Елена Чудинова - Лилея Страница 56

— Да чего баламутить-то?! — разозлился старик Жоб, пригрозивши де Глиссону кулаком. — Это заколдованный был синий, за дровами я его в сарай послал! Небось обедать-то надо!

— Господи, да старик умом тронулся!

— Надо прочесать замок!

— Да не тронулся он умом, ни капельки! — теперь Нелли, по крайности, была уверена, что ей не приснился отец Модест. — Синие в замке еще есть, но они безобидные! Они сами тронулись, и обратно их уже не растронешь!

— Господи помилуй, что Вы говорите такое, мадам де Роскоф?!

— Какое-такое, — передразнил Жоб. — Дело говорит молодая барыня! Кто вот его пристрелил, убирай теперь! Я уж свое отубирал, трогать их больше не хочу!

— Господа, да вить это о тех колдунах речь-то! — Сентвиль расхохотался. — Ну надо ж, вовсе из головы вон, как в лесу с Адской колонной столкнулись! Помню только, как Ларошжаклен закричал — отступаем к замку, там свои! А что тут за свои, и раздумывать некогда было.

— Да чего тут, как синего видишь, рука сама к ружью тянется, обо всем забываешь, — резонно ответил де Глиссон. — Перестань скрежетать, старинушка, я сам труп выброшу, коли ты мне покажешь поскорей здешних колдунов! Больно уж охота взглянуть, кто ж для нас замок-то очистил?

— Я б тож не отказался свесть знакомство с колдунами!

Анри де Ларошжаклен, спускающийся со стены вослед собственным словам, глядел куда как весело. С ладоней его, впрочем, капала кровь, наливались кровью и свежие прорехи на одежде.

— Ура!! — на аглицкий лад выкрикнул Жан де Сентвиль. — Откуда ж Вас принесло, Анри?

— На досуге я сочиню сонет о маленьком цветочке, — Ларошжаклен смеялся, отвечая на объятия друзей. — О скромном цветочке, что, пожалуй, сохранил жизнь одного не слишком скромного повесы.

— Ларошжаклен, черт возьми, о, тысячу извинений, мадам де Роскоф!

— Ну ладно, я лез по стене.

— По стене?!

— Давно я помнил, стены Керуэза, с востока особенно, неимоверно заросли камнеломкой. Когда ж было мне дожидаться, соблаговолит ли кто недосчитаться меня и спустит ли мост? Долгонько ж мне пришлось карабкаться, да еще синие так и норовили высекать вокруг меня искры!

— Так вот отчего они столь долго стреляли с той стороны!

— Ну да, обидно, поди, было: ползу себе и ползу. Но тысячу раз бы мне сорваться, когда б добрый цветочек не нарыл в кладке щербин! — Ларошжаклен, бросивший уж не один взгляд на Нелли, нечто нашел в ее лице и просиял.

— Ну и щасливец! Не грохнуться с эдакой-то высоты!

— Ай да Ларошжаклен!

— А мы уж в живых не считали!

— А где ж, вправду, наш колдун? — Нелли обернулась к вышедшей вновь на двор Параше: взгляд де Ларошжаклена смутил ее.

— С айротом куда-то Катька ушла, — быстро ответила та, торопясь.

Подруге было очевидно не до разговоров.

— А что, Белый Лис вить здесь? А, Жоб, где ж Монсеньор-то?

— Должно, в башне, — старик махнул рукою. — В башне и есть.

Теперь, сие было заметно, все припомнили о колдунах.

— Два слова, мадам де Роскоф, — Ларошжаклен, в отличие от прочих, не устремился в донжон. — Всего два слова и один вопрос, я не буду докучлив.

— Спрашивайте, Анри.

— Ваши глаза красны… — Молодой шуан покраснел сам. — Смею ли я надеяться… нет, поверить в то было б слишком! Элен! Неужто Вы уронили обо мне пару слезинок?

А вот таково будет, так взять да сказать — глаза песком запорошило? Но и врать-то неохота! Да и что тут вранье — упала-то она, небось, из-за него. Просто не ревела она, а спешила на помощь — хоть и без надежды. Нет, объяснять тут ногу сломишь.

— Да, я плакала о Вас, Анри, — ответ пришел сам собою и на душе стало легко. — О Вас, и о горе юной Антуанетты-Марии. Я щаслива теперь, что Господь отвел от нее сие горе.

— Какого доброго друга нашла в Вас малышка Туанетта, — молодой дворянин опустил глаза. — Может статься, и быть по-Вашему, Элен. Не те на дворе времена, чтоб можно было сказать — коли не она, так никто! Всяк, кто не собирается в монахи, ну а какой из меня монах, Элен, должен влить хоть несколько своих капель в Чашу Грааля.

— Чашу Грааля? Но разве Чаша Грааля — не символ потира Святого Причастия? — с неподдельным интересом спросила Нелли: иное волнение, отличное от волнения любовного пыла, высветило лицо Анри де Ларошжаклена изнутри.

— Как говаривал мой дед, коего было б мне слушать не вполуха, символы Чаши Грааля множественны, но каждый из них спаян с прочими. Франция-Краса, возлюбленная дочь Церкви, жива, покуда вздымается потир. Без потира нет и помазания на царство, если нет помазанника, нет и предстоятеля за Францию перед Господом, нет короля. Но и без дворянства короля также не бывает, король — плоть от плоти дворянского сословия. Священный порядок на земле держится струеньем благородной крови. Есть где-то незримая Чаша, которая не должна опустеть, иначе Франция умрет навсегда. А сейчас сия Чаша наполовину пролита в землю! Дворяне должны иметь детей — даже если воспитывать сих чад придется в лесных убежищах или в городской нищете.

— Я и не ведала, сколь высоко летает Ваша душа, Анри, — прошептала Нелли.

— Любая душа взлетит рядом со святым королем, Элен, — Ларошжаклен улыбнулся с прежней бесшабашностью. — Даже самая бескрылая. Не думайте обо мне лучше, чем я есть. Я заурядный вертопрах. Не случись годины бед, дни мои пролетели бы самой легкомысленной чередою. И это — черта нашего сословья. Мы вить можем по три поколения кряду бездельничать, оттачивая холодное безумие храбрости в «бесполезных» дуэлях. Дуэль всегда запрещали, но она всегда жила. Ее исчезновенье будет главным признаком смерти дворянства.

— Ужас какой, жить в обществе, где нету дуэлей, — Нелли даже содрогнулась от нелепости самого такого предположения. — Вить слово тогда ничегошеньки не станет весить! Разве ж можно мужчине жить дальше, стерпевши оскорбление?

— А он и не стерпит его, мужчина неблагородной крови, — усмехнулся Ларошжаклен. — Он выждет случая, чтоб обидеть в деньгах, притеснить в делах, наконец просто оскорбит в ответ, когда будет с руки.

— Ну, это уж будет не мужчина, но женщина в штанах!

— О, нет! Сие будет существо нового пола, наделенное женской гибкостью — сим орудием слабых, но без женской доброты, без женской способности к самопожертвованию. Но и женщина рядом с подобным существом не останется собою! Она станет холодней и расчетливей, лишенная естественной опоры и не имея кому довериться. Бог знает, чего это я сегодни умничаю, Элен, да еще столь мрачно!

— Думаю, Бог наверное знает, Анри, — Елена улыбнулась.

— Вы смирили меня, северная гостья. Быть может, сие ко благу. Да, мне драгоценна Ваша слеза, было пролившаяся надо мною, но сие уже ничего не изменит. Моя судьба — Туанетта, девчушка, выросшая на моих глазах, для коей я крал десерт, не слишком опасаясь, кабы вид моих карманов не изобличил, что меня еще рано оставлять за столом с мужчинами. Господи помилуй, это вить было целых семь годов тому!

«После ты поймешь, что только ее и любил всегда, а я была лишь наважденьем».

Елена не произнесла сих слов, зная, что Ларошжаклен не сможет теперь их понять.

Из часовни вышел Ан Анку, увидевши де Ларошжаклена, он просиял улыбкою, не часто посещавшей его мрачно очерченные уста.

— Уж не чаял, принц, тебя живым увидать. А мы с Его Преподобием храм в порядок приводили. По щастью, переосвящать не надобно, у васильков руки до часовни не дошли. Хотя на них и не похоже.

— Похоже, не похоже, — встрял старый Жоб; только он вроде бы не направился за остальными в донжон, ну да ему и колдуны уж были, с другой стороны, не в диковину. — Дурни они, телячьи головы. Рассказал им сказку, будто в часовне этой еще со старых времен гугеноты-святотатцы на месте померли, впятером. Ну, вдруг у всех другие срочные дела нашлись.

— Сказка-то настоящая? — хмыкнул Ларошжаклен.

— Да кто ж знает, давно было, — старик поковылял к службам, откуда доносился озабоченный голос Параши.

— А как ты думаешь, принц, осаждать нас соберутся? — спросил Ан Анку.

— Думаю, они и сами того покуда не знают, — Ларошжаклен прислушался. — Коли дислокация не по ихних командиров плану, так может и пронесет стороной. Опять же — сколько их там, васильков, в букете? Ежели не больше полубригады, так разделяться не посмеют. Ну да скоро увидим, чего гадать зряшно.

— А народ-то куда подевался?

— Белый Лис толкует с колдунами, я чаю, остальных любопытство задрало.

— Ой, да сие же просто один русской священник, мой знакомец! — запоздало вспомнила Нелли.

— Ушлые же попы в твоих краях, дама Роскоф, — проговорил, наконец, Ан Анку. — Живьем отшибить мозги у синих, ну, я скажу…

— Да что он, сам что ли, руки марал? — возмутилась Нелли. — Для таких дел при нем особый человек состоит.

— Да, любопытные свычаи у русского духовенства, Элен, — Анри де Ларошжаклен также глядел странно.