Валерий Тимофеев - В Солнечном городе Страница 13

Каждый чем-то замаран. Но зачем я, зачем мы готовы на одного человека всю грязь вешать?

Илья искоса глянул на сержанта.

Мы с ним не встречались. И, как знать, может не встретимся больше. А уже разделены, глаза прячем. Кто друг другу? Не друзья, не враги, — просто люди. Он на своем месте, я на своем. И каждый свое место соблюдает. Сегодня он ко мне — я отказал. Инструкция! За-а-прет. Завтра я к нему — и он мне откажет. Даже если и нет на то инструкции — все одно откажет, отомстит за ту инструкцию, по которой стоит он здесь и не знает: что делать?

— Не положено мне попутчиков брать… Даже тебя не положено.

— Я понимаю, — обрадовался сержант живому слову. Он знал теперь, что сказать и слова эти не будут унизительны. — Извините, что задержал.

Выбрасывая далеко вперед худые длинные ноги, он ушел.

Илья склонился к баранке и прикрыл глаза.

…Дали ему старенький "газик" и прикрепили к винному заводу. Дважды в неделю отвозил он груз в го-род; изредка трясся по разбитым проселкам в окрестные деревушки — обслуживал магазины. За каждый рейс: за ходовой товар, дарующий выручку, план и навар; за помощь в разгрузке, получал свои законные бутылки, и от этого обилия, от всегдашнего домашнего запаса, смотрел на водку равнодушно, не сделался рабом ее. Но хозяйство поднял крепкое. Потихоньку выстроили с отцом новый дом под железной крышей, теплые стайки и баню, уложив листвянкой три нижних венца. Купить для стройки тес, жерди, кирпич — да мало ли нужно? — не по карману, а более — хлопотно. А вот выменять — пара пустяков. Сами к дому под-везут, разгрузят в оградке и еще благодарят "за уважение". И не только лес или бутовый камень. Не пе-реводились в доме ни сено, ни дробленка — хоть свиноферму открывай — с голоду не помрут.

Илья знал, откуда все берется. Но себя к ворам не причислял — он то за все расплачивался! И не воро-ванным. Честно заработанным, выданным ему за труды — уберег от боя.

По субботам, нахлеставшись в бане березовым веником с пихтовым вставышем, позволял себе, если с утра не в рейс, стаканчик. Аннушка смотрела с умилением и тихой радостью. Она справляла этот день как обряд, берегла его, молилась на него, мечтая сохранить до скончания жизни. Готовила мужу любимые кушанья — пельмени с рубленной картошкой, грибами, капустой; студень, и опять грибы, капусту, но уже в постном масле, соленые, в бело-голубых колечках лука. Для порядку, выждав, пока муж разопреет от стопки, закусит, "чем бог послал" и откинется на спинку венского стула, поглаживая округлившийся живот и шумно вздыхая раскрытым ртом насыщенный соленьями воздух, она возьмет со стола бутылку и угодли-во спросит, заглядывая в глаза:

— Ну как, отец. Еще одну?

Илья помолчит — тоже для порядку, якобы обдумывая — согласиться или нет? — но непременно отка-жется.

— Хватит, мать. Ну ее к лешему…

Подрастал сынок.

Илью освободили от обслуживания района. Каждый день уезжал он в город, загрузив до предела ста-рую машину. Часто и выходные заставали его в дороге. А когда Санька закончил восьмилетку, "газик" отдали другому и перевели на местные линии. Илье выделили новый ЗИЛ-полуприцеп. Возил не перево-зил он жаждущим металлургам драгоценный груз; завидовал их сытой и спокойной жизни: в магазинах и мясо, и куры, и масло с молоком — бери, сколь душе угодно, и ни пахать, ни сеять, ни в назьме копаться. Илья и себе и соседям завсегда городского продукта привезет. Только не долго продержалось это изоби-лие. Какой-то городской начальник променял его то ли на орден, то ли на кресло повыше. Сейчас даже колбаса по талонам — вон она, рядом, за стеклом витрины, была и есть, ан нет, не про твою, дерёвня, честь.

Так и ездил; каждый камушек на дороге замечал, каждую выбоину по имени звал, а за сыном не усле-дил.

— Баловство это, — успокаивал он мать, — попробует и бросит. Пример-то не с кого брать.

— Не с кого, — поддакивала Аннушка.

— Мы вовсе сами по себе росли — нас улица воспитывала. И ничего, не избаловались. Я до работы лы-синой и голыми пятками сверкал. В армии узнал, какие у меня волосы. Да только ли я? Мало у кого обутка на ногах была.

— Ну ты, отец, сравнил! Время какое было? — робко вставляла Аннушка.

— Во-во, — нагревался Илья. — У них все есть, вот и дурят. Сами не знают, чего еще надо. — Он сердился, сознавая — не в обутке дело, не в одном достатке. Что-то другое здесь. Жизнь ценность свою потеряла, а человек — место. Нет берега, к которому плыть. Вот и гребут по течению. Кто против попытается, того на-седающие не пускают. А, сопротивляешься? Надолго ли сил хватит? Либо тони, либо за всеми поворачи-вай. Где, когда этот сбой наметился — думай не думай, Илье не угадать. Это выше и глубже его понимания. Кабы кто подсказал…

В тихую жизнь не хотелось впускать тревоги и они верили:

— Бросит…

Так и прятали друг от дружки глаза.

9

Кто-то тронул Илью за рукав.

— Вам плохо? — услышал он издалека и поднял голову.

Сержант смотрел на него, не скрывая надежды.

Илья ответил не сразу. Убрал документы, выжал сцепление и громко выдохнул, отгоняя прошлое.

— Так, вспомнил кое-что.

— А-а.

— Мать? — качнул головой назад.

— Мать, — сказал сержант. — Не моя.

— Ты прости меня, — повторил Илья. — Я бы с радостью… да нельзя, не положено мне пассажиров са-дить.

— Я понимаю.

— Ну и лады.

Илья отъехал не более десятка метров, остановился и, открыв дверцу, крикнул в спину сержанта:

— Ты жди! Скоро автобус пойдет!

На взгорке, за погнутым знаком промелькнул указатель седьмого километра.

…- У нас будет много детей, — шептал Илья жене, когда Аннушка, маленькая и теплая, покормив сына, лежала на его согнутой руке.

— Поживем, увидим, — тихо ответила она и сжалась — девочка-подросток и только.

— А чего глядеть? — умно рассуждал он. — Год сыну минет, ты отдохнешь малость и айда по новой.

— Ну-ну, торопыга. Спи давай, поди умаялся? — уходила от разговора.

— Нет, Аня, детей в доме много должно быть. Что ж мы с тобой задарма жить будем? Ты да я — что за се-мья?

— А сын?

— Сын, сын… Заладила. Один сын это полсына. Одному и поиграть не с кем, и позаботиться не о ком. Вот умрем мы с тобой, а ему и сходить не к кому — родни нет. Тут понимать надо. — Илья говорил с расста-новками, давая Аннушке время вдуматься в слова.

— Опять же дети — это тебе работник для страны и защитник. Ну… и мать когда-то.

— Вон куда тебя занесло.

— А ты как думала? Детей и в будущем рожать придется. Сейчас мы молоды и наше это дело. А пожи-вем да состаримся, и у наших свои продолжатели появятся. Закон такой. Диалектикой называется. Его, закон этот, уважать надо. И выполнять.

Илья радовался, что так умно говорит. Он и не подозревал наличия в его голове таких мыслей, просто завел разговор и слова сами потекли. Выходит, были они, прятались в нем и ждали своего часа? В порыве нежности и восторга обнял Аннушку, поцеловал. Она вздрогнула, подалась навстречу его чувству.

— Ой, какой законник выискался, — мягко засмеялась.

Время распорядилось по-своему.

Тяжело дались Аннушке первые роды. Надорвалось в ней что-то по женской линии и осталась она хо-зяйкой при доме, неспособной к большой работе. Илья, к собственному удивлению, даже не осерчал. Так, почесал в затылке и протянул, высоко вскинув брови:

— Судь-ба-а.

Пока молод да силен был, без устали строился. Мать с отцом помогали чем умели, а увидели в сыне крепкого хозяина, пошептались и собрались в дорогу — домой, на родину. Давно они эту мысль в голове держали, но Илью тащить за собой не хотелось — в глуши от скуки недолго и спортиться. А встал на ноги, и один не хуже проживет. В молодой семье самые золотые родители — помеха. Только как сказать, как не обидеть?

Откуда у Ильи такая куркульская жилка взялась, он и не задумывался. Просто всякий день хотелось видеть на лице Аннушки улыбку, радовать ее маленькими радостями и загораться от ее счастливых глаз. Где-то далеко в нем сидела неясная вина за ее хворь, и грызла, и грызла. А почему? Ну как объяснишь? Виноват, что полюбил, что в дом свой взял, что Санька у них родился. Не будь этого, не будь его, Ильи, на ее дороге, была б она здорова и детей кучу нарожала. Конечно, не ему, но все же кучу. Илье нравилось это слово: "куча". Сколько это, не важно, главное — много. А много — значит хорошо… А тут… Вот и ста-рался угодить. Никому не завидовал, ни с кем не ссорился. Не для себя жил, для Аннушки. При своем до-ме да при деле разве скучно бывает.

…- Ты не балуй парня, — просил Аннушку. — До старости за юбкой не упрячешь. Когда-то и самому жить придется. Кого он добрым словом вспомянет? Нас? Что все за него делали, от забот, от жизни оберегали, своим умом его ум подменяли?