Ольга Чайковская - Летающее счастье Страница 15

— Подержите, пожалуйста, мою сумочку, — попросила она.

Отдала она тому дядьке сумочку, а сама наклонилась и стала примерять туфли.

Дядька, как видно, рассудил, что в сумочке у неё больше денег, чем стоят туфли, или, во всяком случае, не меньше, да и сама сумочка тоже чего-то стоит. Он взял да и удрал.

И вот бабушка стояла теперь перед нами совсем растерянная. Туфли остались у неё.

— Ну ничего, — сказала я, — конечно, когда человека обманули, он всегда чувствует себя неловко. Ему стыдно, что он дал себя обмануть. Но ведь это неправильно! Пусть краснеет не тот, кого обманули, а тот, кто обманул. Не так ли?

— Конечно, — отозвался папа, — если человек доверчив, в этом нет ничего плохого. Чего же тут горевать?

— Тем более, что туфли всё-таки остались у тебя, — сказал сын.

— А много ли в сумочке было денег? — спросила практичная дочь.

Тут наша бабушка совсем опустила голову.

— Их вовсе не было, — тихо ответила она.

— Как???

— В том-то и дело, что деньги я переложила во внутренний карман пальто, потому что моя сумочка всё время расстёгивается… я боялась их потерять…

— Так, значит, вор убежал с пустой сумочкой?

Бабушка кивнула.

— А туфли остались у тебя?

— Уверяю вас, я была совершенно растерянна, — горячо сказала бабушка. — Ведь получается, что это я украла у него туфли. Но я, честное слово вам даю, не виновата. Я кричала ему: «Товарищ, товарищ, послушайте меня, постойте!» — но он и слышать не хотел.

Ну и хохотали мы в тот раз! Мы представляли себе, как наша бабушка безнадёжно кричит: «Товарищ, товарищ», а «товарищ» улепётывает с сумочкой в руках. А когда мы представили себе, какое было у него лицо после того, как он эту сумочку открыл, — ну, тут уж мы чуть не умерли со смеху!

Я посмотрела в угол, где лежал Ральф, и увидела, что он весь трясётся от смеха на своей подстилке. Мой прекрасный породистый пёс, голубой лаверак.

Я подмигнула ему, и он в ответ прикрыл левый глаз.

Мы, наверно, долго бы ещё веселились, вспоминая неудачливого воришку, но тут я заметила, что Ральф уже не лежит, а сидит и к чему-то прислушивается.

— Что такое? — спросила я его тихо.

Но дома он никогда со мной не разговаривал. Он только залаял. Он прыгнул и рявкнул так громко, что бабушка от неожиданности сказала: «Боже мой!»

С оглушительным лаем, от которого в буфете зазвенела посуда и каким в комнатах собаки вообще никогда не лают, Ральф кинулся в переднюю. А мы за ним.

И что же мы увидели!

На полосатой подушке в углу, уютно свернувшись клубочком, лежал Васька. Он, видно, вошёл вслед за бабушкой и теперь мирно спал.

Он мирно спал, но одно ухо его было развёрнуто на нас.

— Васька, — позвали мы шёпотом.

Кот не дрогнул. Только ухо торчало.

Дочь, которая отлично знала Васькины вкусы, тотчас принесла миску и стала наливать туда молока. Васька сразу же оказался у миски.

— Васенька, Васенька, — блестя глазами, шептала дочь.

Она была очень ему рада. Да и все мы были рады. Всё-таки мы по нему соскучились.

…Если бы вы знали, какой добродетельный, какой опрятный и благонравный кот появился в нашем доме! Целыми днями он себя причёсывал и вылизывал, ходил с достоинством и приветливо на всех смотрел. Хотелось повязать ему на шею большой голубой шёлковый бант.

Но что же с ним произошло за это время?

Однажды, когда мы с ним в квартире остались вдвоём, я сказала ему:

— Васенька! Мы одни, нас никто не слышит, расскажи мне, ради бога, что с тобою произошло?

Но Васька ничего не ответил. Он сделал вид, что не понимает ни слова, и только тёрся о мои ноги, приветливо мурлыкая. А может быть, он и в самом деле не умел больше разговаривать?

ГЛАВА ПЯТАЯ

Однажды я ехала домой трамваем. Рядом стояли двое немолодых людей. Они о чём-то оживлённо беседовали.

— Я сам видел хвост, — говорил один из них. — Даю вам честное слово, это был хвост.

— А вы, простите…

— Вы же отлично знаете, — укоризненно произнёс первый, — что я никогда не пью вина. Я шёл мимо ресторана и прекрасно разглядел хвост.

— А может быть, актёры из театра, какой-нибудь Кот в сапогах.

И тут я вспомнила наш разговор с Зинаидой Павловной.

Да, у ресторана что-то произошло, что-то такое, что имело непосредственное отношение к коту Ваське. Мы с ребятами принялись разузнавать и расспрашивать, но прошло немало времени и совершилось немало событий, прежде чем мы узнали, что же произошло с Василь Васильичем и каким образом он снова стал нашим котом.

Василь Васильич процветал. Он по-прежнему жил обманом и день ото дня становился всё толще.

Но случилось так, что директор школы встретился с директором клуба и рассказал ему, какой у него был жулик вместо учителя географии, а директор клуба, едва выслушав его, закричал:

— Да ведь это тот самый «пианист», который взял у меня деньги! Василь Васильич его зовут!

И в это же время хозяева, у которых Василь Васильич отнял комнату, разговорились с продавцами магазина, где он съел сосиски.

Словом, все люди, так или иначе им обманутые, сошлись друг с другом и вывели его на чистую воду. И оказалось, что таких людей очень много.

Стали они думать, как же с ним поступить.

— Подать на него в суд, — сказали одни. — Пусть его посадят в тюрьму, раз он такой мошенник.

— Проучить его хорошенько, — сказали другие. — Может быть, он не совсем пропащий. Может быть, он ещё исправится.

И было решено его проучить.

А Василь Васильич ничего об этом не знал.

Как-то раз, ничего не зная, пришёл он в булочную, чтобы купить хлеба. Продавец любезно улыбнулся и дал ему батон в новой упаковке.

— Красивая упаковочка, — сказал он.

Принёс Василь Васильич батон домой, развернул, а там два куска стирального мыла.

Страшно рассерженный, прибежал он обратно в булочную.

— Что вы мне продали? — закричал он.

— Я?! — удивился продавец. — Я никогда ничего вам не продавал. Я вообще в первый раз вас вижу.

— Как вам не стыдно! Это мыло! — закричал Василь Васильич, но продавец только поднял брови.

Василь Васильич вызвал директора и показал ему мыло.

— Как это называется? — спросил он.

— Это называется: «дураков надо учить», — хладнокровно ответил директор. — Впрочем, у нас булочная, мылом не торгует, мы вам ничего не продавали, вы у нас ничего не покупали. А доказать вы всё равно ничего не можете.

Василь Васильич разволновался. Так разволновался, что у него начало колотиться сердце. К тому же вы, наверно, помните, что он стал очень толст.

Выйдя на улицу, он понял, что от волнения не может идти. Неподалёку стояло такси.

— На Садовую улицу! — крикнул Василь Васильич шофёру, падая на сиденье.

На Садовой улице стоял тот дом, где Василь Васильич отнял у своих добрых хозяев комнату.

— Хорошо, — сказал водитель и повёз совсем в другую сторону.

Василь Васильич был так взволнован, что не заметил, как они выехали за город, в чистое поле.

— Выходите, — сказал водитель такси, а когда удивлённый Василь Васильич вылез из машины, крикнул ему: — Привет! Дураков, говорят, надо учить, — и уехал.

Василь Васильич пошёл пешком.

Была уже осень; как назло, началась непогода, земля раскисла и скользила.

Василь Васильич шёл и вдруг почувствовал, что в башмаке хлюпает. Глянул, а ботинки его совсем расползлись и большие пальцы вместе с шерстью торчат наружу. Он вспомнил, что ботинки эти он купил только позавчера, а сегодня…

Усталый, почти босой, тащился он домой (именно тогда мы и встретили его недалеко от города, в поле, а он, занятый своими мыслями, нас не заметил).

Войдя в переднюю, услышал он говор и шум в своей комнате. Он открыл дверь и ничего не мог понять. Всё здесь было переставлено — другая мебель, другой ковёр. Посередине стоял большой круглый стол, а за столом сидели его хозяин с хозяйкой, и сын хозяина, и жена сына, и многие другие люди, которых он обманул когда-то. Все они пили, ели, разговаривали и не обращали на него никакого внимания.

— Это моя комната, — неуверенно сказал Василь Васильич.

Хозяйка повернулась к гостям.

— Вы не знаете, кто этот человек? — спросила она.

И все, кто был в комнате, ответили хором:

— Впервые в жизни видим.

А потом они подняли бокалы и, звеня ими в такт, стали выкрикивать:

— Говорят! Дураков! Надо! Учить!

Василь Васильич плёлся по улице, и ему очень хотелось, чтобы навстречу попался хотя бы один человек, который бы его пожалел. Даже не то чтобы накормили или напоили, а просто бы пожалели немного. Ну хотя бы спросили: «Как поживаешь?», а он, Василь Васильич, ответил бы: «Ох, неважно!» — и то ему стало бы легче на душе.

Но во всём городе не было никого, кто бы его любил. Зато было множество тех, кто его ненавидел.