Петроний Аматуни - Путешествие в Аэроград Страница 6

Рассказ его был неторопливым и точным.

Посыпались вопросы. Пришлось взять мел и рисовать на доске схему взлёта.

23

— Продолжаем нашу работу, — сказал председательствующий после перерыва. — Кто просит слова?

— Я, — поднялся Афанасий Архипыч Потий, один из старейших пилотов подразделения, и пошёл к трибуне.

— Случай необычный, — начал он. — Председатель комиссии даже стал сомневаться в правильности показаний экипажа. Обижаться не стоит; дело слишком серьёзное…

— Нам надо оценить только поведение экипажа, — осторожно напомнил председательствующий.

— Вот я и вношу предложение — высказать доверие экипажу Шувалова и просить комиссию продолжить расследование.

— Ещё есть предложения?

В зал вошёл дежурный.

— Извините, — сказал он. — Начальник управления вызывает вас к телефону.

Председательствующий отсутствовал минуты две, но, когда он стремительно вошёл в зал, все были в напряжённом ожидании.

— Комиссия установила причину ЧП; в самолёт Шувалова попал метеорит, за приборкой доской… Была нарушена нормальная работа приборов… Экипаж ни в чём не виновен!

О ДАЛЁКОМ И БЛИЗКОМ

Вот и вся небольшая история, приключившаяся у нас в Аэрофлоте. Я изложил её несколько по-своему, но не в этом суть. Резкие изменения условий полёта — обычное дело в авиации. Важно другое: в подавляющем большинстве неприятных случаев в воздухе победителями выходят экипажи.

В чём секрет такой закономерности?

Аэроград проектируется и строится замечательными земными тружениками. Живёт и процветает Аэроград также мастерством пилотов и штурманов, диспетчеров по воздушному движению, умением экипажей владеть своей многогранной техникой. В этом секрет.

Нелегко досталось и экипажу Шувалова право выйти из опасности и уцелеть: заметьте — право! Не простая удача, хотя в жизни бывает и она, а знания, опыт личный и коллективный, беспристрастный анализ когда-то допущенных просчётов, ведь не зря говорят: научиться летать — значит научиться исправлять свои ошибки!

Чтобы понять современную авиацию, надо оглянуться на её прошлое. В общем-то, история авиации развивалась так стремительно, что хватило одной жизни, скажем, моей, чтобы стать свидетелем наиболее решающих её моментов.

Начинал я летать в юности и сперва — на планере, то есть безмоторном самолёте. В ту пору он представлял собой пустотелую балку, на одном конце — сиденье, педали для ног и ручка управления, а на другом — хвост, состоящий, как и сейчас, из горизонтального и вертикального оперения.

Крыло — прямоугольное в плане и обтекаемое в профиле — крепилось на высоких стойках. В носовой части балки, снизу, — крюк, на него цеплялось кольцо с верёвкой.

Я усаживался на пилотское сиденье, ноги — на педали руля поворота, в правую ладонь — ручку управления, озабоченно осматривал белые с сиреневой оторочкой облака и командовал:

— Ста-арт!

Взявшись за верёвку, друзья натягивали её струной и бежали чуть-чуть с горки. А ещё двое авиаторов поддерживали крыло за консоли: колёс-то ведь не было…

Тряско и валко планер двигался вперед. После набора необходимой скорости, под крики «ура» я как бы притягивался к небу, словно магнитом, обгонял веревку, которая, ослабнув, соскальзывала с крюка, и летел на высоте двух, а то и трёх метров.

Немного погодя следовала прочная посадка, небольшой полевой ремонт — и наступала очередь другого…

Потом вместо верёвки мы использовали резиновые канаты (амортизатор), а в носу планера появился капот — проще говоря, фанерный футляр с плоским верхом, он закрывал мои ноги и руки, а я старался — если успевал за короткий полёт — сохранять верх капота в горизонтальном положении, что свидетельствовало о наиболее выгодном расположении в пространстве всего летательного аппарата.

Когда высота полёта позволяла делать отвороты вправо и влево, я начинал следить за координацией рулей, то есть за тем, чтобы темп разворота соответствовал крену. Это было сравнительно просто: скажем, взлетел с высокой горки и разворачиваюсь влево, если при этом встречный воздух больше задувает в левую («внутреннюю») щеку, надо либо увеличить крен, либо больше нажать левую педаль руля поворота.

Иначе разворот получится «блинчиком».

Зимой было потруднее, особенно в мороз: лицо грубело, и чувствительность щёк подводила. Но вскоре появились приборы…

В те далекие годы мы мечтали о высоте. В августе 1935 года я с группой своих курсантов взобрался на вершину Столовой горы, что близ города Орджоникидзе, в Северной Осетии.

Разобранный планер мы доставили на скалистую высоту 3005 метров. На вершине сохранились остатки маленькой часовни — гора когда-то считалась священной. Написали свои имена, записку вложили в пустую консервную банку и закопали. Надеялся я стартовать 18 августа, в День авиации. Но прошло два дня — погода становилась всё хуже и хуже… Первым же утром горцы, помогавшие нам, и проводник исчезли. Чтобы оправдать себя, они распустили слух, будто я полетел и разбился. Это попало в печать. Мы слушали сквозь облака шум низко летящих самолётов, но не подозревали, что весь аэроклуб разыскивал моя останки.

— Боги разгневались на него, — оправдывались сбежавшие горцы. — Нельзя безнаказанно осквернять священное место!

16 августа прояснилось. Но и надежды на устойчивую хорошую погоду никакой, и я решил лететь, не дожидаясь праздника. С трудом натягивали амортизатор мои немногочисленные курсанты. И всё же я полетел.

Я парил над городом около часа на высоте 3,5 километра, любуясь Кавказским хребтом и Дарьяльским ущельем. Но пришлось взять курс на аэродром… Перед уходом суеверные горцы от имени аллаха проткнули посохами крыло моего планера в нескольких местах. Как могли, мы залатали дыры, используя даже носовые платки. Не все латки выдержали. Когда я приземлился — половину их уже ветром сдуло…

Лет через тридцать я прилетел в Орджоникидзе, в места моей юности. Небо разрисовывали реактивные самолёты, и никто теперь не обращал на них внимания.

Когда-то я высматривал в небе парящих птиц и устремлялся к ним — раз они кружат, распластав крылья, значит, там есть восходящий поток воздуха, который «вознесёт» и мой планер. Они охотно принимали меня в свою компанию, я слышал их дружелюбный клёкот. Нынче же не всегда увидишь из пилотской кабины даже перелётных птиц: они сторонятся постоянных трасс Аэрофлота и внесли поправки в свои вековые маршруты. Это заметили многие пилоты…

Году в 1954 или 1955 степной орёл грудью встретил самолёт Ил-14 и, погибая, смял коробку зажигания — контакты разомкнулись, и двигатели смолкли. Пилотам удалось сесть на речную гладь у самого Волгограда, отделались купанием и стали героями дня: об этом писали газеты.

Тоже редкий случай, но для меня тот крылатый богатырь был последним из могикан. Он пытался мстить людям, думалось мне, завоевавшим и его владения, покорился, но смириться не смог. Когда человек начинал приближаться на смешной коробке из жёрдочек и крашеного полотна, орёл снисходительно отворачивался. Когда безусые мальчишки принялись выписывать «мёртвые петли», он уже едва скрывал ревность. Но при появлении в небе крылатых машин из металла, стремительных, грохочущих и распространяющих далеко вокруг раздражающие звуковые волны да отвратительный запах, гордый орёл возмутился.

В то время я зачитывался книгами по истории воздухоплавания и авиации, и то, что я узнавал, захватывало всё больше и больше.

…5 июня 1783 года впервые поднялся в небо (но без человека) шар, наполненный нагретым воздухом. Это была победа братьев Жозефа и Этьена Монгольфье.

В сентябре с Версальской площади на глазах тысяч парижан в корзинке под таким шаром взлетели… баран, петух и утка. «Животные остались живы и не сделались дикими», — сообщили «Московские ведомости».

А 21 ноября 1783 года, поддерживая нужную температуру в жаровне, укреплённой под «монгольфьером», — так прозвали первые воздушные шары — в небо поднялись Пилатр де Розье и д’Арланд. Полёт длился 20 минут и остался в веках, хотя расстояние от места взлёта до посадки не превысило 9 километров.

1 декабря Жак-Александр Шарль и его друг Робер — первый в мире воздушный пассажир! — пролетели 40 километров на шаре, заполненном водородом. Робер сошёл, а Шарль устремился дальше. Следующую посадку он произвёл всего через 5 километров, но прежде забрался на высоту 3000 метров, где его так потрепало на морозе, что пилот утратил интерес к дальнейшим своим полётам.

Едва человек оторвался от земли, как началась борьба за первый международный перелёт через Ла-Манш, отделяющий Францию от Англии.

Деятельнее всех, казалось, готовился Пилатр де Розье, как вдруг его соотечественник Франсуа Бланшар (кстати, первый бизнесмен в воздухоплавании и личность во многом примечательная) 7 января 1785 года, в час дня, вместе с американским доктором Джеффи на «шарльере» покинули Дувр при западном ветре.