Софья Прокофьева - Приключения желтого чемоданчика (сборник) Страница 16

Главный повар уронил склянку с успокоительными каплями на и без того совершенно спокойный коврик около своей кровати.

«Бом – вставайте! Бум – очнитесь! Бам – проснитесь!» – гудел большой колокол на колокольне.

«Бегом! Бегом! Бегом!» – вторили маленькие колокола.

Не трудно догадаться, что виновником всей этой суматохи был художник Вермильон. Он забрался на колокольню и поднял этот немыслимый трезвон.

На площади быстро собралась толпа. Все улицы, идущие к площади, были усеяны ночными колпаками и домашними туфлями. Люди спрашивали друг друга:

– Что случилось?

– Пожар?

– Землетрясение?

– Эй, почему ты звонишь во все колокола? – крикнул художнику начальник королевской стражи, который второпях выбежал из дома с подушкой в руках и теперь прижимал ее к животу.

– Посмотрите, какой закат! – закричал с колокольни художник. – Облако! Облако! Посмотрите, какое облако! Да глядите же! Оно тает! Оно уплывает!

Начальник королевской стражи попросил главного тюремщика немного подержать его подушку, взобрался на колокольню и за шиворот стащил художника.

– Уж я-то знаю, что сделать с этим сумасшедшим! – прошипел главный тюремщик и звякнул большой связкой ключей.

– И я знаю! – воскликнул торговец крысиным ядом, встряхивая мешок со своим товаром.

– И я знаю! – прохрипел продавец пеньковых веревок, проводя рукой вокруг своей длинной, жилистой шеи.

А художник стоял молча, совершенно оглохший от звона колоколов, и тихо улыбался.

– Я уже давно понял, какой это негодяй! Ведь он нарочно изобразил меня трусом! – со злобой сказал начальник королевской стражи.

– А меня – обманщиком! – с оскорбленным видом добавил продавец лекарства от плохого настроения.

– А глядя на мой портрет, можно подумать, что я круглый невежда! – воскликнул воспитатель богатых детей, который на самом деле думал, что дважды два будет пять.

Все они толпой отправились к дому художника. Лестница была крутая и узкая. Произошла давка. С головы начальника стражи свалился шлем и с грохотом покатился по ступенькам.

– Осторожно, мой живот! Не давите на мой чудесный толстый живот! – стонал королевский пирожник.

Наконец все они ворвались в мастерскую художника Вермильона. Они срывали портреты со стен. Рвали в клочья картины и рисунки, топтали их ногами.

Мало того, они сломали мольберт художника, раскидали его краски и кисти, выбили в окнах все стекла.

– Уф, кажется, дело сделано на славу, – отдуваясь сказал начальник королевской стражи. – Больше нечего крушить и громить!

– Мы неплохо потрудились, – согласился с ним продавец пеньковых веревок.

– Приятно сознавать, что сделал доброе дело, – вытирая пот, добавил королевский пирожник. – Надо было как следует проучить этого негодяя!..

«Нет, нет, ни за что не открою глаза», – снова подумал художник Вермильон.

Он крепко зажмурился, но почему-то перед его глазами появился кувшин. Глиняный запотевший кувшин, полный воды. От него так и тянуло холодком.

Художник застонал и замотал головой. Но проклятый кувшин и не думал исчезать. Он наклонился. Струя воды упала и разбилась о дно стакана.

Художник вцепился зубами в подушку.

Буль-буль-буль!.. – дразнил его кувшин.

«Все ясно, – сам себе сказал художник, – я просто очень хочу пить. Вот и все. Но когда мне теперь удастся напиться, совершенно неизвестно. Ведь в кармане у меня нет и ломаного гроша».

Он открыл глаза, приподнялся на локте и просто оцепенел от изумления.

Действительно, было чему изумиться. Весь пол в мастерской был залит водой. В воде, тихо покачиваясь, плавали клочки рисунков. На одном клочке была половина носа торговца оружием, на другом – хитрый глаз продавца придворных калош, на третьем – ухо главного тюремщика.

Вода была повсюду, где только она могла быть: в чашках, в блюдцах, в ложках, в ведре, в тазу и даже в наперстке, который забыла у него в мастерской его невеста, бедная портниха.

Но самое удивительное было не это.

В глубоком кресле, небрежно закинув одну ногу на другую, сидел он сам, художник Вермильон, собственной персоной. Правда, он был совершенно белый, да к тому же еще немного прозрачный. Но все же это был он, несомненно он! Художник узнал свои волосы, свое лицо, свою широкую блузу и даже свой задумчивый взгляд. Ошибиться было невозможно – это был он!

– Как вы понимаете, я пришел к вам не просто так, а по важному делу, – устало сказал белый человек в кресле.

– Все ясно, – сам себе, но довольно громко и внятно сказал художник Вермильон, – не нужно впадать в панику, не нужно лишних волнений. Все просто, как дважды два: я сошел с ума.

– Какая тоска, – вздохнул белый человек, поднимая глаза к потолку, – каждый раз начинать все сначала. Объяснять, рассказывать, растолковывать. Не сомневаюсь: сейчас он меня спросит, кто я.

– Кто вы? – прошептал художник.

– Облако я. Ну просто Облако, – скучным голосом сказал белый человек.

– Дело окончательно проясняется, – снова сам себе сказал художник. – Отдых, витамины, никаких волнений, свежий воздух, и мне станет легче.

– Я так и знал! – уже с раздражением проговорил белый человек, ерзая в кресле. – Насколько проще с детьми. Всему верят. Понимают с полуслова. Вот что! Потрудитесь-ка спуститься вниз. Там у дверей кое-кто стоит. В общем, обыкновенная девчонка. Когда-то я ей все это уже объяснял, теперь пусть она объяснит вам. К тому же вы ей скорей поверите, чем мне.

Художник опрометью бросился вниз.

Поднимался он удивительно долго. Слышался то его голос, то голос Лоскутика. Потом раздался шум падения и стук, как будто кто-то щелкал на огромных счетах, – это художник споткнулся посреди лестницы и полетел вниз. Потом он снова начал свое восхождение вверх с первой ступеньки. Когда он вошел в мастерскую, вид у него был самый невероятный. На лбу вздулась шишка, волосы всклокочены, но он улыбался счастливейшей улыбкой.

Он не спускал глаз с Облака и чуть не растянулся на полу, зацепившись за ножку стула. За ним робко вошла Лоскутик.

– Это такая честь для меня, – тихо сказал художник.

– Ну, это еще ничего, – пробормотало Облако. – Художники… для них еще возможно невозможное…

– Дорогое Облако, – сказал художник, – все, что у меня есть, все принадлежит вам!

– О нет, – остановило его Облако, – это уже слишком. Вы мне просто должны помочь в одном небольшом дельце. Прежде всего, не можете ли вы мне сказать, как одеваются богатые путешественники?

– Путешественники?.. К тому же богатые… – задумался художник. – Ну, тогда, конечно, башмаки с пряжками, камзол из тонкого сукна, шляпа с перьями, потом непременно плащ… Да, да, именно так.

Облако слегка подпрыгнуло, и в тот же миг у него на ногах появились башмаки с огромными пряжками.

– Шляпа с перьями… – вздохнуло Облако и водрузило себе на голову неизвестно откуда взявшуюся широкополую шляпу с роскошными страусовыми перьями.

Полы кафтана у него оттопырились. На жилете одна за другой вскочили десять блестящих пуговиц.

Лоскутик смотрела на все это довольно хладнокровно – она еще и не такое видела, – а художник чуть не задохнулся от изумления. Он только взмахивал руками и хватал воздух широко открытым ртом.

– Не добавить ли солидности? – задумчиво спросило Облако и вытянуло у себя из-под носа довольно длинные усы. – Может быть, еще немного усталости? Нет, нет, я устаю только от сидения на одном месте. – Облако поглядело на себя в зеркало. – Пожалуй, возраст совсем не тот, – сказало оно. – Путешественник, который объездил все страны, не должен быть особенно юным.

Лицо Облака тут же прорезали глубокие морщины, нос выгнулся крючком.

– Потрясающе… – только и мог выговорить художник.

– Да, неплохо, – согласилось Облако. – Но видите ли, тут есть одна небольшая, но существенная подробность. Ни один путешественник на свете не бывает совершенно белым.

– Так я могу вас раскра!.. – с азартом воскликнул художник, но не договорил, испугавшись, что Облако может обидеться.

– Именно об этом я и хотел вас попросить! – улыбнулся белый путешественник. – Дело в том, что у нас были краски, но они погибли.

Через несколько минут в мастерской закипела работа. Никогда художник Вермильон не трудился с таким вдохновением. Он стонал, что-то бормотал сквозь зубы, умолял Облако не шевелиться и хоть минутку постоять спокойно.

Тронув Облако кисточкой, он отскакивал назад и, наклонив голову, издали придирчиво глядел на свою работу. Своими лучшими акварельными красками он осторожно раскрасил щеки Облака, сделав их удивительно розовыми. Затем, встав на колени, он покрыл башмаки Облака зеленой краской.

Высунув кончик языка, он нарисовал на его чулках тонкие черные полоски. Всю синюю краску, которая только у него была, он потратил на камзол Облака, а всю красную – на подкладку плаща.

Он выскреб все остатки золотой краски и покрасил ею пуговицы на жилете и пряжки на башмаках.