумал, как он только что, в деревне, не сумел обменять их на муку, но надеялся сделать это на рынке. Костюм стал символом жизни - тяжелой, трудной жизни и его самого, и этих вот баб, которые выделили лошадь, чтобы доставить Пряхина и Анатолия в город.

"Была не была", - шепнул себе Алексей и, голодный, отчаявшийся, ненавидящий, пнул изо всех сил бандита по ноге, целя в колено, в самую косточку.

Мордастый взвыл, завалился в снег, заорал своим подмастерьям:

- Хватайте его! Да я счас! Я его!

Прихрамывая, подпрыгивая на одной ноге, он приблизился к Пряхину и ударил его в лицо. Алексея уже держали. Он пытался вырваться, но только кости в плечах хрустели.

- Сволочи! - выплевывал Алексей приговор вместе с кровью. - Да вас к стенке поставят! Предатели! Фашисты! Мы на фронте кровь проливали, а вы тут в тылу крохоборничаете!

Толстомордый молотил Пряхина, норовя попасть в глаза, в нос, в зубы. Его жирная, отвратительная харя плясала перед Алексеем и так и этак. Пряхин собрался с силами и пнул бандита в самый поддых. Удар получился слабый, рассчитывать особо не приходилось, бандит спохватился, словно Пряхин надоумил его, и стал пинать Алексея.

- Фашисты! - крикнул Пряхин. - Эсэсовцы!

- Вот тебе за фашиста, - злился мордастый. - Вот за эсэсовца.

Удары становились все нестерпимей, но Пряхин их больше не чувствовал.