Мэри Нортон - Мисс Прайс и волшебные каникулы Страница 16

Эмилиус задрожал. Ему захотелось присесть. Вместо этого он недоверчиво взглянул на то, что только что использовал для своего заклинания. Неужели это все сушеные лягушки и пучок белены? Он попытался повторить бессвязную латинскую фразу, которую только что произнес над ними.

— Мы заблудились, — сказала девочка, по-иностранному четко выговаривая слова. — Мы увидели у вас свет, дверь на улицу была открыта, вот мы и вошли узнать дорогу.

— Куда? — дрожащим голосом спросил Эмилиус.

— Все равно куда, — ответила девочка. — Мы совершенно не представляем себе, где мы.

Эмилиус откашлялся.

— Вы на Крипплгейт, — выдавил он.

— Крипплгейт? — удивленно спросила девочка. — В Лондоне?

— Да, в Лондоне, — прошептал Эмилиус, бочком отодвигаясь к камину. Откуда они явились, если не знают, что они в Лондоне?

Вперед выступил мальчик постарше.

— Простите, — очень вежливо сказал он, — может быть, вы подскажете, в каком мы веке?

Эмилиус вскинул к лицу трясущиеся руки, словно пытаясь отогнать кошмарное видение.

— Уходите, — взмолился он срывающимся от волнения голо­сом, — уходите туда, откуда пришли.

Девочка порозовела и захлопала ресницами. Она оглядела темную захламленную комнату с желтоватыми пергаментами, стеклянными флаконами, черепом на столе и освещенными свечой клавикордами.

— Извините, если мы вас побеспокоили, — сказала она.

Эмилиус бросился к столу, схватил плошку с маслом, двух лягушек, спутавшуюся белену и с проклятием швырнул в огонь. Они зашипели и вспыхнули. Глядя на пламя, Эмилиус потирал пальцы, как будто стряхивая с них невидимую грязь. Потом он обернулся, и снова глаза его расширились так, что показались белки.

— Все еще здесь?! — хрипло воскликнул он.

Девочка быстро-быстро заморгала.

— Мы сейчас уйдем, — пообещала она. — Только скажите нам, какой это год...

— 27 августа, 1666 год от Рождества Христова.

— 1666, — повторил старший мальчик. — Король Карл II...

— Через неделю будет Лондонский пожар[7], — радостно сказала девочка.

Мальчик тоже просиял.

— Крипплгейт? — взволнованно переспросил он. — Этот дом, наверное, сгорит. Пожар начнется у королевского пекаря, на Пудинг-Лейн, и будет распространяться по Рыбной улице...

Эмилиус бросился на колени и молитвенно сложил руки. Лицо его страдальчески исказилось.

— Заклинаю вас, — вскричал он, — уходите, уходите... уходите...

Девочка посмотрела на него и вдруг улыбнулась очень доброй улыбкой.

— Мы вам не сделаем ничего плохого, — сказала она, подходя к Эмилиусу. — Мы обыкновенные дети, вот — потрогайте мою руку. — Девочка положила руку на сложенные в мольбе пальцы Эмилиуса. Ладошка ее была мягкой, теплой и человеческой.

— Мы обыкновенные дети, — повторила девочка и прибавила: — Из будущего, — И улыбнулась своим спутникам.

— Да, — подтвердил старший мальчик, очень довольный. — Так оно и есть, именно дети из будущего.

— Это все? — слабо проговорил Эмилиус. Он поднялся на ноги. В голосе его чувствовалась горечь. Он был потрясен.

На этот раз вперед выступил младший ребенок, с ангельским личиком и темно-золотыми волосами.

— Можно мне посмотреть ваше чучело аллигатора? — вежливо спросил он.

Эмилиус снял с крюка под потолком чучело аллигатора и, не говоря ни слова, положил на стол. Потом опустился на стул у огня. Его познабливало, как при простуде.

— Что еще надвигается на нас, — мрачно спросил он, — кроме пожара, от которого сгорит этот дом?

Девочка села на скамеечку напротив него.

— Мы не очень-то сильны в истории, — сказала она в своей странной манере. — Но, по-моему, вашего короля казнят.

— Это был Карл I, — вмешался старший мальчик.

— А, да, — спохватилась девочка. — Простите. Мы можем вер­нуться и все выяснить.

— Не утруждайте себя, — хмуро отозвался Эмилиус.

Он с несчастным видом смотрел на разбитую плошку, почерневшую от горящего масла. Старый чернокнижник вдвойне обманул его, потому что он, Эмилиус, по чистой случайности все-таки обнаружил действующее заклинание. Эти дети казались еще сравнительно без­обидными, но другой состав, собранный наспех, таким же безответст­венным образом, способен породить что угодно — от оравы бесенят до самого Сатаны.

А главное, неизвестно, как от них избавляться. Что бы ни явилось, явится для того, чтобы остаться. Никогда больше он не будет чувст­вовать себя в безопасности. Никогда больше не решится, бормоча проклятья, бросить в огонь серу; никогда не отважится варить супы из лягушачьей икры и дигиталиса; и никогда вращение небесного глобуса не обернется головокружительным вихрем пророчеств. Кли­енты заметят его неуверенность. Его практика придет в упадок. Его жертвы ополчатся на него. И тогда придется бежать, спрятаться в какой-нибудь грязной лачуге или в наводненном крысами подвале, иначе — тюрьма, позорный столб, лошадиный пруд или веревка!

Эмилиус застонал и схватился за голову.

— Вы не очень хорошо себя чувствуете? — участливо спросила девочка.

Эмилиус подтолкнул полено подальше в огонь и посмотрел на ее доброе личико.

— Дитя... — сказал он удивленно. — Я никогда не знал, — он печально понизил голос, — что значит быть ребенком.

— Но вы же должны были знать! — рассудительно возразил стар­ший мальчик.

— Вы всегда жили в городе? — спросила девочка.

— Нет, — ответил Эмилиус, — я жил в деревне. Мне следовало сказать, — продолжал он, — что я позабыл, как это — быть ребенком.

— Ну, так вы уже довольно старый, — утешил его старший мальчик.

Эмилиус был уязвлен.

— Тридцать пять лет! — воскликнул он.

— У вас была тяжелая жизнь? — спросила девочка.

Эмилиус поднял глаза. Тяжелая жизнь. «Вот! — подумал он. — У меня была тяжелая жизнь». Неожиданно ему очень захотелось рас­сказать о своей жизни. Годы бесплодного труда, опасности, связанные с его профессией, одиночество. Он мог, ничем не рискуя, разговари­вать с этими странными детьми: если удастся найти нужное заклина­ние, они снова исчезнут в будущем. Эмилиус подтянул свою отделанную мехом мантию к коленям, подальше от огня; под ней оказались грубые желтые чулки, которые морщились у него на ногах.

— Немного найдется жизней, — начал он довольно мрачно, но так, словно в дальнейшем предполагал смягчить тон, — тяжелее моей...

И Эмилиус в витиеватых выражениях поведал ребятам о своем детстве — детстве, которое он, по его словам, позабыл: о том, как его с малолетства посылали собирать лекарственные травы; о Майском празднике[8]; о том, как его побили за то, что он стащил засахаренные сливы; о том, как он ненавидел спрягать латинские глаголы и носил бумажный колпак за свою латынь[9]. Затем он перешел к годам ученичества в Лондоне и рассказал о невзгодах и разочарованиях; о том, как страшно было начинать самостоятельную практику; о том ужасе, в котором он постоянно жил, и о людях, не желающих платить по счету.

Пока ребята слушали, на свечах выросли длинные восковые мантии и огонь почти потух. Они были так поглощены рассказом, что не заметили, как выкрикивал время часовой, и не заметили, что за занавесями уже рассвет.

— Да, — со вздохом заключил Эмилиус, — честолюбие моего отца обернулось гибелью для его сына. Я, по правде говоря, скопил немного золота, но мне суждено остаться обычным коновалом в долине Пеппериндж-Ай.

— Пеппериндж-Ай! — воскликнула девочка. — Это недалеко от нас.

— В Бедфордшире, — продолжал Эмилиус, все еще погруженный в прошлое.

— Да. Возле Мач-Фрэншем.

— Мач-Фрэншем, — проговорил Эмилиус. — Базарный день в Мач-Фрэншем... Какое там шло веселье!

— Все так и осталось, — взволнованно сказала девочка. — Там, по-моему, много новых домов, но главная дорога к ним не идет, так что все не слишком изменилось.

Они стали обмениваться впечатлениями. Эмилиус, оказывается, купал­ся в их ручье и тоже бродил по короткой траве на Римских Развалинах, а Ферма Лоубоди все так же называлась Фермой Лоубоди...

— Пять часов! — выкрикнул часовой, проходя под окном. — Прекрасная, ясная, ветреная погода!

Они отдернули занавеси. Темная комната съежилась от яркого света, и золотые пылинки заплясали в солнечных лучах.

— Как бы мне хотелось, чтобы вы поехали в Пеппериндж-Ай, — воскликнула девочка, — и посмотрели, как там сейчас!

И ребята, в свою очередь, рассказали Эмилиусу о себе и о волшебной кровати. Они рассказали, что оставили кровать неподалеку от дома, на церковном кладбище. И тут ребята вспомнили о привязанной к прутьям корзинке с бутербродами и термосом с горячим какао. Тогда Эмилиус принес из кладовки кувшин меда и две холодных жареных заячьих ноги. Он испытал огромное облегчение, узнав, что вовсе не его заклинание вызвало этих детей из загадочного будущего, и ему не терпелось пойти с ними на кладбище и поглядеть на кровать.