Вера Панова - Володя Страница 7

Возможно, также, думал он, что одним из основных его занятий будут шахматы, - у него уже первая категория, не так плохо.

Если соединить это все и еще многое, до чего он пока не додумался, и всему этому посвятить жизнь, - может быть, этого и хватит Олегу Якубовскому.

От многообразия интересов, от взволнованности и некоторой растерянности перед рассыпанными на его пути сокровищами, он постоянно был нервно приподнят и глаза его возбужденно блестели, серые узкие, чуть раскосые глаза.

С тех пор, как он себя помнил, ему предоставлялось все, что могло способствовать его развитию, физическому и умственному. Никогда к нему не приставали: "скушай еще ложечку"; но, чтобы укрепить его здоровье, от рождения хрупкое, его приохотили к гимнастике, к играм на воздухе, лыжам. Это делала мать. Она это делала и в эвакуации. Любящая без чувствительности, внимательная без назойливости, она старалась не упустить ничего, что должно было дать ему силы, знания, людское расположение. Воспитывала в нем вкус к здоровым развлечениям, научила его читать хорошие книги, водила на концерты и выставки картин, чтобы наполнить его жизнь теми духовными наслаждениями которые составляли высшую радость собственного ее существования.

При этом он пользовался полной свободой. Всегда у него был свой уголок, неприкосновенный для других; а когда, за год до войны, они получили эту трехкомнатную квартиру, - ему, тогда еще маленькому мальчишке, дали отдельную комнату; и вот недавно он с удовольствием водворился в ней снова. Очень скромно обставлена комнатка, но как заботливо! Пусть сыну не захочется уходить из дому и шататься по улицам; напротив, где бы он ни был, пусть его тянет домой, - такая мысль лежала в основе убранства комнаты и в основе всей жизни семьи. Занятия Олега уважались так же, как занятия его отца. Если Олег, случалось, нес ребячью чепуху, ему возражали терпеливо и серьезно. Он мог приводить к себе товарищей, и если приходили девочки, это не было предметом идиотского и оскорбительного поддразнивания, как в некоторых других, менее интеллектуальных домах.

Так поставила дело мать, и отец охотно ей подчинялся, и в семье царил дух благопристойности и взаимопомощи.

Мать была интеллигентней отца, хоть и называлась скромно - домашняя хозяйка. Отец, например, неважно знал музыку. Отец мог взорваться по ничтожному поводу, мог по-женски раскапризничаться. У него иногда срывались вульгарные, плоские выражения, вроде: "перебрал рюмочку", или "пусть он это своей бабушке расскажет", или "что я - рыжий, что ли?" Мать же была безупречна. Ее безупречность наполняла Олега нежной гордостью; но чувство к отцу не страдало от этого сопоставления, Олег был достаточно умен и широк, чтобы не придавать значения мелочам. Так ли важно, что отец неважно знает музыку? Он делает большое дело, все его уважают, и те знакомые с известными и уважаемыми именами, которые дают Олегу научные журналы и отвечают на его трудные вопросы, - это знакомые отца, отец их лечит и ввел их в дом. Отец был краеугольным камнем семьи, фундаментом, на котором мать возводила свою педагогическую постройку.

А что ее педагогика призвана благотворно влиять не только на Олега, но и на отца, - это Олег тоже видел прекрасно, это мельком его забавляло и еще больше сближало с отцом, ставя их как бы на одну доску: двое мужчин, добровольно и добродушно признавших моральное превосходство женщины и вверившихся ей (разумеется, до той черты, где начинается область мужского призвания и мужской независимости), это было в глазах Олега и красиво и правильно, и поднимало всех троих на новую какую-то высоту.

...Олег сидел и решал задачу. Лампа в оливковом бумажном абажуре смугло светила на его узкое лицо с узкими глазами и острыми скулами.

Он решил задачу. Ему захотелось пить. Он вышел в столовую и налил себе воды из чайника на буфете и услышал - у отца разговаривают. Голос отца и чей-то незнакомый, голос молодого мужчины. Олег не вслушивался.

Но голоса поднялись, и несколько слов зацепили его внимание, и он услышал "ты", сказанное молодым голосом.

"Ты"?.. Во всем мире он не знал, кроме себя, ни одного молодого существа, которое с такой непринужденностью, с таким сознанием своего права могло бы сказать "ты" его отцу. "Ты должен", - сказал этот молодой.

- ...Я не хочу, - сказал отец, и было слышно, что он удручен, - не хочу, чтобы ты меня судил слишком строго, послушай...

Кто же это судит отца, и отец, удрученный, стоит перед судом и оправдывается?

- Володя, это всегда был несчастный, безответственный характер!

- Допустим, - сказал молодой непреклонно. - Скорей всего так. Вот именно несчастный. Что из этого следует? Что ее надо бросить без помощи?

Олег подошел ближе к отцовской двери.

- Слушай! - сказал отец. - Я не по бархатной дорожке шел...

Сейчас будет про пароходы, как он их грузил. Маленькая папина слабость эти пароходы.

- ...Для вас работал, чтоб вы не голодали!

- ...А она?! Ни с чем не считалась...

- ...Ей так плохо, как только может быть, - сказал молодой. - ...Ее надо поднять, понимаешь? Поставить на ноги; а то что же это... Я один не справлюсь, понимаешь? Мы вдвоем должны.

- Но почему я должен?! - крикнул отец. - По какому закону я обязан расхлебывать кашу, которую она заварила, мы четырнадцать лет врозь, смешно!

- Вот - потому что тебе смешно, а ей не смешно, вот потому ты и обязан! - сказал молодой резко.

Олег стоял у отцовской двери. Он не подслушивал, просто считал необходимым дослушать этот разговор. И, стоя у закрытой двери деловито и нахохленно, с руками, засунутыми в карманы, он дослушал до конца.

- ...Когда позвонить тебе? - спросил молодой.

- У нас сегодня что? - спросил отец покорно. - Позвони в пятницу.

- Пока, - сказал молодой.

- Будь здоров, Володя.

Олег ушел в свою комнату. Было бы в высшей степени глупо и бестактно подвернуться им сейчас под ноги... Хлопнула выходная дверь.

Он вернулся в столовую. И отец туда входил из передней.

- Кто это был? - спросил Олег. - Папа, кто это? - повторил он, вслед за отцом войдя в кабинет.

- По делу, - отрывисто ответил отец. Он стоял спиной к Олегу, закуривая.

- Почему он говорит тебе "ты"?

- Тебе показалось.

- Ну что ты, папа, что за ерунда... Это мой брат?

Отец оглянулся. Рука с папиросой дрожала у губ.

- Я не позволю задавать вопросы! - закричал он гневно и бестолково. Кто, что, почему!.. До всего дело... Ни малейшего уважения... Воспитали! Иди, я занят!

И Олег вспыхнул. Взрослые люди, мыслящие люди, и вдруг ложь и истерика!

Хорошо. Он будет действовать так, как находит нужным.

Кто запретит ему? И разве можно иначе?

...Наклонясь над гулким пролетом лестницы, он позвал:

- Володя!

15

Он выскочил на улицу. Охватило ветром, снегом. Запахнул пальто на груди, озираясь.

Вдоль набережной несся мелкий снег, и в обе стороны уходили под фонарями темные фигуры, - который из этих людей был брат?.. Олег крикнул в косо несущийся белый дым:

- Володя!

Изо всех сил крикнул.

На крик оглянулись двое. Один остановился. Олег побежал к нему, тот стоял и ждал.

- Володя?

- Да? - откликнулся Володя сдержанно.

- Здравствуй!

Володя молчал.

- Я Олег Якубовский.

Они пристально всматривались друг другу в лицо.

Володя протянул руку.

- Владимир Якубовский.

- Послушай, нам надо поговорить, - сказал Олег, задыхаясь от волнения, но озабоченно-деловым тоном.

- Ты уверен, что надо?

- Да. Уверен.

- О чем?

- Я хочу тебе сказать. Очень важное.

Володина настороженность причиняла Олегу боль.

- Важное?.. Ладно, проводи меня до остановки. Мне на Кировский завод.

- Ты работаешь на Кировском заводе?

- Собираюсь.

- Послушай, тебе сколько лет?

Слова срывались с Олеговых губ без задержки, бурно.

- Шестнадцать. А тебе четырнадцать, верно?

- Ты знаешь, - значит, ты знал обо мне? Что я существую - ты знал?

- Знал.

- Давно?

- Всегда знал.

- Что ты говоришь. А я о тебе никогда... ничего... Любопытно, зачем они это делают? Как ты считаешь?

- Что делают?

- Ну вот это: что я не знал о тебе совершенно. Зачем они скрывают? А? Из педагогических соображений?

- Не знаю! - ответил Володя, поведя плечами. Он никогда не понимал, для чего нужно отцу и мачехе скрывать, наводить туман... Олегу, видимо, это так же ненужно и обидно, как ему, Володе.

- Оберегают наши юные души? Или боятся нашего осуждения?

- Может, и то и другое, - сказал Володя.

- Боятся, чтобы я не осудил отца. Бедняги. Тоже ведь нелегко - вечно бояться осуждения, верно?

- А еще бы. Так вот поэтому не надо скрывать.

- Конечно! Насколько лучше - откровенно! Сообща можно все обсудить и решить, и ни у кого ни перед кем не будет страха.

Они шли рядом по кромке Марсова поля, утонувшего в сугробах. Снег был в спину, не мешал.

- Постой, не беги так. Я хочу тебе сказать. Из-за того, что у них там между собой что-то получилось или, наоборот, не получилось, разве значит, что мы не должны быть братьями? Не только по фамилии, ты понимаешь? - а вообще.