Валентина Чаплина - Удивительное происшествие Страница 13

— Мы пойдём к Нине Иванне, — опять заговорил Лёвка, — и расскажем ей всё. Твою шишку на лбу покажем и дырку на кармане, которую ты сам зашил. Если Нина Иванна кроватным шишкам поверила, почему она человеческой шишке не поверит? Пускай позовёт Щуку, спросит, где кровать достал.

— Он наврёт.

— Ну и что? Ему же хуже. Если Щука один раз обманул, больше не обманет. Все ребята заступятся. Бежим быстрее! Айда!

Это — неправда!

Пылесос, услышав своё любимое слово, вырвался из мальчишкиных рук и запрыгал по дороге. Но в это время, там, за забором, где был Богатырь, раздался резкий женский голос:

— Я говорила, что так будет! Предупреждала! Мало грязи в комнаты носишь, теперь ещё собаку притащил?!

Лёвка и мальчишка моментально прилипли к забору.

Во дворе стояла женщина с тряпкой, в ярком халате. Халат был розового цвета и по этому розовому разбросаны огромные, почему-то зелёные цветы, с огромными почему-то синими листьями, будто это не женщина, а картинка-загадка для очень маленьких ребят. Есть такие картинки, где нарочно рисуют неправильные цвета для того, чтобы малыши отгадывали, где ошибки. Наверно, дядя-художник, который сочинял этот рисунок, думал, что он рисует картинку-загадку для очень маленьких ребят.

А ещё у этой женщины было… две головы. Одна своя, нормальная, с глазами, носом, ртом, а другая, из волос, сидела поверх этой. Волосы начинались на нормальной голове, а потом образовывали из себя вторую, такую же по величине, как первая, и такую же круглую, как та. Волосы очень красивые, нежно-жёлтого цвета. И вся женщина была гордой, величавой. Казалось, что у неё должен быть приятный, нежный голос, такой же нежный, как цвет второй головы. Поэтому было очень удивительно слышать, как резко она выкрикивает слова.

— Котька, ты где?

Лёвка догадался, что это Щукина мама и зовёт она Щуку.

— Котька, — ещё раз резанул уши неприятный голос, — бери тряпку и иди вытирай около шифоньера и под диваном.

Из-за угла, где, видимо, продолжался двор, вышел симпатичный старый человек с седой шевелюрой, седой бородой и совершенно чёрными бровями.

— Папа, — обратилась к нему Щукина мама, — что мне делать с Константином? Притащил в дом щенка и, не желает за ним убирать.

— Костик, — совсем негромко позвал чернобровый человек, и сейчас же из-за угла дома, где, видимо, продолжался двор, вышел Щука.

— Смотрите, — возмутилась женщина, — на ваш зов идёт, а меня и слушать не хочет.

Щука оказался длинным и несуразным мальчишкой. У него были чудные уши, лопухами. Только эти лопухи не такие, как у Богатыря, длинные и вялые, которым, кажется, всё на свете безразлично, а наоборот, поднятые, настороженные, оттопыренные от головы, будто они всё время что-то подслушивают. Это «что-то» — страшно секретное, а Щука его подслушивает.

— Что же ты, братец, — обратился к нему чернобровый человек, — если решил растить собаку, так пока она маленькая и ещё ничего не понимает, бери тряпку в руки.

Он взял тряпку у женщины и решительно протянул её Щуке. А Щука нахальным образом стоял и не шевелился. Он даже руки не протянул к тряпке.

— Вот, видите, — взвизгнула Щукина мама.

— Так, братец, дело не пойдёт, — спокойно пробасил её отец, — матери твоей щенок не нужен и подтирать за ним положено хозяину.

Хозяин неохотно взял тряпку, но в дом не пошёл. Вот он стоит и стоит на месте, будто ноги к земле приклеены. Стоит и тряпку из руки в руку перекидывает, словно тряпка это не тряпка, а что-нибудь другое, что очень приятно и удобно перекидывать. Тряпка разворачивается каждый раз, когда перелетает из руки в руку. Щука скомкает её в кулаке и опять кинет, она опять развернётся, а он опять скомкает и кинет. Игрушку нашёл, забавляется. И все молчат. Но Щука знает, что это молчание — не знак согласия. Наоборот, оно предвещает бурю, а сам всё равно упрямо не идёт убирать.

Хлопнула дверь. Из дома во двор вышел мужчина в модном тёмно-синем плаще и с портфелем в руке. Это был Щукин отец. Оглядев всех молчащих, тоже понял, что это молчание — не знак согласия.

— Опять конфликтуете?

— Как видишь, — ответил папа Щукиной мамы.

— А в чём, собственно, дело?

— В щенке. Твой сын не хочет за ним убирать.

— А кто же должен убирать? Я, что ли? — удивился Щукин отец. — Мать тебе не поломойка. Или, может быть, дедушка будет убирать? — отец посмотрел на часы, видимо, он торопился. — Чтобы сейчас же пошёл и всё убрал, — сказал он, уже подходя к калитке и берясь за скобу.

— А я тоже не поломойка, — вдруг огрызнулся Щука.

Голосок у него был тонкий, писклявый. Если зажмурить глаза и не видеть, кто говорит, то подумаешь, что девчонка. Отец бросил скобу, обернулся и удивлённо поднял брови.

— Или ты уже не хочешь держать собаку? Расхотел?

Щука молчал. И вот это Щукино молчание можно было понять, как знак согласия со словами отца.

Отец отошёл от калитки, вернулся на прежнее место, лицо его стало сердитым.

— Шутки со мной шутить вздумал? Вчера ныл целый вечер, пятёрку на собаку клянчил: «Он породистый, у него уши! Мой товарищ продаёт, у него все просят». Я дал. Я для родного сына, — объяснял он отцу жены, — денег не жалею. Но бросать пятёрки в трубу не позволю.

Лёвка с мальчишкой отлипли от забора и переглянулись. Что он говорит? Какая пятёрка? Мальчишка ничего не понимал, а Лёвка сообразил.

— Щука отцу наврал, сказал, что тебе пять рублей за Богатыря дал, а сам деньги прикарманил.

— Мне? Пять рублей? Мне-е?

— Конечно, тебе, ведь ты ему Богатыря дал?!

Мальчишка тоже всё понял. Глаза у него полыхнули возмущением, обидой. Они, оказывается, были у мальчишки тёмно-синими. Даже кляксы сейчас померкли перед этими горящими глазами.

До чего подлым оказался Щука, даже страшно подумать.

Ни Лёвка, ни мальчишка не слышали последних слов, какие сказал Щуке его отец. Они только повернулись на стук калитки.

Мужчина в модном плаще и с портфелем решительным шагом вышел со двора. Лицо у него было сердитое. От такого лица ничего хорошего не жди. Он был так рассержен, что не обратил внимания ни на Лёвку с его футбольным мячом, ни на мальчишку с его зелёными кляксами. Нервным размашистым шагом пошёл он по переулку. Портфель тоже нервно закачался в такт шагам и сердито заблестел своими замками.

Мальчишка вдруг сорвался с места и побежал за Щукиным отцом.

— Дядя, дядя, — кричал он в тёмно-синюю спину, — это неправда! Дядя!

Но модная спина продолжала нервно удаляться. Мальчишка догнал дядю и осторожно потянул за рукав.

— Ты что? — сердито и зло буркнул мужчина. — Не мешай, — стряхнул с себя мальчишкину руку и ещё быстрее зашагал по переулку.

Тогда мальчишка со всех ног кинулся к Щукиному дому. Он открыл большущую, тяжёлую калитку и вбежал в незнакомый двор. Тут уже не было ни Щуки, ни чернобрового мужчины, только женщина в пёстром халате склонилась над кустом георгинов.

— Тётя, тётя, — в отчаяньи крикнул мальчишка, — это неправда!

Тётя выпрямилась и, увидев мальчишкино лицо в зелёных кляксах, страшно испугалась.

— Ты зачем сюда пришёл? Уходи сейчас же!

— Тётя, позовите Щуку, пускай он скажет!

— Какую щуку? Уходи! Говорила мужу, к калитке надо замок сделать, до сих пор двор стоит, разиня рот.

Она наступала на мальчишку, оттесняя его к калитке.

— Щука, Щука! — во весь голос закричал мальчишка.

Женщина заткнула уши и сделала такое лицо, с каким падают в обморок. Но она не упала, а ещё энергичнее стала наступать, тряся своими обеими головами.

— Куда врачи смотрят! Ходят по чужим дворам больные! Разносят инфекцию!

Видно, её испугали зелёные кляксы на мальчишкиной физиономии, а то она, может, и поговорила бы с ним по-человечески, кто знает.

В это время Щука вышел во двор. Когда он увидел мальчишку, то страшно побледнел и, услыша мамин вопль об инфекции, сейчас же стал врать:

— Мама, я знаю, он заразный. Он со мной учится, его даже в школу не пускают.

Лёвка влетел во двор и закричал:

— Не ври! Он из солидарности намазался! Чтобы друга скорей вылечить!

Но мама, как услышала магическое для неё слово «заразный», совсем вышла из себя. Она замахала обеими руками Щуке, чтобы тот немедленно уходил в дом, и с такой энергией стала наступать на мальчишку с Лёвкой, что перед ней совершенно невозможно было устоять.

Она, конечно, увидела и Лёвкин футбольный мяч, и девчачью косынку на мяче, и шапку из лопухов, но разбираться, в чём тут дело, ей было некогда. Ей нужно было сейчас же, немедленно, сию же секунду выгнать, выселить, вытравить со двора болезнь, заразу, инфекцию!

Ребята и опомниться не успели, как оказались на улице перед запертой калиткой, о которую со двора бился взволнованный голос:

— Пойду в поликлинику! В санчасть! К самому заведующему! Для принятия мер! Я сама к медицине имею отношение! Разве можно заразным разгуливать по городу?! У меня ребёнок!