Любовь Воронкова - Собрание сочинений в трех томах. Том 2. Село Городище. Федя и Данилка. Алтайская повесть: Повести Страница 9

— Для нас… — шепчет Груня, — для нашей избы. А как будет хорошо лежать бабушке в высокой горнице у светлого окна!

Но тут почему-то вспомнились Стенька и Трофим. А как же они? У них отец в госпитале, говорят — очень тяжело ранен, может, и домой не приедет… Как же они? Значит, пока Трофим не вырастет, они так и будут, как мыши, в соломе жить?

А тетка Федосья? Ей и вовсе некого ждать. А Ромашка?

И снова увидела Груня свою новую высокую избу с малиновыми наличниками, которая стоит и сверкает окнами над сиренью. Одна изба на всей улице.

А в деревне — по-прежнему бурьян да обгорелые трубы… Но как же тогда сможет жить Груня в своей новой высокой избе?

И, полная раздумья, она пошла спросить об этом у матери.

А мать сказала:

— Нам строиться? Что за спешка? У людей вон ребятишки маленькие, отец на войне, а то и вовсе нет отца… Вот им и надо избы в первую очередь, а мы и повременить можем.

И Груня увидела, как рухнула и рассыпалась ее новая изба с малиновыми наличниками… Сердце у Груни слегка сжалось. Но у других будут дома — и у них когда-нибудь будет. А чтобы один дом на пустой улице стоял — нет, лучше не надо.

И все случилось не так, как говорила Раиса. Пришла первая подвода из лесу. Но лошадью правила тетка Дарья Соколова, а не председатель. И не на председателеву усадьбу свалила она лес, а на свою. У тетки Дарьи не было мужиков в доме. Муж погиб на войне смертью героя. А у нее осталось четверо ребятишек, и самая старшая — кудрявая Анюта, Трофимова помощница.

Анюта ходила гордая и всем говорила:

— А у нас изба будет!

Веселое наступило время — зацвели луга, солнце грело по-летнему, а если выпадали дожди, то им только радовались: огороды польют. Появилась новая забота — нагрянули на огороды сорняки.

Огородница тетка Елена назначила норму Груниной бригаде — каждый день четыре часа полоть.

Ребятишки ходили полоть с утра. Болела спина, уставали руки, саднило ладони, исколотые молочаем, изрезанные пыреем. Но зато с обеда и до вечера убегали кто куда хотел — в лес, на луг, на реку.

Груня и Стенька собирали всех маленьких ребятишек и уходили с ними на реку. Купались в тихой мелкой воде, бегали по теплому песку, собирали на лугу столбечики.

А когда возвращались домой, слышно было, как стучат в деревне топоры. Это плотники пришли из района и взялись за дело.

— Анюта, слышишь? Тебе дом строят!

Анюта улыбалась и протяжно отвечала:

— Слы-ышу…

Как-то встретился с Анютой председатель и тоже спросил:

— Ну? Кому дом строят — как думаешь?

— На-ам… — отвечала Анюта и сразу начала улыбаться.

— А меня как — пустишь когда ночевать? Али уж не рассчитывать?

— Пущу-у…

— А Груньку?

— И Груньку-у… И Трофима. А Женьку длинноногого не пущу-у… Он меня пастухом зовет.

— Ну и пусть зовет, — сказал председатель. — Это очень хорошо. Значит, у тебя тоже своя специальность есть. Только ты смотри справляй получше свою специальность. Чтобы зря не говорили. А?

Анюта поглядела на него. Наверно, уж узнал, что она от коз убегает. Вот ведь какой — хромой, а все знает!

— Это все врут! Я справляю! Спроси Трофима!

И опять испугалась: а вдруг он и правда сейчас пойдет да и спросит?

Но председатель только усмехнулся себе в усы.

— Да я и так тебе верю — чего ж мне у Трофима спрашивать!

И пошел своей дорогой.

Анюта немножко постояла, подумала… Девчонки на реке… А потом хотели на косогор идти — говорят, там на припеке уже ягоды показались…

Но, подумав, она все-таки повернула на луг, где паслись козы и одиноко страдал Трофим.

«Конечно, справля-яю… — повторяла она сама себе. — А что ж? Обманываю? Конечно, справля-яю…»

Голые, омытые соком бревна лежали под солнцем. Они были светлые и желтые, как мед. Прозрачная смола стекала по свежим срезам.

Вечером, когда плотников уже не было на усадьбе, Женька и Ромашка вкатили одно бревно на кучку кирпичей и устроили качели. Бревно было длинное, почти все ребятишки уселись. Ну и радость у них была, ну и веселье! Такого крику и смеху давно уже не слышало село Городище.

А потом девочки придумали свою игру. Из чурок и щепок строили дворы, загоны, шалаши. Куклы из тряпок жили в шалашах. Квадратные чурочки изображали лошадей и коров. Девочки выгоняли свое стадо на лужок, рвали для стада траву, водили поить на пруд, а потом ставили в стойла. В эту игру можно было играть целый день.

Еще один человек пришел с фронта. Только этот человек не радость и не веселье принес с собою. Он принес с собой свое большое несчастье, понуренную голову и раньше времени поседевшие виски.

Неожиданно днем пришла из района подвода и остановилась среди деревни. С телеги слезла чужая женщина в белой больничной косынке. А потом слез солдат. Он слезал осторожно, на ощупь, хватаясь за руку женщины. Откуда-то быстро собрался народ.

— Кто?

— Кто приехал?

Солдат остановился, поднял голову, глядя куда-то поверх голов, и все увидели, что лицо у него в синих точках ожогов и что он слепой.

Все молчали — догадывались, узнавали.

Вдруг Трофим крикнул:

— Папка!

Солдат вздрогнул, протянул руки в сторону Трофима:

— Сынок!

И сразу зашумели, заговорили бабы. Крикнула и замолкла, будто у нее перехватило дух, Трофимова мать. Трофим подбежал к отцу, обхватил его колени. А солдат поднял его, прижал к себе и заплакал.

— Первый узнал! — повторял он хриплым от слез голосом. — Первый отца узнал! Ах, ты!.. Слепого… слепого отца узнал!

А потом поднял свое незрячее лицо и сказал:

— Ну что ж, здравствуйте, граждане. Вот какой я к вам нынче вернулся. Где тут родня-то моя? Ведите в избу — один ходить не могу.

— Здравствуй, Егор, — сказала Трофимова мать. Она вытерла фартуком слезы и старалась говорить веселым голосом: — Давай руку, вот она — я. Вся родня твоя тут, с тобой!

И радость и слезы одолевали ее. Она крепко обняла мужа, поцеловала его седые виски и слепые глаза.

— А Стенька где?

— И я здесь, папынька! — живо отозвалась Стенька. — Я тоже здесь. Только у нас избы нету, мы в соломенном шалаше живем. А потом всем миром будем избы строить. Тетке Дарье уже строят — плотники пришли!

— Ну что ж, в шалаш так в шалаш. Слыхал я, что тут немцы у нас погуляли… — Дядя Егор грустно покивал головой. — А уж избу мне вам теперь не построить… Отработался. Нахлебником стал.

И побрел к шалашу, куда повели его Трофим и Стенька. А мать шла за ними, утирая фартуком лицо.

С этого дня Трофима освободили от пастбища. Коз пасти послали Федю. Он был побольше, чем Трофим, и посердитее. Его и козы и девчонки-помощницы побаивались — не убегали куда вздумается.

А Трофим стал поводырем у слепого отца. Он всюду водил его за руку и очень гордился: раньше отец водил его за руку, а теперь он отца водит!

Вот они идут по дороге. Только что прошел дождь, солнышко блестит в лужах, теплый пар поднимается от земли. Они идут медленно: отец один шаг делает, а Трофим — три.

— Эй, отец, ты гляди, — кричит Трофим, — тут лужа!

— Это уж, брат, ты гляди, — отвечает отец, — а мне глядеть нечем. Сюда? Или сюда?

— Сюда, сюда! Эх ты, все-таки немножко шлепнул в лужу. Я тебя тяну, а ты не тянешься… Ты держись крепче за руку-то!

— Да уж я и так держусь!.. Трофим, — немного погодя сказал отец, — ты мне получше расскажи, каково наше Городище. Чьи-нибудь стройки стоят? Или уж так совсем и нет ни одной?

Трофим отвечал охотно. И так торопился, что сразу и не поймешь у него, что к чему.

— Ни одной стройки нету, скворец у Касаткиных живет, а в риге тоже живут. А скворец живет в скворечне, только ласточкам негде — они в кузне не живут, и в риге тесно, людей полно, и землянки они не любят…

— Подожди, брат, потише, — остановил его отец, — ты уж очень говоришь-то быстро — без точек, без запятых. И стройки тут и ласточки — все в одну кучу сложил. Дома-то у кого остались или нет?

— Ни у кого не остались. А Касаткины лес возят — только не на свою усадьбу, а на тетки Дарьину…

— Значит, мы идем не по улице? А так, по пустой дороге?

— Как это по пустой? А деревья-то стоят! И палисадники некоторые стоят. А нашего — нет. Порубили.

— А машины остались какие? Косилка? Веялка? Ну, хоть что-нибудь, а?

— Никакие машины не остались. Они были в сараюшке заперты, замок большой — с ведро!

— О?

— Ну да! А немцы не могли никак сшибить. Сшибали, сшибали ломом — и не сшибли. Взяли да под крышу огня сунули. Вот теперь там одни железные шины от колес валяются и всякие железки — гайки там, болтики… А машин нету. Все погорели начисто. Во как!

— А молотилка?

— И молотилка! Все сгорело!

Отец понурил голову и закрыл рукой слепые глаза.