Эрнст Гофман - Магнетизер Страница 7

Итак, милая Адельгунда, теперь ты знаешь все мои мысли и чувства, я поведала тебе обо всем, и у меня стало легко на душе. А эти строки для Иполита...

Отрывок из письма Альбана к Теобальду

...осталось. Благочестие предполагает вершение благих дел, а любое благое дело -- лицемерие, пусть даже ты лицемеришь не столько ради того, чтобы обмануть других, сколько для того, чтобы потешить себя отблеском лучей, сверкающих в фальшивом золоте нимбов, коими венчают головы святых. Разве в груди твоей, мой дорогой брамин, не пробуждались порой чувства, которые тебе не удавалось увязать со всем тем, что ты в силу привычки -оставаясь в удобной колее, которую проложила утратившая за давностью лет всякий смысл бабья мораль, - склонен считать добрым и разумным? Все эти сомнения в прописных истинах матушки Гусыни*, все наши порывы, выходящие из берегов перекрытого искусственными моральными плотинами потока, наше неодолимое желание расправить крепкие, оперившиеся крылья у себя за плечами -- это и есть те дьявольские искушения, от которых предостерегают нас проповедующие аскетизм школьные учителя. Мы обязаны, точно доверчивые дети, послушно зажмуривать глаза, дабы не ослепнуть от блеска и сияния Христа, которого природа вечно ставит у нас на пути. -- Ни один порыв, требующий наивысшего напряжения духовных сил, не может быть греховным: порожденный человеческой натурой и коренящийся в ней, он должен угасать лишь после того, как достигнет высшей цели нашего бытия. А может ли эта цель быть чем-то иным, кроме как наиболее полным развитием и приложением наших физических и психических возможностей? Я понимаю, мой милый брамин (не могу звать тебя иначе, зная твои жизненные принципы), что, даже если я не скажу более ни слова, в тебе все равно уже возникло желание возразить мне, ибо всей твоею жизнью и делами ты отрицаешь то сокровенное воззрение, на которое я сейчас намекнул тебе. Во всяком случае, можешь быть уверен, что я уважаю твою созерцательную жизнь и твои попытки проникнуть в тайны природы все более пристальным взором; но вместо того, чтобы порадовать тебя невозмутимым созерцанием сверкающего алмазного ключа, я дерзко хватаю его и бесстрашно открываю потайную дверь, через порог которой ты никогда не решишься переступить. -- Ты вооружен для битвы, так отчего же ты медлишь, пребывая в ленивом покое? Существование -- это борьба, и оно основано на борьбе. Чем ты могущественнее, тем легче дается тебе победа, а покоренный вассал еще более умножает твое могущество. Ты знаешь, любезный Теобальд, что я всегда давал пример такой борьбы в духовном смысле, дерзко утверждая, что таинственная сверхчеловеческая власть того или иного баловня природы, господство, на которое он осмеливается притязать, вселяют в него силы для еще более смелого порыва. Оружие, с помощью которого мы, наделенные высшей властью и могуществом, ведем борьбу против стоящего на более низкой ступени начала и подчиняем его себе, уже вручено нам. Но как же случилось, что такое проникновение в существующее вне нас духовное начало, такое втягивание его в свое "я" и господство над ним благодаря открытому нами средству, было названо магнетизмом? Ведь название это не просто несовершенно, а более того, будучи производным от наименования физической силы, обозначает отнюдь не то, что мы понимаем под этим. Да, именно врачом должен был быть тот человек*, что первым поведал миру тайну, которую некая незримая церковь хранила как самую драгоценную святыню, чтобы затем выставить наименее существенное ее проявление в качестве единственной цели ее воздействия, ибо так был соткан покров, за который не могут проникнуть взоры непосвященных. Не наивно ли полагать, будто природа подарила нам чудесный талисман, позволяющий царить в мире духов, лишь затем, чтобы мы могли исцелять зубную боль, мигрень и тому подобное? Нет, безусловное господство над высшим духовным принципом жизни -- вот к чему мы стремимся, все глубже постигая волшебную силу талисмана. Сжимаясь под действием его чар, покоренное духовное начало должно вливаться в нас, чтобы только нас питать своей силой! Фокус, в котором сливаются воедино все духовные начала, -- это Бог! Чем больше лучей сходится в огненную пирамиду, тем ближе фокус! Как рассеиваются эти лучи - они охватывают всю органическую жизнь природы, и именно сияние духовности позволяет нам увидеть в растениях и животных наших друзей, одухотворенных той же силой. Стремление к господству -- это стремление к божеству, и чем сильнее твое ощущение власти, тем большее блаженство ты испытываешь. А высший смысл блаженства -- в фокусе! -- Сколь ничтожна и пуста любая болтовня по поводу той изумительной силы, что дарована лишь избранным, и следовало бы понимать, что только высокие устремления, выражающие это избранничество, порождают высокую степень воздействия. Теперь ты, верно, решишь, что я вовсе отказался от физических средств воздействия, но это не так. Они нужны нам, пока мы блуждаем впотьмах, пока мы не познали до конца таинственную связь духа и тела, более того, эти вспомогательные физические средства дарованы нам как символы власти, которым покоряются неведомые вассалы. Сам не пойму, отчего столь много наговорил тебе о предмете, о котором предпочитаю молчать, ибо чувствую, что только убежденность, опирающаяся на особую душевную и духовную организацию, может придать словам значимость и вес. Просто мне хотелось возразить тебе, в ответ на упрек, будто я, уступая вспыхнувшему во мне влечению, грешу против твоих так называемых моральных устоев; но только теперь мне стало ясно, что в прошлый раз я слишком отрывочно рассказал тебе о моих отношениях в замке барона, чтобы ты мог правильно понять меня. Теперь я не пожалею времени и сил на то, чтобы подробнее описать тебе мое вступление в этот дом, и если мой дорогой благочестивый брамин соизволит хоть ненадолго последовать за мной в мои пределы, с меня будут сняты все обвинения.

Итак, Отмар -- один из многих, не лишенных души и разума людей, что с живостью и энтузиазмом воспринимают все новое в области науки; но такое восприятие и есть конечная цель их устремлений, и единственное, чего они без труда достигают, радуясь своим духовным возможностям, -- это знание формы. Этим знанием и довольствуется их дух, даже не подозревающий о каком-либо внутреннем содержании; их душе -- а в ней им все же нельзя отказать -недостает глубины. Отмар, как тебе известно, настойчиво осаждал меня, а поскольку он показался мне наиболее ярким образчиком столь распространенной ныне породы молодых людей, мне было забавно немного поиграться с ним. Он входил в мою комнату с таким благоговением, словно то была святая святых храма в Саисе*, и, считая себя моим учеником, с такой готовностью подставлял спину под розги, что мне было не жаль подарить ему кое-какие безобидные игрушки, которые он, похваляясь любовью учителя, с гордостью показывал другим мальчишкам. Когда я, уступив его просьбам, приехал в имение его отца, я обнаружил там барона, весьма своенравного старика, в компании чудаковатого, не лишенного юмора старого художника, который порой корчит из себя слезливо-морализирующего pagliasso(Паяц (итал.)). Не помню, что я говорил тебе о том впечатлении, которое произвела на меня Мария; чувствую, что мне будет нелегко рассказать тебе об этом так, чтобы быть понятым до конца. Мне придется положиться на то, что ты меня хорошо знаешь и даже понимаешь ту высшую направленность моей деятельности, которая недоступна всем прочим. А потому ты, конечно, не сомневаешься в том, что стройная фигурка, напоминающая великолепный цветок, что несет на тонком стебле пышные листья и бутоны; голубые глаза, взор которых словно устремляется к чему-то сокрытому за облаками, -- короче, что даже ангельски прекрасная девушка не может превратить меня в изнемогающего от любовной тоски, нелепого воздыхателя. Мгновенное осознание тайной духовной связи между мной и Марией -- вот что пронизало меня неким удивительным чувством. К глубочайшему блаженству примешивалась мучительная ярость, вызываемая сопротивлением Марии, - какая-то чужая, враждебная мне сила противилась моему влиянию и держала в плену душу Марии. Сосредоточив всю силу своего духа, я распознал врага и, вступив с ним в яростную схватку, попытался уловить, как зажигательным стеклом, те лучи, что устремлялись ко мне из души Марии. Старый художник следил за мной внимательнее, чем все остальные; он, похоже, догадался, какое напряжение вызвала во мне Мария. Возможно, меня выдали глаза, ведь нашему духу столь тесно в теле, что даже малейшее внутреннее движение, вызывая колебание в нервах, передается наружу и изменяет выражение лица или по меньшей мере глаз. Но меня насмешило, сколь вульгарно он понял все это: он беспрерывно твердил мне о графе Иполите, женихе Марии, а когда он принимался раскладывать передо мной пестрые образчики всех его добродетелей, то добивался лишь того, что я от души потешался над глупыми отношениями, которые по-детски наивно завязывают люди, и наслаждался своим глубоким пониманием тех связей, что устанавливает сама природа, и способностью оберегать их. Полностью втянуть Марию в свое "я", все ее существо и бытие столь тесно переплести с моими, чтобы отрыв от меня стал для нее гибельным, -- таковы были мои помыслы, рождавшие во мне упоительный восторг и устремленные лишь на то, чего желала сама природа. Эта глубочайшая духовная связь с женщиной, дарующая блаженство, не сравнимое ни с чем, даже с самым высшим животным наслаждением, подобает жрецу Изиды; ты знаешь мои взгляды на это, и мне незачем объяснять все это подробнее. Природа создала женщину пассивной во всех отношениях. Покорная уступчивость, жадное приятие всего лежащего вовне, признание и почитание высшего духовного принципа, что и составляет суть истинно детской души, -- все эти качества свойственны только женщине, и полностью подчинить их себе, принять в свое "я" -- наивысшее наслаждение. С того первого мига я, даже уехав из замка, в духовном смысле постоянно находился подле Марии, но и тебе я не решусь рассказать обо всех уловках, на которые я пускался, стараясь тайком приблизиться к ней и в физическом смысле, чтобы сильнее влиять на нее, ибо некоторые из них ты назвал бы низкими, хотя они и вели к высокой цели. Вскоре Мария впала в некое странное состояние, которое Отмар, как и следовало ожидать, счел нервной болезнью, и я -- на что я и рассчитывал вновь появился в их доме в роли врача. Мария узнала во мне того, кто в ореоле власти уже не раз представал перед ней как повелитель в ее сновидениях, и теперь она ясно увидела своим внутренним взором все то, о чем до той поры лишь смутно догадывалась. Моего взгляда и твердой воли оказалось достаточно, чтобы погрузить ее в так называемое сомнамбулическое состояние, которое было не чем иным, как полным уходом от самой себя и пребыванием в более высоких духовных сферах своего повелителя. А потом она покорно приняла в себя мой дух, пробудивший в ней желание улететь из темницы, куда заключили ее люди. Теперь Мария может жить, только существуя во мне, и она спокойна и счастлива. Образ Иполита, верно, еще сохранил в ее душе какие-то смутные очертания, но скоро рассеются и они. Барон и старый художник глядят на меня враждебными глазами, но сколь поразительно то, как и тут сказывается сила, которую даровала мне природа. Им, должно быть, жутко ощущать, что, несмотря на сопротивление, они вынуждены признать повелителя. Ты знаешь, каким удивительным способом я накопил сокровища тайных познаний. Ты никогда не мог заставить себя прочесть эту книгу*, хоть тебя и поразили бы в ней такие великолепные комбинации природных сил и воздействий, каких не найти ни в одном из учебников физики. Не брезгую я и тем, чтобы порой подготовить все заранее, -- да разве это надувательство, когда толпа, разинув рот от испуга, удивляется чему-то, что она вполне справедливо считает чудом, ведь понимание наиболее простой и доступной его причины разрушает не само чудо, а лишь удивление перед ним? Иполит -- полковник на службе в ..., в самой гуще сражений. Я не желаю ему смерти, пусть возвращается, тем великолепнее будет мой триумф, ибо я не сомневаюсь в победе. А если противник окажется более опасным, нежели я предполагал, то можешь мне поверить, что ощущение моей силы...