Елена Ланецкая - Ночь полнолуния Страница 13

— Кто это? — Скучун замер от странного предчувствия. — Нет, не может быть! Она ведь совсем другая…

— Тихо, Скучун, — прошелестели фиалки, — ты не ошибся. Это твоя подруга. Только не ходи туда, к ней, за створку… Окликни ее отсюда.

— Ксюн! Ксюшечка! Это я, Скучун! Что с тобой? Ты была не такая, ты не можешь быть такой… ты ведь совсем еще маленькая… Очнись, Ксюн! Нам надо бежать. Я запер Жомба, но он обязательно выберется. Очнись скорей, не бросай меня одного… пожалуйста!

Тик-так… тик-так… — качалось гибкое кресло. Дрема и тяжесть жемчугов… Дрема в меховом уюте… Дрема наваждения!

— Кто там тревожит меня? Ступайте прочь Красота моя не терпит беспокойства. Ах, как хороша я! Хороша…

— Скучун, — затрепетали на воде фиалки, — она не узнает тебя. И не узнает теперь никого, даже маму… Она не помнит себя, потому что душа ее потерялась. Чары Большого Жомба приманили душу Ксюна, и та покинула ее. А ты должен спасти своего друга.

— Но я не умею… Как мне помочь Ксюну, подскажите, фиалки…

— Ах, этого мы не можем. От волнения мы теряем цвет, а цвет — это наша душа… Мы указали тебе путь, Скучун, и, быть может, укажем еще многим заплутавшим путникам. У каждого свое предназначение, ему нельзя изменять. Мы только выводим на дорогу, а идти по ней надо самому, без провожатых… Иди своим путем, Скучун, у тебя прекрасный путь… Прощай! — Фиалки, описав неслышный круг, погрузились в воду и исчезли.

Дверь шкафа с тяжелым скрежетом качнулась на петлях. Застывшее виденье в кресле чуть дрогнуло…

— Что же делать? Кто поможет? Какая она стала самовлюбленная и безжалостная!.. — Скучун закрыл глаза, сжался в комок, обхватив голову лапками. Он тихонько раскачивался из стороны в сторону и бормотал:

— Опять я один остался… Но я не верю, что Ксюн сама покинула меня. Она просто не сумела выстоять перед искушением — она ведь совсем еще маленькая девочка… Бедная Ксюн! Я не знаю, как вернуть тебя. Душа так болит от страха за тебя, что не хочется больше плакать. Вот и не буду! Не стану больше хныкать… Личинка, дорогая Личинка, похищенная радость, я связан с тобой какой-то невидимой нитью и чувствую, что ты где-то рядом. Услышь меня, я твой друг! Неужели ты оставишь нас с Ксюном без ответа? Откликнись…

Скучун сам не понимал, отчего в нем поднялась волна сил, горячая и светлая, и теперь ясно знал, что он на верном пути… Легкое дуновение коснулось его щеки. Потом еще и еще… Он открыл глаза, выпрямился. Словно ожившие орхидеи, порхали перед ним лазурно-синие бабочки!

— Бабочки, синие бабочки, спутницы Личинки! Ксюн, мы спасены, мы нашли ее, слышишь, она где-то рядом!..

Скучун ошалевший от радости, принялся скакать по берегу ручья, смеясь и плача одновременно. Он зачерпнул пригоршню свежей воды и погрузил в ладони мордочку, потом фыркнул, закашлялся, принялся пить жадно и ненасытно, будто первый раз в жизни! Он брызгался и плескался, словно крошечный зеленый слоненок, а бабочки резвились вокруг.

Но вот, не рассчитав, Скучун не удержал равновесия и с шумным всплеском ухнул в воду.

Целый водопад брызг пролился из ручья на дверцу шкафа и, оттолкнув ее, обрушился на спящую красавицу…

Вскрикнув, она вскочила, мокрая с ног до головы, теряя треснувшие нити жемчуга, аметисты, и меха, сползавшие к ногам облезлой тряпочкой!..

— Ксюн! Ксюн! — Скучун помчался к ней, переваливаясь по колено в воде, словно гадкий утенок. — Ты живая, ты настоящая, какая радость!

Ксюн, совершенно опешившая и сонная, молча отряхивалась, когда налетевший Скучун, сбив с ног, стал окунать ее в воду.

— Вот так! Промокни еще! Эта вода — спасение, я понял, понял, это она разметала чары, растворила туман. Эта вода — живая, добрая. Ксюн, Личинка где-то тут, с нами… Смотри, всюду синие бабочки!

— Ой, Скучун, миленький! Что-то случилось со мной! Голова чугунная и душа болит… А все тело ноет как-то странно, будто и не мое… Что же произошло со мною?

— Потом, Ксюн, потом! Надо поскорей выбираться отсюда. Обсохнем по дороге. Давай руку, идем!

И, помогая друг другу, маленькие друзья отправились вперед по течению ручья.

В этот миг запертые дверцы королевского буфета с треском лопнули, раскрошившись в щепки, и оттуда весь в мыле пулей вылетел Большой Жомб.

Глава V

Ручей становился все шире. Перламутровые раковины, выстилавшие дно, похрустывали под ногами. Стало холодно. Ксюна знобило, и очень хотелось есть.

— Интересно, что сейчас там, в Москве, утро или вечер? Бедные мои родители! Наверное, с ума сходят…

— Сходят, конечно. Но мы же ведь не нарочно… Так получилось Вот уж чего мы не хотели, так это… ой! Что это?

— Не что, а кто! Это я! — Толстая и унылая рыба, лежа на боку и безвольно шевеля плавниками, перегораживала ручей. Хвост она поджала, скрыв от посторонних глаз, потому что он был совершенно неприличного для рыбы ярко-розового цвета! Рыба лежала, грустная-грустная, а из-под желтоватых чешуек по бокам стыдливо выглядывали коротенькие мохнатые волоски…

— Ну нигде не отлежаться спокойно, просто ужас какой-то! Приходят, топают тут, разглядывают со всех сторон, да еще в носу ковыряют… Жуткая бесцеремонность!

Рыба засопела и, кряхтя и бултыхаясь, перевернулась на другой бок.

— Эй! — Ксюн тут же вынула палец из носа… — А ты кто?

— Кто, кто… Не видите — Рыба я. Рыба Рохля.

Рыба зачавкала, втягивая жабрами зарозовевшую воду и пережевывая ее обиженно надутыми губами.

— А что ты тут делаешь?

— Не видите — ем. Поесть не дадут спокойно…

— А что ты ешь?

— Все-то им расскажи… Пудру!

— Что-что?

— Пудру вот ем. «Рашель». Это у нее название такое — на коробочке было написано…

— Миленькая, да ее нельзя есть!

— Нельзя, а я что, не знаю? — Рыба заплакала. — Мне ее сыпят и сыпят, и говорят: «Жуй, волосатик!» Я и жую! Жую и все пухну, пухну… Ручей вот запрудила. Хвост уже совсем розовый стал, видите? Так стыдно… Ой, боюсь я этого всего безобразия, я так боюсь…

Рыба уже не плакала — она икала, сотрясаясь всем телом и мигая совершенно круглыми, испуганными, карими глазами.

— Слушай, Ксюн, мне ее так жалко! Давай заберем с собой, а?

— Конечно, заберем. Только вот поднимем ли? Она ведь не маленькая…

— Заберите, крошки, заберите меня, пожалуйста! — Рыба Рохля вытащила из-под себя хвост, и тот шмякнулся о берег ручья, словно щипаный гусь на прилавок. — Вы не пугайтесь, не такая уж я и тяжелая… А когда вся пудра во мне переварится — обязательно похудею!

Ксюн подхватила Рыбу под голову, а Скучун сунул ее хвост под мышку, и странная троица двинулась дальше.

— Хе-хе, эти чахлики думают, что смогут освободиться из-под власти Большого Жомба!

Жомб корчился от гнева. Ему хотелось скрыть свой гнев даже от себя самого, но это чувство оказалось сильнее его…

— О-о-о! — Жомб сновал кругами, заложив руки за спину. — Меня, властелина, запихнуть в мою же тайную ловушку!.. Презреть мой дворец, с его убранством, этот фантом, призрак, который я вызываю к жизни при помощи чудодейственного газа, чтобы сбивать с верного пути всех, кто ищет подлинную Красоту… Но я отомщу! Я жестоко отомщу… Хватит, побродили по ручейку, поплескались в водичке — пора бы и честь знать!

И Жомб нажал известную лишь ему тайную кнопочку. И вновь извился тающими кольцами желтенький сладковатый дымок.

И где-то вдали почудилась мелодия песенки — какая-то странная, мутно-жалобная, и вяжущая, и золотистая… Дымок рассеялся, обнажив бункер с чугунными стенами, где на глыбе черного вара восседал Большой Жомб. Перед ним в луче дикого искусственного света стояли насквозь промокшие Скучун и Ксюн, еле удерживая неуклюжую Рыбу Рохлю. А вокруг них непринужденно и весело порхали синие бабочки!

— Ну, путешественнички, потопали — и хватит! Настал час погибели! Ах ты, гаденыш! — Квакающий контрабас Жомба охрип от ярости при виде мокрого худенького Скучуна. — Мало того, что ты каким-то непостижимым образом сумел противостоять искушению и не поддался моим чарам, — но еще и девчонку спас от соблазна! И это в тот миг, когда она, безвольная, уже готова была открыть заветную книгу, которую я ей подсунул… Вы и Рохлю мою прихватили, которая одна в этой фантасмагории была не ложный призрак. Она, да еще фиалки в ручье. Напоследок, перед смертью вашей открою: ручей, по которому шли вы, — живой, он течет здесь, под полом. — Жомб постучал чугунным жезлом по плитам пола. Ручей вытекает из недр намного глубже озера Грунтовых Вод. Озеро гнилое, мертвое, а ручей, поднырнув под ним, пробивается наружу где-то там, в Москве, под древней горою. И не спохватись я вовремя — выбрались бы вы наружу. Да еще прихватили бы с собой… но этого вам лучше не знать, даже перед смертью! И покуда ты, Скучун, будешь помирать в страшных мучениях, — я отправлюсь в свой призрачный дворец и буду наслаждаться его красотой, пока мои верные жомбики не выжмут из Ксюна по капле все до единого тайные слова из «Радости мира»… Я заставлю тебя, паршивая девчонка, прочесть текст не соблазном, так силой! Ну а с Рохлей мы разберемся позднее…