Кэти Аппельт - Под крыльцом Страница 15

Взявшись за руки, они отправились на поиски нового жилища. Ходить на ногах для них было непривычно, и они очень устали. Они бродили по лесным тропам, где ходят олени, медведи и бизоны, несколько раз присаживались отдохнуть в заболоченной пойме. Они прошли долгий путь и наконец очутились на самом краю леса — и тогда их глазам открылся чудесный вид на широкую реку, что текла на восток. Здесь было так красиво, что они подумали: а не поселиться ли им здесь, на её высоком песчаном берегу. Но они привыкли жить под уютной сенью своих любимых деревьев.

Им нужны были не только деревья. Людям нужно быть вместе с другими людьми — даже тем, в чьих жилах смешана кровь человека и животного. Людям нужно вместе смеяться и вместе грустить, вместе охотиться и готовить пищу, но больше всего им нужны истории — долгие рассказы о любви и мудрости, о красоте и храбрости. Зоркому Соколу и Ночной Песне были нужны другие люди. И потому они ушли от широкой реки, что неспешно катила свои воды под бескрайним небом, и, миновав лесную опушку, снова ступили в густую чащу. Они вернулись назад, пройдя по тайным тропам, где ходят лесные звери, и пришли в деревню, что стояла на берегу лесного ручья. В деревню, где жили люди каддо.

Жители деревни приняли их как родных. Они устроили праздник в честь новоприбывших. Все вместе они ели, пели песни и танцевали. Так Зоркий Сокол и Ночная Песня стали жить в племени каддо.

Мы очень мало знаем о племени каддо. Но нам точно известно, что эти люди были добры и гостеприимны. Каждый был рад помочь молодой красивой паре. Так в деревне на берегу солёного ручья появилась ещё одна семья и ещё одна хижина, сложенная из веток и обмазанная красной глиной.

В этой маленькой хижине на берегу лесного ручья царили любовь и счастье. И очень скоро их стало трое. У Зоркого Сокола и Ночной Песни родилась девочка. Для всех родителей их ребёнок — свет и радость. Но Зоркий Сокол был уверен, что от их дочки исходит сияние. Когда девочка родилась, деревья ласково зашелестели, приветствуя её. Деревья всегда радуются рождению детей.

А Зоркий Сокол?

Когда молодой мужчина становится отцом, всё вокруг кажется ему другим и новым — и небо над головой, и земля под ногами. Словно он впервые видит мир — маленькая девочка, его дочка, как по волшебству делает всё вокруг прекрасным и исполненным глубокого смысла. Когда Зоркий Сокол взял её на руки, прижал к груди и взглянул на её крохотное круглое личико, он почувствовал любовь — такую безбрежную, такую глубокую, что на одну минуту даже испугался. У него захватило дух от этой неожиданной, совсем новой любви. Это была другая любовь, не такая, какой он любил Ночную Песню. Она не была больше или меньше, сильнее или слабее. Она была другой — любовь, что готова защищать и спасать.

Когда он заглянул в тёмные глаза своей дочери, она сначала недоверчиво покосилась на него, а потом подняла ручку, расправила пальчики, сжатые в кулачок, коснулась его подбородка и посмотрела на отца. Зоркий Сокол навсегда запомнил этот взгляд, такой пристальный и серьёзный, словно девочка хотела сказать ему что-то очень важное. Но он не знал что, он мог только догадываться. Поэтому он лишь молча улыбнулся ей и поцеловал её крохотные пальчики.

Ночная Песня тоже очень любила свою дочку. Она часто брала её на руки, качала и, прижав к груди, зарывалась лицом в её шелковистые волосы, вдыхала её нежный запах. Она легонько касалась её бархатистой кожи и целовала свою девочку миллион… нет, сто миллионов раз.

Хотя Ночная Песня была родом не из этой деревни, местные жители сразу приняли её. Все люди каддо — искусные мастера гончарного дела, и вскоре Ночная Песня обучилась этому ремеслу. Пока её дочка спала, Ночная Песня делала замечательные миски, горшки для семян, орехов, кукурузы и речных раков, бутыли для воды и сладкого ежевичного сока, который делали из ягод, что росли на лесных полянах. Она умела делать и погребальные сосуды — горшки, в которые клали пищу, и бутыли, в которые наливали воду, а потом хоронили вместе с покойником, чтобы он, отправляясь в страну мёртвых, мог взять с собой припасы в дальнюю дорогу и подарки умершим родичам.

Такие погребальные горшки Ночная Песня украшала изображением колибри, — ведь всем известно, что колибри провожает покойников в загробный мир, а потом возвращается обратно. Ночная Песня знала об этом. И все жители деревни знали об этом, и деревья тоже.

Но на стенках горшка, в котором томилась Праматерь, вы не нашли бы изображения колибри. На этом горшке колибри не было.

Если бы не Рейнджер, Сабина наверняка ушла бы куда глаза глядят. Она дождалась бы, пока на покосившийся дом опустится темнота, и, выскользнув из-под крыльца, неслышной тенью промелькнула бы во дворе и исчезла в лесу. Там, в густой чаще, горели жёлтые глаза других лесных жителей. Она конечно же не знала, чьи это были глаза. Быть может, это были и не глаза вовсе. Быть может, это были светлячки: их свечение можно часто увидеть по ночам между деревьев. Кошка, менее рассудительная, чем Сабина, могла бы подумать, что это бродят в лесу души умерших с тускло мерцающими лампадками. Говорят, в этих влажных хвойных лесах полным-полно привидений. Но Сабину не интересовали старые легенды о привидениях, ей не было до них никакого дела.

Она смотрела на мерцающие жёлтые огоньки без страха. Она твёрдо знала, что это не светляки и не привидения, а просто глаза лесных жителей, ночных животных — диких кроликов, енотов, лисиц, что выходят на промысел к вечеру и отваживаются подойти совсем близко к грязному двору покосившегося дома. Сабина мечтала уйти вместе с ними, уйти в лес, прочь от этого жуткого места.

Но она не могла бросить Рейнджера. Она знала: однажды она придумает, как снять цепь с шеи старого гончего, и тогда они вместе покинут этот Богом забытый дом и его ужасного постояльца. Они уйдут навсегда, ни разу не оглянувшись.

Барракуда тоже знал кое-что о привидениях. С тех пор как он увидел Царя-аллигатора, он перестал доверять собственным глазам. Был ли это и впрямь тридцатиметровый аллигатор, или ему просто померещилось? Может ли существовать на свете такая огромная тварь? Барракуду грызли сомнения.

Каждую ночь он плавал по илистой протоке вдоль Большой песчаной поймы на старой пироге то вверх, то вниз по течению. Его керосиновая лампа отбрасывала тусклый желтоватый круг света на грязную воду.

В этой буро-коричневой жиже цвета виски видно было на полметра вглубь, не больше. Густая илистая взвесь надёжно скрывала обитателей протоки от любопытных взглядов.

Тёплый свет лампы привлекал москитов и всякую мошкару. Нередко в световой круг врывалась летучая мышь, хватая зазевавшихся насекомых, но ни насекомые, ни летучие мыши не мешали Барракуде. Отмахиваясь от них, он пристально вглядывался в буро-коричневую жижу. Неужто где-то там и впрямь скрывается гигантская тварь?

Прошло много лет с тех пор, как неопытный мальчик сумел застрелить в лесу дикого оленя. За эти годы Барракуда очень изменился. Он стал отличным стрелком. Он мог поймать и освежевать любое животное — даже скользкую змею. Только однажды он промахнулся, и загнанная рысь ушла от него, но не по его вине. Это всё из-за пса. Глупый пёс. Но теперь Барракуду интересовал только аллигатор — он был достойным противником. С ним можно было потягаться, кто сильнее. Или кто хитрее? К тому же крокодилья кожа ценится очень дорого. Это дело стоит хлопот. Другие животные стали ему неинтересны. Их легко выследить и застрелить. То ли дело аллигатор! Беспощадный и хладнокровный. Достойный противник.

Да, за аллигаторов платили дороже всего. Их кожа шла на изготовление дамских сумочек для модниц, посещавших театры Нью-Йорка и Лондона, на дорогие туфли для мужчин, которые носили шёлковые носки и ни разу в жизни не ходили ни по лесам, ни по болотам. А ещё она шла на портфели для клерков, которые сидели за отполированными до блеска столами и смотрели из окон на городские улицы со спешащими такси. Кожа аллигаторов ценилась на вес золота.

Но золото мало интересовало Барракуду. Кое-что было для него важнее золота. Например, лица завсегдатаев старой таверны, которые даже не смотрели на него, когда он входил. Эти лица и эти охотничьи рассказы, которыми они наперебой старались перещеголять друг друга.

Барракуда презрительно усмехнулся. Интересно, какие у них станут лица, когда они увидят кожу, содранную с тридцатиметрового аллигатора? Он знал, что лица у них вытянутся от изумления, исказятся от зависти, злобы и жадности. «Вот вам всем!» — думал он. Это дорогого стоило — швырнуть на стол кожу гигантского аллигатора и увидеть их лица. Дороже золота.

Он приложился к фляжке и сделал большой глоток. Огненная жидкость обожгла ему глотку и теплом разлилась в животе. Он был уверен: аллигатор здесь. Он чуял его. Аллигатор сидел в засаде. Древняя тварь скрывалась в этой бурой жиже, в тёмной глубине, куда не достигал желтоватый свет лампы.