Джордж Макдональд - История Фотогена и Никтерис Страница 7

— Выходит, это не солнце? — спросила Никтерис задумчиво, указывая на луну.

— Это?! — с непередаваемым презрением воскликнул Фотоген. — Про эту штуку я ничего не знаю, знаю только, что она безобразна и кошмарна. В лучшем случае, это — призрак мертвого солнца. Да, так оно и есть! Вот почему у нее такой жуткий вид!

— Нет, — проговорила Никтерис после долгой, сосредоточенной паузы. Здесь ты, верно, ошибаешься. Я думаю, что солнце — призрак мертвой луны, вот почему оно куда великолепнее, если верить твоим словам. Значит, на свете есть еще одна огромная комната, в крыше которой живет солнце?

— Не понимаю, о чем ты, — отозвался Фотоген. — Но ты желаешь мне добра, я знаю, хотя не след бы тебе обзывать девчонкой беднягу, заплутавшего во тьме. Если ты позволишь мне полежать здесь, положив голову тебе на колени, я бы заснул. Ты ведь станешь хранить и оберегать меня?

— Да, конечно, — отвечала Никтерис, напрочь забывая об опасности, грозящей ей самой. И Фотоген погрузился в сон.

XIV. CОЛНЦЕ

Всю ночь напролет Никтерис и юноша оставались в сердце огромной конусообразной впадины в земле, словно два фараона в одной пирамиде. Фотоген все спал и спал, а Никтерис сидела неподвижно, чтобы не разбудить юношу и не предать его во власть страха.

Луна поднялась к высотам синей вечности: великолепие ночи достигло своего апогея. Река журчала и лепетала приглушенно и тихо, фонтан устремлялся к луне, расцветал на мгновение огромным серебряным цветком, чьи лепестки непрестанно опадали, словно снег, только с неумолчным мелодичным перезвоном, вниз, на ложе покоя; вот проснулся ветер, пронесся среди дерев, задремал и проснулся снова; маргаритки спали на ножках у ног девушки, но Никтерис и не подозревала о том, что цветы спят; розы, казалось, бодрствовали, ибо аромат их разливался в воздухе, но на самом деле они тоже спали — то было лишь благоухание их снов; апельсины таились среди листвы словно золотые лампы, а вокруг покачивались серебристые цветы — души их еще не рожденных детей; запах акации наполнял сад, словно благоухала сама луна.

Наконец, непривычная к свежему воздуху, утомившись от долгого сидения неподвижно, Никтерис задремала. В воздухе похолодало. Близился час, когда девушка обычно укладывалась спать. Она смежила веки — о, только на минутку! — и склонила голову на грудь. Вдруг глаза Никтерис снова широко распахнулись: ведь она обещала охранять сон незнакомца!

В это мгновение в мире произошла перемена. Луна свершила полный круг и теперь глядела на девушку с запада. Никтерис заметила, что лик луны изменился и поблек, словно и она тоже измучена страхом и с высокого трона узрела надвигающийся ужас. Свет ее словно бы растворялся и утекал прочь; луна умирала — уходила, гасла! Однако же все вокруг казалось на удивление ясным — яснее и отчетливее, чем когда-либо. Как может лампа дарить больше света, если у нее самой света почти не осталось? Ах, в этом-то все и дело! До чего же она истомленная, слабая! Это потому, что свет покидает великую лампу и разливается в комнате — вот почему луна кажется такой изможденной и бледной! Она все отдает! Она тает, словно кусочек сахара в воде!

С трудом превозмогая нахлынувший страх, Никтерис попыталась утешиться, глядя на спящего. Какое красивое создание! — как его назвать, девушка не знала, потому что создание рассердилось, когда она назвала его тем самым словом, с каким обращалась к ней Уэйто. И, чудо из чудес! теперь, невзирая на то, что в огромной комнате похолодало, на бледной щеке разливается цвет алой розы. Какие красивые золотые локоны рассыпались у нее на коленях! Как глубоко и ровно это существо дышит! А что это у него за невиданное снаряжение? Что-то похожее она уже видела на стенах катакомб.

Так девушка разговаривала сама с собою, а тем временем лампа становилась все бледнее и бледнее, а мир вокруг прояснялся. Что бы это значило? Лампа умирала — уходила в другое место, о котором поминало создание, заснувшее у Никтерис на коленях, — уходила, чтобы стать солнцем! Но почему вокруг посветлело еще до того, как лампа стала солнцем? Непонятно. Может, именно превращение свершает перемену? Да, так, так! — это приближение смерти преобразило мир! Девушка знала наверняка, потому что смерть пришла и за ней тоже. Она чувствовала ее приближение! Во что же превратится она, Никтерис? Во что-нибудь красивое, похожее на создание, уснувшее у нее на коленях? Хорошо бы! Как бы то ни было, это смерть, сомневаться не приходится! Ибо силы покидали Никтерис по мере того, как вокруг становилось невыносимо светло. Она скоро ослепнет! Что придет раньше — слепота или смерть?

Солнце стремительно набирало высоту. Фотоген проснулся, приподнял голову и вскочил на ноги. Лицо его просияло торжествующей улыбкой. В сердце юноши вскипел дерзкий задор — задор охотника, способного войти в пещеру льва. Никтерис вскрикнула, закрыла лицо руками и крепко зажмурилась. Затем слепо простерла руки к Фотогену, восклицая:

— Ох, мне страшно, так страшно! Что это? Должно быть, смерть! Я не хочу умирать так скоро! Я люблю эту комнату и старую лампу. Я не хочу в другие места! Это ужасно. Я хочу спрятаться. Хочу вернуться в ласковые, нежные, темные объятия всех прочих созданий. Ох, нет, нет!

— Да что с тобой, девушка? — отмахнулся Фотоген с высокомерием, присущим любому мужчине, прежде чем создание противоположного пола наставит его иному. Он стоял, глядя на Никтерис сверху вниз поверх лука, тетиву которого внимательно осматривал. — Теперь нечего бояться, дитя. Настал день. Солнце почти взошло. Гляди! — оно сейчас поднимется над гребнем вон того холма. Прощай. Спасибо, что приютила меня на ночь. Я ухожу. Не будь такой глупышкой. Если я когда-нибудь смогу что-то для тебя сделать… ну и все такое прочее!..

— Не оставляй меня, прошу, не оставляй! — молила Никтерис. — Я умираю! Умираю! Я не могу двинуться. Свет выпивает из меня все силы. Ох, мне так страшно!

Но Фотоген уже перебрался через реку, держа лук над водой в вытянутой руке, чтобы тетива не намокла. Он стремительно пересек ровное плато и взбежал по склону холма. Не слыша ответа, Никтерис отняла руки от глаз. Фотоген уже достиг вершины, и в то же самое мгновение солнечные лучи одели его сверкающим ореолом: величие короля дня снизошло на златокудрого юношу. Подобно сияющему Аполлону, он стоял на гребне холма, исполненный силы и мощи, ослепительно-яркая фигура в центре огненного смерча. Фотоген согнул пламенеющий лук и извлек из колчана светоносную стрелу. С чистым мелодичным звоном стрела сорвалась с тетивы, с победным криком Фотоген устремился вслед за нею и исчез. Сам Аполлон вознесся в небесную высь, и его колчан сеял в мире изумление и восторг. Но мозг бедной Никтерис эти стрелы пронзали раскаленными иглами. Девушка упала, и тьма сомкнулась вокруг нее. Мир превратился в огненную печь. Охваченная отчаянием, обессиленная, в агонии боли, девушка двинулась назад — с трудом, неуверенно, но настойчиво нащупывая путь обратно в келью. Когда приветная тьма катакомб заключила ее в прохладные, умиротворяющие объятия, Никтерис бросилась на кровать и крепко заснула. Она спала долго, живая пленница могилы, в то время как Фотоген наверху, упиваясь величием солнца, гонялся за буйволами среди нагорьев, ни разу не вспомнив о той, что лежала, затерянная во тьме, чье присутствие стало ему защитой, чьи глаза и руки хранили его на протяжении всей ночи. Его уделом снова стали гордость и слава; тьма и позор на время забылись.

XV. ГЕРОЙ-ТРУС

Но едва солнце склонилось к полудню, как Фотоген вспомнил прошедшую ночь в преддверии ночи наступающей, и вспомнил со стыдом. Он показал себя трусом — и не только перед самим собой, но перед девчонкой! — смельчак при свете дня, когда бояться нечего, ночью он дрожит от страха, словно жалкий раб! Что-то здесь не так, не иначе! На него, должно быть, наложили чары! Он съел или выпил что-то такое, что несовместимо с храбростью! Его застали врасплох! Откуда ему было знать, на что похож заход солнца? Неудивительно, что он с непривычки пришел в ужас, увидев ночь такой, какая она есть — а ведь зрелище и в самом деле жуткое! Кроме того, не видно, откуда ждать опасности! Его могли разорвать на куски, унести, проглотить — а он бы и не увидел, куда нанести удар! Юноша цеплялся за каждое оправдание, стремясь, как водится у людей самовлюбленных, избавиться от бремени стыда. В тот день он поражал охотников — нет, приводил их в ужас своей безрассудной дерзостью — и все для того, чтобы доказать себе: он не трус! Но презрение к самому себе не ослабевало. Только одно сулило надежду — решение снова бросить вызов тьме, на этот раз зная, что это такое. Куда благороднее выступить навстречу известной опасности, нежели очертя голову бросаться навстречу той, что кажется пустячной — а еще благороднее бросить вызов безымянному ужасу. Он сумеет победить страх и стереть пятно бесчестья. В обращении с мечом и с луком ему равных нет, сила и храбрость его известны, для таких, как он, существует только опасность. Поражения для него не существует. Теперь он знает, что такое тьма, и встретит ее приход с тем же спокойствием и бесстрашием, как сейчас. И Фотоген снова сказал: "Посмотрим!"