Гай Север - Волшебные истории Страница 13

— А где он сейчас?

— Не знаю, — огорчилась девочка. — Наверное, тоже ушел. По военным делам.

— Тогда не получится — не успеем. Пока его найдешь. Да и зачем, теперь-то? Ведь я тебя украду, а его мы с собой не возьмем. Мы возьмем только нужные вещи. А он пусть смотрит.

* * *

Они спустились к площадке, прошли в коридор, миновали страшную дверь, на которой висело запретительное заклятье, и, наконец, снова оказались в комнатке с зеркалом, столом, кроватью и кучкой тюков под открытым окном.

— Собирайся, — поторопил Каборга. — Сейчас я тебя буду красть.

— Я быстро! — девочка радостно завертелась по комнате. — Книжки я еще не развязывала, стихи спрячу в сумку, еще пару тюков — вон тот, и вон тот — и можно ехать!

— Напиши записку и оставь на столе. А то твои начнут беспокоиться.

— Не начнут, — девочка хмыкнула. — Они же готовятся завоевать мир. Не заметят, что меня нет.

— Напиши. Взрослых нужно предупреждать, когда тебя крадут.

Девочка достала из тюка чистый листок и аккуратно вывела разбавленными чернилами несколько строк.

— Меня украли, — прочитал Каборга. — Не беспокойтесь. Там, куда меня украли, хорошо и не скучно. И меня будут расчесывать каждый вечер. И каждое утро. И дадут целую бутылку чернил. А вам все равно надо завоевывать мир. Если что, пишите. Ну, — сказал он с удовлетворением, — это другое дело. Пошли!

Он положил на записку гребешок, оставил рядом свечу. Подошел к окну, вдохнул свежего воздуха.

— Нужно пройти по карнизу, там где-то моя веревка. Я спущусь с твоими вещами. Бери книги!

Он помог девочке перелезть через подоконник, и они осторожно пошли по карнизу, и весь залитый лунным сиянием мир был у их ног, и чистый ветер трепал одежду и волосы. Они добрались до крюка, Каборга потянул за веревку, вытянул вверх и обвязал девочку. Левой рукой она прижала к груди стопку книг, правой взялась за веревку, и Каборга стал бережно опускать девочку со стены. Наконец веревка ослабла. Каборга вытянул ее снова, отправил вслед нетяжелую связку тюков. Потом проворно спустился сам.

— Домой! — он подхватил тюки.

Они вышли ко рву. Лошадь Каборги бродила в стороне, пощипывая влажную ночную траву. Тукка и Тургубадук мирно спали на берегу, посеребренные полной луной.

— Тукка! Тургубадук! — окликнул негромко Каборга. — Подъем!

— А мы и не спим, хозяин, — разлепил веки Тукка.

— Мы сторожим, хозяин, — встрепенулся Тургубадук.

— Опять вы нас обманули, хозяин, — заскулил Тукка. — Здесь ведь нет никого!

— Мы тут все избродили, хозяин, — заныл Тургубадук. — Все обошли, но никого не нашли!

Они таращились на девочку со стопкой книг у груди. Она с любопытством смотрела на них, и глаза ее в лунном свете ярко сияли.

— Вообще никого, как сами все передохли, хозяин, — скулил Тукка, ковыряя алебардой землю. — Опять я напрасно брал с собой алебарду? Она у меня уже испортилась, что ей никого не режут!

— Это вы виноваты, хозяин, — ныл Тургубадук, тыкая пикой палые листья. — А теперь вы украли Волшебную силу, и война отменяется. Кого я буду колоть своей пикой? Она у меня уже заржавела, что ей никого не колют!

— И так ни головы по-человечески отрубить, ни на куски порезать!

— Кому теперь кишки выпускать?

Головорезы уставились на девочку и заканючили снова.

— А кто это такая, хозяин? — заскулил Тукка, указывая алебардой на девочку. — Из башни, да?

— Кто такая, хозяин? — заныл Тургубадук, указывая на девочку пикой. — А можно ее...

— Нет, — отрезал Каборга, помогая девочке взобраться в седло. — Эту нельзя.

— Ну хотя бы дубинкой огреть, хозяин, — чуть не плакал Тукка. — Ну хотя бы небольно... А то зачем я ее взял?

Они миновали поляну и пустились в обратный путь. Девочка, пристроившись за спиной у Каборги, оглядывала холмы, лес, зубья гор, отчеркнутые луной на горизонте, и прислушивалась к разговору.

— Хозяин, вы нас не любите! — пробормотал сонным голосом Тукка. — Мы к вам!.. Мы для вас!.. А вы? Вытянули из теплого замка, на ночь глядя.

— Хозяин, за что вы нас так? — пробормотал, зевая, Тургубадук. — Наобещали с три короба, а сами притащили какую-то вообще девчонку.

— И даже дубинкой огреть нельзя, — добавил Тукка убито.

— Сами виноваты! — огрызнулся Каборга. — Кто гонялся за ежиком? Кто застрял в канаве на полчаса? Кого пришлось отмывать? Я предупреждал! Вы думали, вас дожидаться будут? Подождем, дескать, полчасика, пока Тукка и Тургубадук не приедут, нас не порубят? Кишки не проткнут?

— Но он был такой славный, — пробасил Тукка. — У него были такие ушки, и носик!

— А еще у него были такие блестящие глазки, — прохрипел Тургубадук. — А как он пофыркивал!

— У него были такие иголочки! — басил Тукка. — Внизу черненькие, а сверху все серебристые.

— А коготочки! — хрипел Тургубадук. — Такие остренькие! Почти такие же острые, как моя пика.

— Нет, как моя алебарда, — возразил Тукка.

— Ну уж нет, — отрезал Тургубадук. — Как моя пика! Сейчас как дам тебе в ухо!

— А вот и дай! А я тебе в глаз!

— А я тебе...

— А я...

Девочка прыснула.

— Ну их, — отмахнулся Каборга. — Нам еще два часа ехать.

* * *

МЕСТО, С КОТОРОГО ТАК ВИДНО ЛУНУ

Принцесса Тар-Агне была сиротой, и принцессой, вообще-то, называть ее было неправильно. Обращаться к ней надо было «Ваше Величество», но ее звали принцессой — не похожа пока на настоящую королеву, что делать. Кроме дяди (и то двоюродного) родственников у нее не осталось. И дяде приходилось нести на сутулых плечах бремя управления государством. Когда Тар-Агне вырастет, пусть занимается всем сама, а сейчас нельзя ведь бросить ее на произвол судьбы.

Обязанностей по управлению государством было немало, и все они для маленькой королевы были исключительно тяжелы. Например, каждое утро приходилось рано вставать, умываться, одеваться, и не абы как, а рассчитывая на приемы заморских гостей, большинство из которых желало объявить девочке и ее государству войну.

Все они были злые и жадные, всем подавай то кусок побережья, где добывают пурпурных улиток, то долину в горах, где растет лучший на земле виноград, то городок с ювелирами, то еще что-нибудь. Недавно, к примеру, взъерошенный принц из княжества по соседству потребовал, чтобы его за Тар-Агне посватали. Принц уже вытащил шпагу из штопанных ножен и стал тыкать ржавой железкой во все стороны. Если бы не хладнокровие и политический опыт дядюшки, страшно подумать, что бы произошло. Принцессе просто пришлось бы отправить принца на плаху (что, скорее всего, привело бы к войне).

Но это была чепуха по сравнению с пытками, которым подвергалась принцесса на торжественных церемониях. Все они проводились по ужасным, невыносимым правилам, когда нужно было напяливать пыльные тряпки, когда нужно было говорить только то, что подсказывал шепотом дядюшка. А когда пытки съедали последние силы, когда от раздражения хотелось расплакаться, было даже нельзя приказать отправить кого-нибудь на плаху. Всякий раз как Тар-Агне собиралась, наконец, позвать палача, дядюшка нежно впивался пальцами принцессе в плечо. И приходилось снова смотреть на дурацкие рожи.

А сегодня она вообще опаздывала на прием. За окном неслись серые облака, ветер сотрясал карнизы и ставни, тяжелые струи дождя били в стекла. Было холодно, было мрачно, и дядюшка нервничал. В такую погоду маленькая племянница не желала покидать уютных покоев, и даже завтрак приходилось носить в опочивальню. Нужно было выручать ее для важнейшей аудиенции. Сегодня прибыли соседи с востока, с единственной целью — объявить принцессе войну. Дядюшке предстояли сложные дни, когда с одной стороны у него будет дуться и отправлять всех на плаху принцесса, с другой — угрожать ятаганами расфуфыренные в золотой пух и прах послы.

Тар-Агне не появлялась, и дядюшка направил худые длинные ноги в опочивальню. У дверей его встретил отряд преданнейших принцессе стражников.

— Приказано отправлять на плаху каждого, кто приблизится к дверям на расстояние трех шагов, — сказал стражник, сверкая секирой. — Все, я предупредил.

— Знаю, — ответил дядюшка с обычной грустной улыбкой, пересекая черту смерти. — Уже кого-нибудь отправили?

— Пока вроде нет. Но я предупредил!

Дядюшка открыл дверь и вошел в опочивальню. У окна, приникнув лицом к стеклу, стояла принцесса. Подушки и покрывала были разбросаны по полу. Пуфики и скамеечки валялись, перевернутые вверх тормашками. Принцесса стояла в любимой ночной рубашке с синими, в цвет глаз, дракончиками. Она ее берегла, надевала нечасто, и все это значило, что принцесса была в полном нерасположении духа. Сегодня от дядюшки потребуется максимум выдержки и хладнокровия.

— Милая девочка, которая разбросала подушки и покрывала и которая перевернула пуфики и скамеечки, еще не оделась.