Инга Геркан - Славянские сказки Страница 14

Девочка даже руками всплеснула. Куда девались высокие сугробы? Где ледяные сосульки, что висели на каждой ветке?

Под ногами у нее мягкая весенняя земля. Кругом каплет, течет, журчит. Почки на ветвях надулись, и уже выглядывают из-под темной кожуры первые зеленые листики.

Глядит девочка — наглядеться не может.

— Что же ты стоишь? — говорит ей Март. — Торопись, нам с тобой всего один часок братья мои подарили.

Девочка очнулась и побежала в чащу подснежники искать. А их видимо-невидимо. Под кустами и под камнями, на кочках и под кочками — куда ни поглядишь! Набрала она полную корзинку, полный передник — и скорее опять на полянку, где костер горел, где двенадцать братьев сидели.

А там уже ни костра, ни братьев нет. Светло на поляне, да не по-прежнему. Не от огня свет, а от полного месяца, что взошел над лесом.

Пожалела девочка, что поблагодарить ей некого, и побежала домой.

А месяц за нею поплыл.

Не чуя под собой ног, добежала она до своих дверей — и только вошла в дом, как за окошками опять загудела зимняя вьюга, а месяц спрятался в тучи.

— Ну, что, — спросили ее мачеха и сестра, — уже домой вернулась? А подснежники где?

Ничего не ответила девочка, только высыпала из передника на лавку подснежники и поставила рядом корзинку.

Мачеха и сестра так и ахнули:

— Да где же ты их взяла?

Рассказала им девочка все, как было. Слушают они обе и головами качают — верят и не верят. Трудно поверить — да ведь вот на лавке целый ворох подснежников, свежих, голубеньких! Так и веет от них мартом месяцем!

Переглянулись мачеха с дочкой и спрашивают:

— А больше тебе ничего месяцы не дали?

— Да я больше ничего и не просила.

— Вот дура так дура! — говорит сестра. — В кои-то веки со всеми двенадцатью месяцами встретилась, а ничего, кроме подснежников, не выпросила. Ну, будь я на твоем месте, я бы знала, чего просить. У одного — яблок да груш сладких, у другого — земляники спелой, у третьего — грибов беленьких, у четвертого— свежих огурчиков!

— Умница, доченька! — говорит мачеха. — Зимой землянике да грушам цены нет. Продали бы мы все это и сколько бы денег выручили! А эта дурочка подснежников натаскала! Одевайся, дочка, потеплее да сходи на полянку. Уж тебя они не проведут, хоть их двенадцать, а ты одна.

— Где им! — отвечает дочка, а сама — руки в рукава, платок на голову.

Мать ей вслед кричит:

— Рукавички надень, шубку застегни!

А дочка уже за дверью. Убежала в лес.

Идет по сестриным следам, торопится. «Скорее бы, — думает, — до полянки добраться!»

Лес все гуще, все темней. Сугробы все выше, бурелом стеной стоит.

«Ох, — думает мачехина дочка, — и зачем только я в лес пошла! Лежала бы сейчас дома в теплой постели, а теперь ходи да мерзни. Еще пропадешь тут!»

И только она это подумала, как увидела вдалеке огонек — точно звездочка в ветвях запуталась.

Пошла она на огонек. Шла, шла и вышла на полянку. Посреди полянки большой костер горит, а вокруг сидят двенадцать братьев, двенадцать месяцев. Сидят и тихо беседуют.

Подошла мачехина дочка к самому костру, не поклонилась, приветливого слова не сказала, а выбрала место, где пожарче, и стала греться.

Замолчали братья месяцы. Тихо стало в лесу. И вдруг стукнул Январь-месяц посохом о землю.

— Ты кто такая? — спрашивает. — Откуда взялась?

— Из дому, — отвечает мачехина дочка. — Вы нынче моей сестре целую корзинку подснежников дали. Вот я и пришла по ее следам.

— Сестру твою мы знаем, — говорит Январь-месяц. — А тебя и в глаза не видали. Ты зачем к нам пожаловала?

— За подарками. Пусть Июнь-месяц мне земляники в корзинку насыплет, да покрупней. А Июль-месяц— огурцов свежих и грибов белых, а месяц Август — яблок да груш сладких. А Сентябрь-месяц — орехов спелых.

— Погоди, — говорит Январь-месяц. — Не бывать лету перед весной, а весне перед зимой. Далеко еще до июня месяца. Я теперь в лесу хозяин, тридцать один день здесь царствовать буду.

— Ишь, какой сердитый! — говорит мачехина дочка. — Да я не к тебе пришла— от тебя, кроме снега да инея, ничего не дождешься. Мне летних месяцев надо.

Нахмурился Январь-месяц.

— Ищи лета зимой! — говорит.

Махнул он широким рукавом, и поднялась в лесу метель от земли до неба — заволокла и деревья и полянку, на которой братья-месяцы сидели. Не видно стало за снегом и костра, а только слышно было, как свистит где-то огонь, потрескивает, полыхает.

Испугалась мачехина дочка.

— Перестань! — кричит.

Да где там!

Кружит ее метель, глаза ей слепит, дух перехватывает. Свалилась она в сугроб, и замело ее снегом.

А мачеха ждала-ждала свою дочку, в окошко смотрела, за дверь выбегала — нет ее, да и только. Закуталась она потеплее и пошла в лес. Да разве найдешь кого-нибудь в чаще в такую метель и темень!

Ходила она, ходила, искала-искала, пока и сама не замерзла.

Так и остались они обе в лесу лета ждать.

А падчерица долго на свете жила, большая выросла, замуж вышла и детей вырастила.

И был у нее, рассказывают, около дома сад, да такой чудесный, какого и свет не видывал. Раньше, чем у всех, расцветали в этом саду цветы, поспевали ягоды, наливались яблоки и груши. В жару было там прохладно, в метель — тихо.

— У этой хозяйки все двенадцать месяцев разом гостят, — говорили люди.

Кто знает, — может, так оно и было.

Заколдованный лес

Жила в небольшом домике бедная вдова с двумя сыновьями, и были они у нее друг на друга похожи, как две капли воды: родная мать с трудом различала их. Братья жили душа в душу, а мать не рассталась бы с ними ни за что на свете. Так шел год за годом, и всем троим было хорошо.

Но вот парни выросли и увидали, что другие уходят на чужую сторону счастья искать; потянуло и их из дому. И сказали они матери, что хотят посмотреть, как на чужой стороне живется. Ей это было не по душе.

— Ах, — говорит она, — разве вам дома плохо, что в чужие края захотелось? Кто знает, что может там с вами приключиться. Лучше сидите дома и меня одну не оставляйте.

Но все уговоры ни к чему не привели: что они себе в голову забрали, на том и уперлись. Бедная мать день и ночь плакала, все углы в избе слезами залила.

— Милая мама, — утешали ее сыновья, — не плачьте и не бойтесь за нас. Ведь не первые мы на чужую сторону уходим. Через три года опять тут будем. А что вам на это время понадобится, мы все заранее приготовим.

И припасли они ей зерна, муки, гороху, масла, дров, так чтоб всего на три года хватило. Увидала это мать, отлегло у нее немного от сердца, и она им тоже всякой всячины в дорогу собрала. Все уже было готово, только не хватало хорошего куска жареного мяса.

— Не можете ли вы, дети, — сказала она, — пойти чего-нибудь подстрелить? Не хочется мне без мяса вас отпускать.

Ходили они, бродили по лесу с утра до полудня, с полудня до вечера, — ни на один след не набрели. Решили домой возвращаться. Вдруг с разных сторон выбежали два волка и начали между собой грызться. Братья не знали, стрелять или не стрелять.

— Если, — говорят, — мы в обоих сразу не попадем, разъяренный волк может на нас броситься. Лучше попробуем дать им по куску хлеба с салом.

Дали они им сала; волки перестали грызться и пошли спокойно, как собаки, за братьями, да так по-хорошему с ними до самого дома и добежали. Заперли братья волков в хлев, а сами пошли в горницу.

— Ну, подстрелили чего-нибудь? — спрашивает мать.

— Ничего не подстрелили, — отвечают, — а привели двух волков и заперли их в хлеву.

— Ой, беда! — воскликнула мать. — Ведь они там мою корову зарежут. Бегите бегом, спасайте ее!

Все побежали в хлев, видят: корова стоит спокойно на своем месте, а волки в угол забились и у обоих на пасти по большому замку. Все только диву дались.

Утром снова пошли братья на охоту, но опять ничего не подстрелили. Только на обратном пути видят: два медведя грызутся. Они дали медведям по куску хлеба с салом; медведи перестали драться и пошли за братьями до самого дома. Их тоже в хлев заперли. Мать, как услыхала про медведей, опять страшно испугалась. Но когда пошли посмотреть, все было спокойно, и у медведей на пасти замки висели.

На третий день братья, как и прежде, ничего не убили, но двух львов, которые между собой грызлись, укротили и домой привели.

— Видно, так вам жареного мяса и не будет, — сказала мать.

Три дня и три ночи шли братья вместе, пока не пришли туда, где две дороги в разные стороны расходятся; там липа росла.

— Послушай, брат, — сказал старший, — вот мы и на распутье. Тут нам надо расстаться. Ты ступай по той дороге, а я пойду по этой. Только знаешь что? Чтобы тот из нас, кто сюда вернется, мог узнать, что сталось с другим, вырежем на этой липе свои имена и воткнем в них ножи. Кто вернется первый, пусть вытащит нож из имени брата, и если пойдет кровь, значит, брат жив, а если потечет вода, значит, он умер.