Софья Прокофьева - Сказочные повести. Выпуск первый Страница 7

Один из солдат кончиком пики приподнял край фартука.

— Это… это курица моей бабушки… — пролепетала Лоскутик.

— Хм… — пробормотал солдат, — странная курица…

— Если такова курица, то какова же сама бабушка? — покачал головой второй солдат.

— Хватит болтать! — прикрикнул на них капитан. — Отвечай, нищенка, не видела ли ты тут чего?

— А чего? — спросила Лоскутик, глупо моргая глазами.

— Ну, такого… — попробовал объяснить капитан, делая руками воздухе какие-то непонятные круги. — Вот такого, понимаешь?

— Какого такого? — Лоскутик заморгала еще чаще.

— Ну, этакого… — вконец сбился капитан.

— Какого этакого? — Лоскутик посмотрела на капитана, открыв рот.

— Э, да что с ней связываться! — махнул рукой капитан. — Глупа как пробка, ничего не понимает. Капитан и солдаты протопали мимо. Лоскутик перевела дух. Посмотрела на Облако. Облако лежало грустное, присмиревшее.

— Ты кто? — недоверчиво спросило Облако, глядя на Лоскутика туманным взглядом.

— Как это «кто»? — удивилась Лоскутик.

— А, помню, ты была такая зеленая, развесистая и росла на опушке… — пробормотало Облако.

— Да ты что? — уже с испугом сказала Лоскутик.

— Ага, ты ловила комаров на болоте…

— Да нет же!

— А… Ты говорила «тик-так»! и показывало время на городской башне.

— Какое время? Что с тобой?

— Я тебя не знаю, — печально сказало Облако. — Я все забыло. Ну, я полетело! Пока.

— Постой! Я дала тебе напиться… — робко напомнила Лоскутик.

— Что-то такое было, — задумчиво протянуло Облако. — Напиться… напиться… Видишь ли, у меня в голове вода, а я ее всю вылило. Я выплакало всю свою память. Все, что помнило. Ну, прощай!

— Да подожди! — с отчаянием воскликнула Лоскутик. — Еще у меня сегодня день рождения. А ты говорило: дождь-рождение.

— Да, да, припоминаю, что-то такое было… — Облако немного посветлело.

— А потом ты превратилось в двенадцать собак…

— Да, да, это я помню…

— И мы пошли…

— Стой! Молчи! Вспомнило! Мы пошли в лавку к Мельхиору…

— Да!

— Ты — Лоскутик!

— А, вот где ты! Попалась, голубушка!

По улице шла Барбацуца. Из ее единственного глаза, от ярости просто сыпались искры. Она только что побывала во дворце и узнала, что король вовсе не хочет манной каши, а главный повар и не думал посылать за ней голубей.

Облако тут же свернулось клубком, шмыгнуло Лоскутику под локоть и там затаилось.

Барбацуца приближалась медленно, не спеша, и это было страшнее всего. Тень ее упала на Лоскутика. Лоскутик прижалась спиной к забору.

— Где была? Признавайся, — спросила Барбацуца тихо и сипло.

— Платье покупала! — подсказало Облако, слабо шевельнувшись под мышкой.

— Платье покупала… — помертвев, повторила Лоскутик.

— Врешь! Если ты покупала платье, то у тебя должно быть платье! Где оно? Покажи!

Барбацуца занесла над головой Лоскутика сжатые кулаки.

Лоскутик невольно вытянула вперед руки, чтобы защитить голову от удара, и вдруг на ее руках, легко развернувшись, повисло белоснежное кружевное платье.

Ветер раздул кружевной подол, зашевелил бантами и оборками.

Кружево было такое тонкое, что казалось, вот-вот растает на глазах.

Даю голову на отсечение, что ни одна принцесса на свете не отказалась бы от такого платья!

— Ты купила себе это платье? Нищенка! Кружевное? Замарашка! С бантами? Побирушка! Белое? Самое непрактичное! — Барбацуца от возмущения с трудом находила слова.

Она уже протянула руки, чтобы схватить платье, но кто-то опередил ее.

Ее опередила маленькая жалкая дворняжка.

Что это была за ничтожная тварь!

Во-первых, у нее было всего лишь три ноги, да и то больше похожих на кривые паучьи лапки. Хвоста и ушей не было и в помине.

Она была так худа, что все ребра, проткнув кожу, вылезли наружу.

Но все это не помешало собачонке быть очень проворной.

Она высоко подпрыгнула и ловко цапнула за подол прекрасное кружевное платье. Затем, часто перебирая своими тремя лапками, бросилась наутек.

Кружевное платье волочилось по пыльной дороге.

— Ах, проклятая! — крикнула Барбацуца и бросилась за мерзкой собачонкой.

Казалось, она вот-вот ухватит платье за рукав.

Но собачонка отчаянно тявкнула, поддала ходу, перемахнула через канаву, пролезла в щель под забором и скрылась.

Глава 10

Удивительное происшествие на закате

«Ни за что не проснусь, — подумал художник Вермильон и тут же понял, что больше он не заснет. — Ну хорошо, пусть я не засну. Но уж глаза открыть меня никто не заставит».

Он знал, что он увидит. Битые стекла на полу, сломанные рамы, разодранные в клочья портреты.

Прежде художник Вермильон жил припеваючи.

Придворные щеголи и богачи с утра до вечера толклись в его мастерской и охотно заказывали ему свои портреты.

Но шли годы, и художнику открывались глубокие тайны мастерства. Он научился смотреть на мир особым взглядом. Видеть красоту самых простых вещей: камня и грубого глиняного кувшина.

Сам того не желая, он стал рисовать людей такими, какие они были на самом деле, и совсем не такими, какими они хотели казаться.

Самое удивительное, что художник даже не думал об этом. Это получалось у него как-то само собой. Но трусы на его портретах были трусами, как бы они ни пыжились, стараясь изобразить себя смельчаками.

Льстецы — льстецами.

А обманщик, даже если ему удалось убедить всех, что честнее его не сыщешь человека во всем королевстве, все равно на портрете выглядел обманщиком.

Надо ли говорить, в какую ярость приходили все эти люди, увидав свои портреты?

И все-таки художник Вермильон еще как-то сводил концы с концами.

Но вот наступил этот несчастный день, и все рухнуло.

Теперь художник был окончательно разорен, а мастерская его разгромлена. Как же это случилось?

Весь этот день неудачи преследовали художника.

С утра к нему заявился главный королевский пирожник и заказал свой портрет.

На вид пирожник был очень добрый и симпатичный. У него были толстые, мягкие щеки и сладкая улыбка.

Но так как на самом деле он был человеком жадным и жестоким, то и на портрете он получился именно таким.

— Это клевета, а не портрет! — разозлился главный пирожник.

Он подтащил художника к большому зеркалу, висевшему на стене.

— Ах ты негодяй! Посмотри, какие у меня добродушные щеки, честный нос и славные, располагающие к себе уши! Посмотри, какой я славный парень! Этакий миляга и симпатяга! А ты меня каким изобразил? Это клевета, а не портрет!

Главный пирожник ушел, хлопнув дверью, не заплатив художнику ни гроша.

А Вермильон, чувствуя себя очень усталым, решил немного прогуляться.

Он перешел мост Бывшей Реки и вышел на площадь Забытых Фонтанов.

Солнце, похожее на докрасна раскаленную сковородку без ручки, уходило за сверкающие кровли дворца.

Художник глянул на него один раз и опустил голову.

«Как это печально и пусто — солнце на голубом небе, — подумал он. — Закат делают прекрасным облака. Как жаль, что люди в нашем городе никогда не видели красивого заката. Наверно, поэтому они такие скучные и злые…»

Художник глянул на небо еще раз и тихо ахнул.

Все изменилось.

Над городом плыло Облако. Казалось, небо запело.

Облако было все кружевное и нежное. Лучи солнца охватили его снизу, наполнили золотом.

«Оно похоже на лебедя или на корабль под парусами, — подумал художник. — Нет, больше всего оно похоже на кружевное платье. Да, да! На платье из тончайшего кружева. А вот из-за него выплыло еще одно облако. Это похоже на какого-то зверька. Пожалуй, больше всего на трехногую собачонку».

Художник оглянулся., Ему хотелось, чтобы кто-нибудь еще увидел это чудо.

Но как назло, на площади не было ни души.

В это час все богатые люди уже ложились спать. «Больше спишь — меньше пьешь!» — была их любимая поговорка.

Вдруг все жители окрестных домов разом вздрогнули, скатились с постелей, вскочили со стульев. В каждом доме что-нибудь упало или покатилось по полу.

Главный повар уронил склянку с успокоительными каплями на и без того совершенно спокойный коврик около своей кровати.

«Бом! — вставайте! Бум! — очнитесь! Бам! — проснитесь!» — гудел большой колокол на колокольне.

«Бегом! Бегом! Бегом!» — вторили маленькие колокола.

Не трудно догадаться, что виновником всей этой суматохи был художник Вермильон. Он забрался на колокольню и поднял этот немыслимый трезвон.

На площади быстро собралась толпа. Все улицы, идущие к площади, были усеяны ночными колпаками и домашними туфлями. Люди спрашивали друг друга: