Елена Чудинова - Лилея Страница 54

А верно, откуда ж ему знать! Нелли поведала об обстоятельствах гибели Филиппа и похищения Романа, о путешествии, побеге из узилища, о встрече со свекром и прочем. Рассказ получился короток и странным образом суховат.

— Ах, Нелли, Нелли! — отец Модест вздохнул, затем улыбнулся чему-то. — Воистину необычна твоя судьба. Станем молиться о воссоединении твоем с братом, сердце подсказывает мне, что оное сбудется. Теперь воротимся к моим целям, о коих желает знать господин де Роскоф. Рассказывала ль ты свекру своему, средь прочих повествований о Белой Крепости, про Черную Вифлиофику?

— Впервой слышу, — изумилась Елена.

— Уж будто, — усумнился отец Модест. — Впрочем пустое. Строго говоря, сударь, вифлиофика, главное достояние наше, не делится на Черную и какую-нибудь нормальную. Она занимает единое строенье, отделенное от иных зданий пустой землею, на случай пожара в Крепости. Однако ж в ней есть особое собрание книг и рукописей, посвященных изучению явлений, возникающих, когда Зло мировое вырывается из узды. Сказать кстати, за минувшие десять лет приумножилась Черная Вифлиофика и Вашими, сударь, книгами о Жакерии, Финикийской колонизации и Реформации.

— Польщен, — вид у свекра был скорей изумленный, нежели польщенный.

— Теперь вспомнила! Княжна Арина обмолвилась раз, что есть в вифлиофике книги особо гадкие, от коих потом ни спать, ни есть не будешь! — воскликнула Нелли и тут же смешалась. — То есть я, батюшка, не о том, что они нарочно гадкие, но…

— Не винись, не провинилась. Дорогонько б я дал, чтоб познакомиться с иными моими соседями по книжной полке, — вздохнул господин де Роскоф. — Там, я чаю, рукописей куда боле, чем книг.

— Разумеется. Некоторые книги выписываем мы из цивилизованного мира, но куда больше множим оное собрание собственными исследованиями наших братьев.

— Одно из коих — передо мною?

— С целью совершить этот труд я и прибыл сюда но задержался куда боле, чем думал. Когда б ни был я сед, впору поседеть наново.

— А уж писали Вы о том, что хотят они строить теперь в Париже здания точь-в-точь вроде тех, кои видала я в древней Финикии? — воскликнула Нелли.

— Ах, Нелли, когда бы сходство с древней Финикией этим и ограничилось! В жертву силам Адовым здесь вновь убивают детей! Детоубийств узаконенных не бывало в христианском мире никогда прежде.

— Разве что случаи жертвоприношений при закладке мостов, — живо возразил господин де Роскоф. Возникло ощущение, что оба они с отцом Модестом перенеслись в стены какой-нито Академии Наук. — Но согласен, сей неотпавший хвост язычества мелькал куда как редко. Король Людовик Одиннадцатый приговорил двух невинных малюток к тюремному заточению и пыткам, а уж скольких детей казнили Тюдоры, когда власть захватывали! Или Вы о иных детоубийствах?

— Да, о них. Не станем обелять нашей христианской цивилизации, дети живущие гибли и до того, как санкюлоты изобрели гильотину, увы нам. Я разумею узаконенное убийство детей нерожденных, — отец Модест с некоторым смущением кинул взгляд на Парашу.

— Да ладно уж, батюшка, я хоть и девка, да поди крестьянка, а не барышня, — откликнулась та. — К тому ж и знахарка. Как мне да не понять, о чем речь, не чинитесь.

— Твоя правда.

— Да, поди не бывало еще таких времен в христианском мире, чтоб рубили голову беременным женщинам, — вздохнула Елена.

— Прости, что тревожу твое неведенье, Нелли, однако ж ноне не до нежностей. Несведущий — безоружен. Я разумею нерожденных детей, коих убивают сами матери, да чтоб при этом остаться живу. Подруги расскажут тебе обстоятельнее, мне не пристало.

— Да где ж бывают эдакие матери?! — возмутилась недоверчиво Нелли, хотя вновь в голове мелькнули тени финикийских воспоминаний.

— Да куда в больших местах, чем ты думаешь, — разозлилась вдруг Параша. — Соседку-то помнишь, помещицу Гоморову? Помнишь, как она за мной присылала, от прострела попользовать?

— Когда ты еще воротилась злющая, Филипп сказал, как гишпанец с бычьего бою.

— Так прострел-то оказался не в спине, а в брюхе! По срокам вишь, не сходилось у ней с мужниными отъездами. Уж сколько рублевиков она мне сулила, коли дам какой травы дитя вытравить… Только я эдаким травам не сборщица!

— Женщины, способные убить в утробе собственное дитя, и женщины, готовые им в том помочь, были всегда, Нелли, — вздохнул отец Модест. — Но всегда утробное детоубийство совершалось в тайне, во тьме задворок общественных бань и парфюмерных лавок, также и цирюлен, да мало ль еще было потаенных притонов. Ныне же в Париже детоубийцы открыто являют свои вывески. Хуже того, почитается, что кровь и плоть сих убиенных детей обладает целительными свойствами — гнусные твари, недостойные называться женщинами, средь бела дня торгуют стклянками с чудовищным содержимым. Антропофаги, что покупают сие — стареющие кокетки, утратившие мужскую мощь сластолюбцы, больные богачи.

— Ну, не невидаль, — теперь Катино лицо затуманилось каким-то зловещим воспоминанием. — Помню, звали меня в число судей на толковище. Попалась одна на таком деле, польстилась на многое золото. Теперь средь наших долго никому не повадно будет.

— Под луною ничто не ново. Однако ж страшным признаком для общества можно определить публичность таковых злодеяний. В Париже теперь все происходит просто и открыто, народ же взирает на сие с простодушием: невольно вспоминаются зрители гладиаторских боев в Древнем Риме. Понятия Добра и Зла затуманились — впервые за долгие века христианства.

— Сдается мне, труд Ваш будет обширен, — заключил господин де Роскоф. — Однако ж рассейте теперь мое недоумение, каким же образом удалось…

С лестницы донеслись неуверенные шаги. Шаркая ногами, вошел старый Жоб. В обеих трясущихся руках его позвякивал дымящимися чашками подносик.

— Никогда в Керуэзе гости без угощенья не сиживали, — проворчал он беззубо. — Вот… принес вам… шоколаду.

Шоколад оказался на поверку густым отваром свежих ягод шиповника, впрочем, присутствующие отведали его с признательностью.

— Как твои хлопоты, старина? — участливо спросил отец Модест.

— Да спасибо твоему черту, барин, окаянные уж почти весь завал камней разобрали, — с довольством ответил старик. — Приведу Керуэз в Божеский вид, так можно и помирать спокойно. Зажился без господ моих, негоже мне, старому.

— Так каким же образом удалось Вам попасть во Францию? — продолжил господин де Роскоф, когда дряхлый слуга удалился. — Нужды нет, подделать, купить любой необходимый документ — не такая уж сложность. Но какой документ мог Вам подойти для подобного странствия? В любом иностранце здесь видят шпиона, да и кто сюда поедет сейчас? Небось не художник и не пиит. Элен ехала как купеческая жена, однако ж быть женою купца легче, чем самим купцом. Жена не обязана совершать торговых сделок. Но купец, что не встречается со своими собратьями, куда как подозрителен. В сем сословии не спрятаться. Кто ж Вы тогда, если не дворянин и не священник, коих убивают на месте?

— Да, над сим вопросом пришлось изрядно поломать голову, — отец Модест рассмеялся совсем прежним своим, молодым смехом. — У меня не выходило решительно никакой, как сие называют у нас в Ордене, легенды.

— Как же Вы вышли из положения?

— В том-то и дело, что пришлось перестать ломать голову зря. Сие был тупиковый путь решения задачи.

— Вы меня интригуете. Не без документов же Вы странствуете?

— Без оных.

— Ах вон оно, зачем сей юный магнетизер! — Господин де Роскоф аж хлопнул себя ладонью по колену.

— Именно так. Любое желание прояснить мою личность пропадает после небольшого обмена взглядами с Иеремией. Само собою, возможны и такие случаи, когда сие может и не помочь. Однако ж стыдно уж слишком думать о собственной своей безопасности в залитой невинной кровью стране. Коли Господу будет угодно — я напишу свой труд и доставлю его в Крепость.

— Будем надеяться, что Господу это угодно, — господин де Роскоф резко поднялся. — Я слышу многоружейную стрельбу, отовсюду.

ГЛАВА XXIX

Как оказалось, Нелли тож ее слышала. Вот только ее слух не различил опасности в этих звуках, столь слабых, что разве оловянным солдатикам впору их издавать. Поленья в этой остывшей жаровне верно щелкали час назад сильней, чем отдаленные выстрелы.

— Это враги, сударь? — отец Модест бережно свернул свою рукопись.

— Свои стреляют рассеянно, — господин де Роскоф закаменел лицом от напряжения всего своего внимания. — Вот, им начали отвечать, слышите? Залп — десяток выстрелов! Один, два, три — в ответ, в разнобой! Господи помилуй, не на наш ли отряд напали?! Нет, быть того не может, наши должны уж быть дальше! Много дальше!

Где-то пропел рожок — такого ж кукольного звука, что и пальба.