Лев Рубинштейн - Музыка моего сердца Страница 9

— Отец мой был когда-то валторнистом, — улыбаясь, проговорил Россини. — И он тоже не без идей…

— Счастлив! — воскликнул Фаринелли. — Я счастлив, что мы совпадаем во вкусах с вашим батюшкой! Напишите ему от меня привет! Так и напишете: «Истинный итальянец и трубач Фаринелли шлёт свой привет достопочтенному отцу великого маэстро…»

— У меня опять мыло сохнет на щеке, — напомнил ему Россини.

— Есть ещё третья комбинация, синьор! — воскликнул увлёкшийся Фаринелли. — Я могу предложить отличное помещение для вашей милости — тихое, светлое, чистое и, главное, дешёвое! Рядом с моей мастерской!

— Гм, — сказал Россини, — мой наниматель обещал обеспечить меня жилищем. Но я, пожалуй, посмотрю… Только, ради бога, кончайте бритьё!

Фаринелли закончил бритьё в кратчайший срок и повёл клиента в довольно ветхого вида трёхэтажный дом на той же улице. Вёл он гостя так, чтоб вся улица это заметила.

Помещение оказалось не очень чистым, не слишком светлым, вовсе не тихим, а главное — невероятно дорогим.

— Почему такая непомерная цена? — спросил Россини.

— Солнце, синьор.

— Но солнца нет!

— Э, теперь нет, а всегда бывает.

— В какие часы?

— Утром бывает, вечером бывает… Всегда бывает!

— Ночью тоже бывает? — спросил клиент.

— Э, иногда…

Тут Россини услышал на улице своё имя, повторяемое десятками голосов: «Маэстро здесь! Маэстро пошёл с Фаринелли!.. Россини в этом доме! У них комбинация! Они будут сочинять комическую оперу вдвоём!.. Какую оперу? О парикмахерах!..»

— Подождите, синьор, — поспешно сказал Фаринелли. — У меня есть ещё четвёртая комбинация…

Россини выглянул в окно. В переулке, опираясь на трость, стоял Бомпиани.

— Рад вас приветствовать, маэстро, — произнёс Бомпиани, снимая с головы треуголку и торжественно кланяясь. — Сожалею, что мой агент Джузеппе прозевал ваше прибытие. Он встретил дилижанс из Неаполя, но вас в нём не оказалось…

— Я приехал на рассвете извозчиком, — отвечал Россини.

— Прошу вас пожаловать ко мне на скромный завтрак и для подписания договора. Эй, да разойдитесь же, бездельники!

Завтрак у Бомпиани был обильный. Стол блистал серебром и хрусталём. Вина подавались со льдом. Хозяин пил и ел мало. Он посматривал на гостя многозначительно и таинственно, помалкивал и наконец приступил к делу.

— Я полагаю, маэстро, что вам незачем объяснять, каковы дела в Риме?

— Незачем, — отвечал Россини, орудуя вилкой для рыбы.

Бомпиани обошёл комнату, закрыл окна и дверь балкона, заглянул за шкафы и под диваны.

— Кого вы ищете? — спросил Россини.

— О, маэстро! А вы говорите, что знаете римские дела! Полиция! Шпионы! Добровольные доносчики!

— Однако здесь никого нет, кроме нас с вами!

— Кто знает? Может быть, в шкафу…

Бомпиани заглянул в шкаф и никого там не нашёл.

— А может быть, за дверью?

Хозяин на цыпочках подкрался к двери и внезапно распахнул её.

— Нет, нет, — удовлетворённо сказал он, — но говорить надо вполголоса. Позвольте спросить: были вы в церкви?

— Нет, — отвечал Россини.

— Напрасно, синьор! Это уже отмечено в донесении какого-нибудь служителя нашей святой веры. Не забывайте, что Рим — папский город.

— О, не беда, — беззаботно отвечал Россини. — Риму нужна опера к карнавальному сезону, и на этот донос не обратят внимания.

— Как сказать, как сказать, — произнёс Бомпиани, выразительно прищёлкивая языком, — не сейчас, потом, потом, потом…

— Потом меня не будет в Риме.

— Нужно что-нибудь забавное, благоразумное, приятное… без намёков, синьор, вы понимаете? Без намёков!

— Понимаю. Но я ещё не придумал. Я думаю.

— Когда вы начнёте работать?

— Я думаю — значит, я работаю!

— У меня есть тема — «Севильский цирюльник»!

— И вы думаете, что это безопасная тема? — удивлённо спросил композитор.

— А что в ней опасного? Влюблённый граф, лукавая девица, глупый старик, скучный учитель музыки и плут-цирюльник…

— Я уже имею предложение на эту тему.

— Предложение? От кого?

— От парикмахера Фаринелли. Он называет это «комбинацией».

— Вы изволите шутить, маэстро, — обиженно сказал Бомпиани.

— Нисколько! Мне говорили, что Фаринелли за работой поёт арии из моих опер и оставляет мыло сохнуть на щеках клиента, пока не возьмёт верхнее ля… Но ближе к делу, синьор! Любая опера может быть опасной в нынешней Италии. Здесь оперный театр — единственное место, где можно высказаться.

— Но Паизиелло написал уже оперу «Севильский цирюльник» без всяких высказываний.

— Тогда ставьте оперу Паизиелло, — весело сказал Россини, — и вас благословит папская полиция.

— О нет, маэстро! Герцог уже приглашал к себе начальника полиции, и, представьте себе, тот не возражает против «Севильского цирюльника» Россини! Конечно, это стоило денег…

— Конечно, — подтвердил Россини, — но я ещё не успел подумать. Давайте подпишем договор на оперу без названия.

— Но если полиция будет против другой оперы?

— Тогда я подпишу договор в другом городе!

— Без названия?

— Без названия!

Бомпиани расхохотался.

Договор был подписан в тот же день. Герцог обязался выплатить автору будущей оперы 400 римских скуди, подлежащих выдаче после первых трёх спектаклей. Кроме того, Россини представлялось жилище в переулке Леутари на всё время действия договора. А последним сроком действия договора был указан карнавал, то есть конец февраля 1816 года.

По мнению Бомпиани, композитор до конца января ничего не делал.

Бомпиани ходил к нему сам, посылал своих агентов, писал записки, — Россини то нет дома, то спит, то объелся, то простудился…

Наконец Бомпиани поселил в том же доме поэта Чезаре Стербини. Стихов Стербини никто не хотел ни слушать, ни печатать, и он с горя пристроился к театру — стал сочинять тексты для опер. Тут, впервые в жизни, у него появились деньги.

Стербини поселился этажом выше, чем Россини. У него было тайное поручение от Бомпиани; втихомолку подготовить новый текст оперы «Севильский цирюльник» и постараться быть поближе к маэстро, чтобы не оплошать к сезону. Маэстро имел обыкновение писать музыку внезапно. Что же будет, если Стербини не успеет сочинить текст?

Стербини являлся к Бомпиани два раза в неделю и уныло докладывал:

— Каждый день либо у него гости, либо он сам в гостях.

— Не работает?

— По-моему, нет. Блуждает по Риму.

— Боже мой! Что нас ждёт? Провал! Скандал! Да что вы стоите здесь, Стербини? Ступайте за ним! Ищите его! Найдите его! Убедите его!

Россини действительно блуждал по Риму.

Его всё привлекало — мраморные дворцы и дурно пахнущие переулки; бельё на верёвках, как стая лебедей; бурлящие каскады фонтанов; белые головные уборы молочниц; грязные мальчишки, бегущие с крестом собирать на церковь; блеяние коз, которых доят на перекрёстках; жаровни с угольями, над которыми греют руки бездельники на площадях; священники в длинных рогатых шляпах, шныряющие повсюду парочками в надежде что-нибудь подслушать; личности, закутанные в одеяла до ушей и показывающие из-под одеял кончики ножей…

— Синьор, дайте что-нибудь для святого Антония!

Дашь — уцелеешь. Не дашь — получишь удар ножом. Полицейские проходят мимо, словно ничего не замечают.

— Купите, синьор, часы за три байокко!

— Почему так дёшево?

— Из любви к ближнему, синьор! Смотрите, у них цилиндр почти золотой!

В ответ на удивлённый взгляд Россини продавец хохочет.

— Что поделаешь, синьор, бедность не тётка! Хотите, отдам за два байокко?

Больше всего Россини нравилась быстрая и энергичная римская речь. Вот уж где за словом в карман не лезут, так это в Риме! Все городские новости можно узнать за несколько минут, проходя по переулку, где женщины тараторят, как сороки, укачивая детей, в то время как мужчины бродят по площадям в поисках заработков и «комбинаций»…

Ночью, закрывая глаза, Россини слышал не слова, а настойчивый, стремительный ритм этой речи. Уже почти засыпая, вспоминал торговца колбасой, который продавал свой товар с песней и при этом ещё пританцовывал.

— Здесь, синьор, надо кончать арию нежно! Но нежно-нежно-нежно! Вот так: ля-ля-ля-ля… Правильно? Получите, синьор, ваш пакет и не стойте возле товара, я занят!

И колбасник начинал новую арию.

Утром, не успел маэстро открыть глаза, как заметил на своём ночном столике увесистый том в переплёте из телячьей кожи.

— Что это? Евангелие? Нет, сочинения Бомарше… Чья рука это подложила? Ах, это Стербини! Несносный человек!

Россини перелистал несколько страниц.

«Севильский цирюльник, или Тщетная предосторожность»…

— Что говорит Фигаро? Посмотрим первое действие: