Мариэтта Чудакова - Не для взрослых. Время читать! Полка третья Страница 5

А когда во время личной встречи с Лениным Уэллс стал допытываться у него: «Что, собственно, по вашему мнению, вы делаете с Россией? Что вы стараетесь создать?» – то есть, за что же вы платите такую непомерную цену? – Ленин вместо ответа задавал свои вопросы: «Почему социальная революция не началась еще в Англии? Почему вы ничего для социальной революции не делаете? Почему вы не разрушаете капитализма и не устанавливаете у себя коммунистический строй?..»

Я стала перечитывать «Войну миров» – и так же, как в детстве, она поразила меня правдоподобием всех описаний. Просто поверить невозможно, читая этот роман, что марсиане никогда (пока!) не высаживались на Земле!

«Большая сероватая круглая туша, величиной, пожалуй, с медведя, медленно, с трудом вылезала из цилиндра. Высунувшись на свет, она залоснилась, точно мокрый ремень. Два больших темных глаза пристально смотрели на меня. У чудовища была круглая голова и, если так можно выразиться, лицо… Тот, кто не видел живого марсианина, вряд ли может представить себе его страшную, отвратительную внешность. Треугольный рот с выступающей верхней губой, полнейшее отсутствие лба, никаких признаков подбородка под клинообразной нижней губой, непрерывное подергивание рта, щупальцы, как у Горгоны, шумное дыхание в непривычной атмосфере, неповоротливость и затрудненность в движениях – результат большой силы притяжения Земли, – в особенности же огромные пристальные глаза – все это было омерзительно до тошноты».

Любопытно – сразу ясно, что это написано в конце позапрошлого века. В сегодняшнем цивилизованном мире вот этот ход мысли – «очень непохоже на нас, следовательно – омерзительно», – уже, как говорится, не котируется. Мир (правда, далеко не все люди!) выучился относиться к непохожему терпимо (толерантно).

«Войну миров» прочесть надо обязательно. А если захочется сгладить тяжелое впечатление – поскорей открывайте «Дверь в стене». Там маленький мальчик открыл зеленую калитку в белой стене в переулке, вошел – и попал в иной мир, озаренный теплым, мягким, ласковым светом… «Длинная широкая дорожка, по обеим сторонам которой росли великолепные, никем не охраняемые цветы, бежала передо мной и манила идти все дальше, рядом со мной шли две большие пантеры. Я бесстрашно погрузил свои маленькие руки в их пушистую шерсть, гладил их круглые уши… Казалось, они приветствовали мое возвращение на родину. Все время мною владело радостное чувство, что я наконец вернулся домой». И дальше эта зеленая дверь то появляется в его жизни, то исчезает…

Между прочим, помимо всем известного поразительного дара выдумки, Уэллс обладал умением видеть и описывать зрительный облик реального предмета. Это особо отмечено было его соотечественником – другим замечательным английским писателем, о котором мы скоро будем с вами говорить отдельно. Это Гилберт Честертон – тот самый, который подарил нам рассказы о патере Брауне. Так вот, он, бывши свидетелем спора Уэллса о том, что «все относительно», рассказывает, что «Уэллс сказал, что лошадь красива сбоку, но очень уродлива сверху: тощая, длинная шея и толстые бока, наподобие скрипки» (курсив наш. – М. Ч.). Ведь и правда похоже.

АЛЕКСАНДР ТВАРДОВСКИЙ, МИХАИЛ ИСАКОВСКИЙ И ИОСИФ БРОДСКИЙ О ВОЙНЕ И О ЦЕНЕ ПОБЕДЫ

В сентябре 1942 года поэт Александр Твардовский, с самых первых дней войны оказавшийся на фронте, напечатал в «Красноармейской правде» первые главы своей новой поэмы «Василий Теркин». В них он сделал то, чего не решился сделать в тот момент с такой прямотой, кажется, никто, – с болью и суровой беспощадностью описал отступление нашей армии в первые месяцы войны, отступление до самой Москвы и до Волги.

Описал воистину как «тяжкий сон» своего героя,

Как от западной границыОтступал к востоку он;Как прошел он, Вася Теркин,Из запаса рядовой,В просоленной гимнастеркеСотни верст земли родной.До чего земля большая,Величайшая земля.И была б она чужая,Чья-нибудь, а то – своя.……………………………Шел наш брат, худой, голодный,Потерявший связь и часть,Шел поротно и повзводно,И компанией свободной,И один, как перст, подчас.………………………………Шел он, серый, бородатый,И, цепляясь за порог,Заходил в любую хату,Словно чем-то виноватыйПеред ней. А что он мог!…………………………….Он просил сперва водички,А потом просил поесть.Тетка – где ж она откажет?Хоть какой, а все ж ты свой.Ничего тебе не скажет,Только всхлипнет над тобой,Только молвит, провожая:– Воротиться дай вам Бог…То была печаль большая,Как брели мы на востокШли худые, шли босыеВ неизвестные края.Что там, где она, Россия,По какой рубеж своя!

…С осени 1942 года поэма Твардовского, ставшая несомненно главным поэтическим сочинением о войне, будет печататься в газете «Красноармейская правда» всю войну, порою несколько раз в месяц, вплоть до июня 1945 года. Солдаты рвали газету из рук, ожидая новых строк про любимого героя.

И ни разу не будет упомянуто в этой поэме имя Верховного главнокомандующего, не сходившее со страниц газет. Имя того, кто оставил жестко и жестоко руководимую им страну незащищенной перед нашествием, допустил оккупацию огромной ее части.

У Твардовского воюет, несет все тяготы войны, отвоевывает свою страну народ.

…Правда правдой, ложью ложь.Отступали мы до срока,Отступали мы далеко,Но всегда твердили:– Врешь!……………………………………Не зарвемся, так прорвемся,Будем живы – не помрем.Срок придет – назад вернемся,Что отдали – все вернем.

Трижды возглашает автор в разных местах поэмы:

«– Взвод! За Родину! Вперед!»

И ни разу – «За Сталина!»

Это был прямой вызов: «…Официальный и абсолютно непреложный идеологический канон был начисто устранен из поэмы!» – написал недавно известный историк Е. Плимак. И добавил: «За два года пребывания на передовой я вообще не слышал <…> каких-либо разговоров о Сталине. <…> И в атаку бойцов поднимало не имя Сталина, а классический русский мат».

Твардовский и здесь не мог отступить от правды, не подтвердить —

…Что в бою – на то он бой– Лишних слов не надо;Что вступают там в праваИ бывают кстатиБольше прочих те слова,Что не для печати…

…Уже в «Теркине» – то есть в «сталинское» время – началась та словесная работа, которую Твардовский повел первым. Это было пародирование советских слов.

…Я ж, как более идейный,Был там как бы политрук.Я одну политбеседуПовторял:– Не унывай.

Так как советский язык политбесед идейных политруков был в те годы у любого читателя на слуху – на фоне живых речений Теркина очевидной становилась его мертвечина.

Можно смело сказать, что под пером поэта оживал, приобретал права, легализовывался загнанный в угол сугубо частной жизни живой русский язык.

Твардовский, как мог, подбадривал своим стихом отвоевывающих свою землю солдат. Когда же они освободили свою и вступили на землю чужую, когда замаячил конец страшной войны – он счел возможным заговорить в полный голос о том горе, которая она принесла. Так появилась в «Василии Теркине» глава «Про солдата-сироту».

На земле всего дороже,Коль имеешь про запасТо окно, куда ты сможешьПостучаться в некий час.…………………………………А у нашего солдата,– Хоть сейчас войне отбой,Ни окошка нет, ни хаты,Ни хозяйки, хоть женатый,Ни сынка, а был, ребята,– Рисовал дома с трубой…

А узнал солдат о своем огромном несчастье ненароком – когда наша армия, развернувшись, двигалась наконец на запад, освобождая область за областью, после долгой, длившейся два-три года, оккупации, когда никаких известий о семье бойцы, как правило, не имели. Как не имел их, видимо, и сам Твардовский, у которого на Смоленщине под немцем остались родители, братья, сестры…

И вот солдат просит на привале разрешения отлучиться:

…Дескать, случай дорогой,Мол, поскольку местный житель —До двора – подать рукой.

И вот идет по местам, знакомым ему «до куста», —

Но глядит – не та дорога,Местность будто бы не та.Вот и взгорье, вот и речка,Глушь, бурьян солдату в рост,Да на столбике дощечка,Мол, деревня Красный Мост.

И уцелевшие жители сообщают ему, что семьи его уже нет на свете.

У дощечки на развилке,Сняв пилотку, наш солдатПостоял, как на могилке,И пора ему назад.

Поэт не берется гадать, что творилось у него в душе.

Но, бездомный и безродный,Воротившись в батальонЕл солдат свой суп холодныйПосле всех, и плакал он.На краю сухой канавы,С горькой, детской дрожью рта,Плакал, сидя с ложкой в правой,С хлебом в левой, – сирота.

Предполагают, что именно под воздействием этой главы «Теркина», напечатанной в конце января 1945 года в «Красноармейской правде», Михаил Исаковский – любимый и высоко чтимый земляк и старший (старше на десятилетие) товарищ Твардовского – написал в том же 1945 году, бесспорно, лучшее свое стихотворение: