Альберт Лиханов - Собрание сочинений (Том 3) Страница 61

Анины глаза пристально рассматривали меня сквозь блестящие струи.

- Какая вы красивая! - сказала она. Я смутилась под ее взглядом.

- Мы же с тобой на "ты", - проговорила я, пытаясь переменить тему.

- Неужели и я такой буду? - воскликнула Аня и - о боже! - смело прикоснулась к моей груди. Меня точно облили керосином и подожгли. Что я должна сказать? Закричать? Но ведь это она, Аня, пожалела меня днем. Как же я должна отвечать ей на каждое слово?

- Конечно, будешь! - сказала я серьезно, слыша свой голос точно сквозь вату. - Куда же ты денешься?

Я еще перебирала ответы решенной задачи, а моя Анечка была далеко от нее и снова толкнула меня в тупик.

- А как же ты мальчишек мыть будешь? Так же? - И кивнула на меня.

Отложенное чаще всего возвращается в самый неподходящий момент, и я снова покраснела от Аниного вопроса. Ну снайпер! В десятку да в десятку!

- А ты как думаешь? - спросила я, растерявшись.

- У тебя же лифчик темненький, - вразумила меня Анечка, - и трусики тоже. Ты их и надень, а потом просушим.

- Анечка! Золотко! Да какая же ты умница! - Стыд перед девочкой, страх опростоволоситься исчезли от Аниной неожиданной помощи, будто точный совет подала любимая подруга.

Анечка рассмеялась, я вышла в предбанник, протерла тех, кто был сыроват, расчесала девочкам волосы, но косы заплетать, несмотря на писк, решительно отказалась.

- Будьте сознательными! - сказала я. - Мне же еще мальчишек мыть! Кто уже готов? Зовите их сюда!

Две или три девчонки выскочили, но остальные не шевелились. Стояли вокруг меня, уже одетые и расчесанные, но не выходили.

Я поняла. Улыбнулась им открыто и весело. Зачем-то вытерлась, хотя снова под воду, надела черные трусики и лифчик, слава богу, маминого шитья, из плотной ткани. Аня привередливо осмотрела меня и помотала головой.

- Волосы причеши. Чтоб прилично.

Я послушно достала гребешок, расчесала волосы и наскоро заплела косу.

- Ой! Ты теперь совсем девочка! - проговорила умиленно Анечка и побежала к выходу. За ней сорвалась смеющаяся орава, уступив свое место толпе понурой и молчаливой.

Первое, что я услышала, чуть не свалило меня от смеха.

- Раздевать будете?

- А разве моются в одежде?

Это несколько разрядило обстановку. Прокатился смешок.

- Мы будем в трусах, - проговорил тот же упорный голос. Еще час назад - да какой час, пятнадцать минут! - я бы не знала, как выбраться из такой ситуации, но опыт приходит быстро, надо только захотеть.

- Что ж, я согласна, - ответила я весело и уверенно. - Условие одно: голову, тело до пояса и ноги я мылю сама, а уж остальное - на вашу совесть - под крайним душем. Я не смотрю. Идет?

- Идет! - заорала, разом развеселившись, мальчишечья команда.

Я глянула в зеркало. Надо же! Почти в спортивном виде стоит боком ко мне опытная воспитательница, специалистка по банному вопросу в первом классе интерната.

Ну и дела!

7

Суббота закончилась моим конфузом.

Представьте себе: девчачья спальня, на кроватях, в нарушение всяких правил, сидят мои птенцы, душ по пять, через комнату тянется веревочка, на ней сушатся мои трусики и лифчик, а я, с распущенными по плечам волосами нимфа, да и только! - сижу на стуле и читаю детям сказку Пушкина о золотой рыбке, и вдруг на пороге возникает Аполлон Аполлинарьевич.

Дети мои, конечно, вежливо здороваются, но ничегошеньки не понимают, а я хватаю ртом воздух, точно рыбка, выброшенная на песок, правда, судя по всему, далеко не золотая. Аполлон Аполлинарьевич тоже, похоже, хватает ртом воздух, таращась на веревочку, пока я не догадываюсь сорвать с нее черные флажки.

Дверь закрывается, я полыхаю огнем, малыши в один голос требуют продолжения сказки, я читаю, сначала не слыша себя, затем успокоившись, а потом начинаю хохотать, просто покатываюсь, поглядывая на веревочку с черными флажками, и малыши покатываются тоже, но, я думаю, все-таки тема у них другая - жадная старуха из сказки Пушкина.

Желания идти домой у меня нет, я укладываю малышей спать и сама ложусь на свободную кровать в девчоночьей комнате.

Анализировать действительность, переваривать впечатления и просто соображать у меня нет сил, и я сразу проваливаюсь в сон. Но новая жизнь не согласна с этим. Я вздрагиваю от испуга, готова вскочить, даже закричать кто-то лезет ко мне под одеяло, - но вовремя сдерживаю себя.

- Хочу с тобой, - шепчет знакомый ломкий голосок.

Это против всяких правил, да и вообще ни разу в своей жизни не спала я ни с кем в одной постели - ни с мамой, ни с сестрой, а вот Анечке безвольно уступаю, думаю лениво: "Хороша воспитательница" - и кладу ей свою руку на грудь.

Последнее, что ощущаю: гулкие удары сердца под моей ладонью...

За завтраком вновь возникает Аполлон Аполлинарьевич. На этот раз директор приближается как-то нерешительно, присаживается напротив меня, глянцевощекая Яковлевна услужливо подносит ему порцию отварной рыбы для пробы, и, рассеянно тыча в нее вилкой, директор осторожно упрекает меня:

- Я слышал: вы вчера перемыли ребятишек, напрасно, для этого есть нянечки.

Я молчу, и Аполлон Аполлинарьевич как бы спохватывается. Голос у него по-прежнему уверенный, от чего-то меня отвлекающий.

- А я вам Лескова вчера принес. Признайтесь, Надежда Победоносная, ведь не читали!

- Не читала! - смеюсь я, радуясь, что он отступился от скользкой темы, кто чего должен и не должен. В конце концов, он директор и имеет право приказать, а я обязана подчиняться. Впрочем, педагогика выше приказов, это одно из ее преимуществ. За это я и почитаю свою профессию. Здесь надо сердцем. Это внушали нам в институте. Педагогика - форма творчества. Только вот сердцем-то выходит не у каждого - тут уж кому что дано. Тогда как с творчеством? Так что приказ в школе - обстоятельство щекотливое, творческому решению, пусть непривычному, может повредить, а бесталанному - помочь.

Но, признаюсь, это выводы других, поздних времен. Тогда же я сказала директору, что хочу зайти к нему.

Я хотела прояснить свою цель - посмотреть личные дела детей, но Аполлоша не дал мне договорить:

- И немедленно. Я должен объясниться.

Поначалу объяснение показалось забавным. Но только поначалу:

- Крепко обиделись? - спросил меня Аполлон Аполлинарьевич.

- За что? - искренне удивилась я.

- Толком не сказал о классе. А знаете почему? Думал, вы испугаетесь и...

- И?

- Сбежите.

Вот какое я произвожу впечатление! Наверное, эту мысль отчетливо выражало мое лицо. Аполлоша смутился. И совершенно напрасно. Я была уже способна критически оценить начало моей педагогической практики. Что ж, мокрый щенок, думающий только о себе, мог и сбежать.

- Спасибо за откровенность, - ничуть не обижаясь, кивнула я, и на Аполлошу, кажется, это произвело обратное впечатление. Лицо его покраснело, на лбу выступила испарина: ждал, наверное, упреков, того хуже, слез, а тут...

- Как гора с плеч, - пробормотал он смущенно и тут же воскликнул, приходя в свое обычное состояние: - А вы не такая! Теперь вижу!

В другую пору я бы маялась, примеряя к себе этот разговор и так и этак, но тут точно и не заметила: жизнь делала свое дело, теперь меня волновали дети.

- Не знаю, с какого края подступиться, - призналась я Аполлоше.

Он вздохнул.

- Когда нам дали этих детей, - сказал Аполлон Аполлинарьевич, - я, сказать откровенно, растерялся. Специфика интернатская, все как будто понятно, отлажено. Среди наших родителей народ разный, есть такие, что весь недельный труд школы уничтожают за полтора выходных дня. Но все-таки родители, все-таки есть, а тут все другое. Но деваться некуда. Каждый год облоно дает одному интернату такую группу. По очереди. Теперь настала наша. И надо работать, на то мы и учителя, что нас не спрашивают, каких детей мы хотим воспитывать, а каких не хотим. Дети все равны.

Он опять вздохнул, печально посмотрел на меня. Нет, Аполлоша явно не походил на себя сегодня. Просто другой человек. Усталый и замученный. Мнет руками круглую голову, точно мяч, и места себе не находит. Директор как будто услышал мои соображения.

- Я мучаюсь, - поднял он на меня глаза, - оттого, что веду себя непоследовательно, точнее, неверно. Всякий риск и эксперимент здесь опасен, и вначале я решил дать этой группе самых сильных воспитателей. Мария Степановна - одна из них, хотя у нее трое собственных детей. Впрочем, именно потому, что у нее трое детей. А еще - опыт и материнская доброта. Другого... - он осекся. - Маша вам ничего не говорила?

Я пожала плечами.

- Молодец. Истинный педагог. До вас одна уже не выдержала. Из наших. Разочаровался в человеке, казалось бы, весьма симпатичном.

Вот как! Значит, до меня уже кто-то был. Это новость!

- Я с вами предельно откровенен. - Аполлоша поднялся из-за стола, прошелся медленно по кабинету, не глядя на меня. - Может, эта откровенность обидна. Но послушайте до конца. Я все-таки учитываю, что вы тоже можете уйти. Работа вам предоставлена не по специальности - это козырь. Что меня подкупило? Что вы согласились идти воспитателем. На что надеялся? Что учитель в роли воспитателя может дать много. И уж совсем откровенно: не хотелось больше экспериментировать на старых кадрах. Разочаровываться больно. А вы если уйдете, то, надеюсь, совсем.